– Поправь меня, если я что-то сделаю не так. Сперва снимаем это металлическое навершие, осторожно, чтобы не прикоснуться к этой скользкой мерзости внутри… Хорошо, теперь оно начинает разворачиваться, я должен бы его слегка встряхнуть, чтобы оно полностью расплелось, да? Оно живет или как? Гляди-ка, а движется вполне живенько. Когда махну, оно ведь наверняка растянется в воздухе?
Багрянец продолжал молчать, но принялся резко втягивать воздух носом и выпускать его через рот, словно с каким-то змеиным шипением.
– Ага. Станешь похваляться выдержкой и тренированностью. И в итоге все это будет тянуться дни напролет. Возможно, ты рассчитываешь на то, что я нечаянно тебя убью, а может, и специально, поскольку приду в ярость. А это что?
Багрянец, словно черепаха, выглядывающая из панциря, вытянул шею, цепь звякнула, а ошейник впился в горло. Лицо амитрая покраснело так, что горящие алостью сосуды под кожей почти исчезли, зато глаза чуть не вываливались из глазниц.
– Отцепить его ошейник! – приказал Драккайнен.
Братья Древа подскочили к креслу, звякнули звенья. Освобожденный от ошейника Багрянец наклонился вперед, хрипя и заходясь сухим кашлем.
– Застегните ошейник ему на лбу, – сказал разведчик, держа бич щупальцем вниз совершенно неподвижно. Вьющийся отросток шевелился все медленнее, начиная сокращаться, утолщаться и скручиваться в спираль. Наконец заплелся так плотно, что снова можно было надеть защитные ножны.
Вуко осторожно положил орудие на стол, потом уселся и сплел пальцы.
– Ну ладно. Похоже, насчет стратегии выживания мы договорились. Ты фанатик. С радостью умрешь в мучениях, а я буду совершенно зря пытать тебя, поскольку ожидает тебя рай или что-то такое. Может, я ошибаюсь, но религия Праматери не предусматривает жизни после смерти – или же предусматривает, но только для избранных? Да без разницы. Ты этим не воспользуешься и в рай не попадешь. Но нет, я не стану марать рук. Вместо этого я пошлю тебя в прижизненный ад.
Повернулся к стражникам.
– Господа, а мотнитесь-ка кто-нибудь в мои казармы и там попросите парней, чтобы те выдали мои переметные сумы: мне понадобится кое-что, что там лежит.
Когда стражник вышел, Вуко вынул трубку, огниво, мешочек с табаком и коробочку с деревянными щепками.
– А сейчас – подождем, – заявил Ночной Странник. – Может, поболтаем? Просто так, чтобы убить время? Нет? Ну что ж. В следующий раз ты станешь меня умолять, чтобы я задал тебе какой-нибудь вопрос.
Прошло несколько минут. Драккайнен попыхивал трубочкой, отпивал из кубка и барабанил пальцами по столешнице, а Багрянец сидел неподвижно и молчал.
Когда принесли сумки, Вуко покопался там и вынул кожаный футляр; развернул его, открывая запихнутые в кармашки металлические детальки.
Все присутствовавшие молчали удивленно, а Вуко позвякивал металлом, монтируя какое-то устройство и тихонько посвистывая.
Наконец он поднялся, держа в руке шприц и ритмично двигая поршнем.
– Мое последнее зерно, – произнес с сожалением. – Я его берег, мечтал, что приручу какого-нибудь волка, да что там. Полагаю, хватит, зеленая отметка появилась. Теперь держите его голову, чтобы он не двигался.
Багрянец и правда пытался дергаться, рычать и шипеть сквозь оскаленные зубы, но, естественно, это не слишком-то помогло. Вуко одной рукой придержал обруч на лбу Багрянца, запрокидывая ему голову, а второй ввел шприц глубоко в нос шпиона и нажал на поршень, чувствуя серьезную отдачу.
Они отскочили, когда Багрянец забился в цепях, сипя и кашляя, а потом стал орать, дергая головой во все стороны, когда зерно освободилось и начало свое путешествие.
– Через какое-то время его попустит, – объяснил Драккайнен. – Как перестанет биться, доставьте его в «выжималку».
– Увидим то же, что и он? – заинтересовался Драккайнен.
– В каком-то смысле, – кивнул скандинав. Они сидели в контрольном помещении около ледяного зала, который Вуко окрестил «выжималкой», а на полу корчился и трясся Багрянец. – Его мозг создаст объекты, которые окажутся для него пугающими, но все дело в контексте. Он увидит страшного коня, который стоптал его в детстве, но для нас это будет просто конь. Вот только ему сперва нужно прийти в себя, чтобы механизм вообще начал действовать, а пока что ничто на такое не указывает. Мне кажется, этот идиотский имплант его убьет. Чего тебе вообще ударило в голову сделать нечто подобное?
– Поглядим, – заявил Драккайнен. – Пока что мы не в курсе, подействует ли эта твоя «выжималка» вообще.
Однако шпион не пришел в себя до следующего утра. Лежал, из носа, глаз и ушей его вытекало немного крови, его били конвульсии, но, кроме этого, не происходило ничего, достойного внимания, – только в помещении вставал холодный туман, то и дело вытягивая в сторону лежащего без сознания мужчины щупальце.
