тарман гахал. Теми, кто не осознает, но кого можно использовать как волов, что тянут повозку. Мы даем им возможность вкусить кровь, а им это нравится. Мы можем направить их гнев и ненависть к верным целям, как мы умеем направить бег ручья на мельничное колесо. До некоторого времени мы будем это принимать. Хафрам акидила. А теперь забери мешок, своего товарища и ступай следом. Сможете принести этот дар в достойном месте.
Мы пошли за ним в боковые двери, освещенные факелами коридоры, в холод подземелий, что тянулись под городом. Шли мы долго, петляя и ныряя в новые переходы, пока не оказались в круглой естественной пещере, освещенной спрятанными лампами, что отбрасывали странный зеленоватый отсвет на торчащие из потолка каменные иглы и на статую Праматери в соседней пещере. Впереди, на поблескивающем от воды алтаре, сделанном из перерезанной напополам скалы, лежали отрезанные головы в разной стадии разложения, а в воздухе вставал тяжелый запах гнили. Я миг-другой смотрел на жабьи рты и мертвые глаза, которые глядели на меня со всех сторон.
– Принесите дар, – приказал жрец. Не пойми откуда раздалось мрачное жужжание, словно бы отзвук большой деревянной трубы, а по краю пещеры появилось несколько Отверженных. Во тьме и слабом свете замаячили полузвериные морды, заблестели нечеловеческие глаза и кривые клыки.
У меня был спрятанный плоский нож, Н’Деле опирался на мой посох шпиона, который изображал его трость, и, полагаю, у него был и нож следопыта. И это все.
Я взглянул на жреца, что указывал своим серебряным когтем на жертвенный стол, расшнуровал мешок и выкатил голову несчастного между прочими.
– Да… – произнес довольно жрец. – Грядет время подземной мистерии. Великого пира, на который будут призваны верные, чтобы все стало единым.
Он хлопнул ладонями, и измененные подошли с четырех сторон, но мы стояли совершенно спокойно, ожидая, что будет. Один из них, с мясистой мордой, похожей на голову буйвола, держал деревянный поднос с двумя чарками.
– Задание выполнено, – сказал жрец. – В награду я даю позволение выпить молочный огонь.
Я едва не фыркнул. Ждал не пойми чего. Две чарки молочного огня… Для набожных амитраев это был святой напиток, выдаваемый на большие праздники, и его разрешено было потреблять только жрецам и женщинам. Порой позволяли его пить в награду в армии, на церемониях, сопровождавших повышение в ранге, или при оказании почестей за мужество в битве. Вот только это был довольно слабый напиток, что делали из кобыльего молока, сладковатый, отдающий скользким творогом. Я такой пил даже ребенком, когда запрещали мне более крепкие напитки, во времена амитрайских праздников, когда сидел рядом с отцом в смердящем войлочном ритуальном шатре, который ставили на Лугу Тысячи Цветов, и принимал военные процессии. Далеко этому напитку было до пальмового вина, амбрии или простого пива со специями.
Я взял чарку с подноса и снова почувствовал этот запах. Не хватало лишь мускусного, козлиного аромата шатра и тошнотной вони жирного мяса сурков, печенного на углях, чтобы я снова оказался в детстве.
Пока мы пили, измененные приблизились к нам, жадно глядя на чарки в руках.
Молочное пиво имело не совсем тот вкус, какой я помнил, и было, пожалуй, еще хуже, но воспоминание из детства настолько задурило мне голову, что когда Н’Деле вдруг выплюнул содержимое чарки прямо в лицо ближайшему измененному, сам я проглотил то, что держал во рту. Понял, что происходит, лишь когда мои губы и язык превратились в куски дерева.
Вода онемения.
Н’Деле подпрыгнул, опираясь на посох шпиона, и пнул ближайшего измененного в голову, развернулся в воздухе, ударил еще одного, а потом упал на землю, подхватывая посох, и направил очередной удар в голову следующего противника. Крутанул палицей, выписывая ею сложный знак, а потом перебросил через спину, вытянув один конец в мою сторону. Я схватил и провернул, высвобождая меч, а потом развернулся в сторону жреца, который ловко отскочил за каменную колонну, махнув своим плащом. Н’Деле снова крутанул посохом, и я услышал, как со щелчком блокируется наконечник копья; один из измененных повалился на землю, другой тряхнул головой, по которой потекли потоки крови, третий качнулся бессильно, держась за живот.
Но я уже не чувствовал лица, пол пещеры вдруг показался мягким, словно трясина, и начал проваливаться под ногами, а потому я сумел сделать только пару неуверенных шагов, волоча кончик клинка по скале и хватаясь за край алтаря, который был куда дальше, чем казалось. Звук труб пульсировал у меня в ушах, словно далекий зов морских чудовищ, а желудок мой подкатил к горлу, как на палубе галеры. Опрокидываясь на стол, я еще заметил, что и Н’Деле начинает покачиваться и терять равновесие, а из темноты на него падает сеть, утяжеленная грузиками. А потом лицо мое ударило в тонкий слой воды на поверхности гладкого и холодного жертвенного стола.
Последнее, что я увидел, было синее лицо Агнара Морского Ветра, глядящее на меня с насмешливой, кривой гримасой.