Канарейка Фьольсфинна добралась до Вуко за завтраком. Драккайнен поспешно запихнул в карман кусок чего-то, похожего на сушеную колбасу, краюху хлеба с пластом сыра, забрал с собой кубок с отваром и пошел. Взял с собой Филара, который утверждал, что если уж шпион амитрай, то он может помочь или же, по крайней мере, переводить.
Когда они вошли в помещение контроля, окруженные тучей пахучего дыма из трубок, Багрянец был уже в сознании, но лежал, свернувшись в клубок, и отчаянно всхлипывал.
– Что его так расклеило? – спросил Драккайнен, ставя кубок на пульт. – Кстати, а что, на всей планете нет никакого аналога кофе? Этот их горячий «Доктор Пеппер» невозможно пить.
– Ничего его не расклеило. Проснулся и плачет. «Выжималка» еще даже не запустилась. Это только начало, не конец. Туман что-то создает. Не знаю, что оно такое, – какие-то дома, кажется, – ответил норвежец, прихлебывая из кубка.
Картины, проявляющиеся в завесах тумана, напоминали бледные, полупрозрачные голограммы. Самые резкие были впереди. Остальные казались пастельными и смутными, будто миражи. Потом картина сгустилась, появилась выписанная желтыми красками улочка какого-то города. Дома – словно куличики из песка; казалось, они вылеплены из глины – плоские крыши прижимаются одна к другой, словно грибы в колонии. Это немного напоминало арабскую Медину, а еще – мексиканское пуэбло. Везде валялся мусор, стены были поцарапаны, побелка сходила клочьями.
– Город в Амитрае, это точно, – произнес Филар.
– Странные пропорции, – заметил Фьольсфинн. – Тротуары выглядят так, будто в них метра три ширины. Дома под небо, а в них, самое большее, два этажа.
– Нет. Это не вещи такие большие, – возразил Драккайнен. – Это он маленький. Мы смотрим с перспективы ребенка. Это детское воспоминание.
Багрянец скорчился под призрачной стеной, начал отползать в сторону, а вокруг вышагивали огромные прохожие. На нем не было кандалов, а потому он сумел кое-как встать: сценарий вокруг него изменился, появились другие улочки и площади, какие-то побережья и базары, где прилавки вставали над его головой до небес. Багрянец ползал между всем этим, копался в мусоре и старых бочках с объедками, на него нападали крысы размером с нутрий, шипя и кусая кривыми резцами. Потом за ним гнались собаки, потом появились другие дети. Эти выглядели и вправду жутко в странно увеличенной перспективе. Худые, словно пауки, с обезображенными голодом и болезнями лицами, невозможно грязные и оборванные, неестественно большие. Окружали его, крича и осыпая насмешками, с преувеличенно мерзкими карикатурными лицами, с дикими глазами и щербатыми пастями, под носами их то и дело повисали отвратительные зеленые сопли. Когда они бросились на него всей компашкой, пиная, лупя куда попало, царапая и дергая, Багрянец свернулся в клубок и заслонил голову руками, отчаянно скуля.
– Это какой-то портовый город в южных провинциях, – спокойно сказал Филар. – Судя по одежде прохожих, во время царствования моего деда.
Сцены сменялись быстро, за ними было нелегко поспеть. Яркий, но какой-то гниловатый, туманный свет залитых солнцем улочек сменился вдруг душной тьмой. Тьмой, в которой маячили ржавые проблески словно бы раздуваемого тут и там жара, что подсвечивал ползущие полосы дыма. Кажется, это было помещение, полное людей, лежащих на полу, едва прикрытом грязными тряпками. Выглядели они как клубок чудовищ с обезображенными лицами, резкими, высохшими чертами – или, иной раз, напухшими, покрытыми сочащимися гноем язвами. Морды их маячили во тьме вокруг, отовсюду вытягивали к Багрянцу свои руки с длинными, словно когти, сломанными ногтями, а он, дрожа, шел по центру прохода с несколькими медяками в руке.
Лежащие заполняли весь пол, и было видно, что лежат они группками по несколько человек, передавая друг другу побулькивающие трубки с прицепленной к тем снизу керамической емкостью, в которой то и дело разгорались угли, а с другой стороны люди потягивали жирный дым, черный, словно от горящей смолы.
– Хархаш, – пояснил Филар. – Наверняка портовый город на севере, там были такие курильни Смолы Снов. Эта – для последних бедняков, тех, кто почти отсюда не выходит, почти ничего не ест и лежит, погрузившись в бред, пока не закончатся деньги, хархаш или жизнь. Тогда их выбрасывают в канал и освобождают места для новых. Те, кто еще может двигаться, порой нападают ночью на прохожих, воруют. Такие готовы на любую подлость, только бы заработать на кусочек смолы.
Шпион тем временем стоял, дрожа, окруженный испарениями, и протягивал ладонь куда-то вверх: на той лежали медяки. В темноте перед ним что-то начало двигаться, и из лоснящихся от пота, сплетенных тел высунулась отвратительная грязная женщина в рванине, с опухшим лицом и вишневыми язвами. Было видно, как она шевелит губами, пытаясь сосчитать четыре монеты, а потом глаза ее расширились от ярости, и она бросается на Багрянца. Наверняка была она женщина довольно невысокая и исхудавшая – если не обращать внимания на опухоли – но со странной перспективы, которую давала «выжималка», казалась огромной, как гиппопотам, когда лупила шпиона, свернувшегося клубком, палкой, а потом отвешивала ему пинки.