Пробуждение от воды онемения всегда одинаково. Темнота, головная боль и жажда. Горло – как высохшая на солнце кожа, язык – как сдохший зверек во рту. Даже мои глаза казались сухими. В затылке и висках что-то болезненно пульсировало, словно желая выбраться на свободу. Я не мог понять направления, не видел, где верх, где низ.
Казалось, что я ослеп.
В отчаянии я открывал и закрывал глаза, но не обнаруживал никакой разницы. Я чувствовал только ледяную поверхность мокрой скалы и холодное, влажное давление на запястьях и на щиколотках. Я попытался шевельнуться, услышал звон железных звеньев и почувствовал рывок за ногу.
Мне удалось сесть, хотя в моей погруженной во тьму голове все перевернулось, а боль навылет прошила виски.
Я сложился напополам, меня стошнило. Теперь я сидел не только в темноте и влажности, но и в резком смраде содержимого собственного желудка.
Я был голым. На руках моих – железные кандалы, соединенные друг с другом несколькими звеньями. Посредине я нащупал еще одну цепь – она вела к оковам, в которые были взяты мои ноги, и та убегала дальше в темноту. Я дернул ее без особой надежды, но цепь, естественно, сидела как влитая. Сумей я встать, позволено бы мне было сделать не больше пары шагов.
Я перекатился вбок, пытаясь вытянуть, сколько удастся, скованные руки. Некоторое время я извивался по полу, словно слепая змея, но все же нащупал стену. Неровную, с резкими гранями поверхность голой скалы.
Значит, все еще пещера. Где-то глубоко под городом, в лабиринтах коридоров внутри горы, где никто меня не услышит и даже Ульф не вынюхает.
Ползая, стуча цепями и раня тело, я ощупал еще две стены и отверстие между ними, закрытое решеткой из толстых – в палец – прутьев, до которых я едва дотягивался руками, до предела натянув цепь, что держала меня за щиколотки. Кроме этого вокруг был только камень.
Люди цивилизованные даже самому ненавистному врагу дают в камеру одну, по крайней мере, вещь. Жбан воды. Если не кусок хлеба, то хотя бы несколько глотков жизнетворной жидкости. Вот только я не был жертвой людей цивилизованных. Я был взят в плен своими земляками – фанатичными дикарями, которые называли себя самой большой мировой империей, Матерью Народов, но до такой степени презирали отдельного человека, скованного и бессильного, что скупились на кубок воды.
Обитатели Побережья Парусов за худшую черту характера считали издевательство над побежденными и к тем, кто так поступал, относились с презрением.
Исследовав свою каморку, я выбился из сил. С меня ободрали одежду, к тому же вода онемения выпила из меня все силы, а будучи скованным, я едва мог шевелиться. Потому я скорчился у стены и лежал там совершенно обессиленный, с приоткрытым ртом, словно рыба, у которой уже нет сил биться.
Очнулся я, лишь когда почувствовал, что плечо мое, прикасающееся к стене, сделалось мокрым и что катятся по нему капли воды.
Потом я провел некоторое время, целуя и облизывая стену, словно та была телом любовницы, и пытался высосать растущие на ней капельки воды, отдающей на вкус камнем. Таким-то образом я сумел – через какое-то время – сделать хотя бы несколько глотков, но даже этого хватило, чтобы немного прийти в себя.
Тогда мне стало казаться, что в окружавшей меня темноте что-то маячит. Что с той стороны, где отверстие в пещере и решетка, темнота чуть более глубокая и полная.
По крайней мере, это могло означать, что я не ослеп, а только оказался в месте, куда не добиралась и капля света. А еще я начал слышать негромкие звуки. Далекое капанье, тихий, едва слышный посвист ветра, что летит целые стайе вьющимися, словно кишки, коридорами под городом. Через некоторое время мне начало казаться, что я слышу легкое побрякивание цепей.
Я замер, прислушиваясь. Нет, я не ошибался. Ветер принес тихий перезвон железа. Звук, казалось, раздается то вблизи, то подальше, то с одной стороны, то с другой.
– Н’Деле! – крикнул я. – Н’Деле! Ты там?!
Голос эхом разнесся в темноте. Недалеко, будто в паре шагов, залязгали цепи.
– Замолчи, дурак! – отозвался чужой, хриплый голос. – Замолчи, а не то привлечешь сюда жрецов или, того хуже, измененных.
– Я тут! – крикнул в ответ Н’Деле издали. – Жив, просто немного избит. Вот только сковали меня так, что и шевельнуться не могу.
– Со мной точно так же.
– Заткнитесь оба, проклятые идиоты! – повторил кто-то в темноте.
А потом вдали раздался скрип тяжелых деревянных дверей и разнесся по всей пещере, охваченной внезапной тишиной. Дверь скрипнула снова, издав протяжный звук, потом – глухой удар по косяку, после чего донеслись шаги нескольких человек. Глухие, мерные – они раздавались все ближе. Я увидел слабый проблеск огня на стенах, заметил форму коридора, очерченную далеким пламенем, и решетку. Я заметил скобу с запором, который закрывал ее. Если бы не скованные руки, я без труда дотянулся бы и открыл решетку, а потому я подумал, что сперва придется управиться с цепями. Сущая мелочь для голого, которого сковали так, что он едва шевельнуться может.