Люди Огня все цитировали то, что в Песне Людей говорилось о луках, арбалетах и устройствах, метающих снаряды, а потом часы напролет спорили, нарушает ли машина порядок вещей или нет, – и не могли прийти к соглашению.
Это оружие Фьольсфинн назвал словом, которое понимал только он и повторить которое могли лишь я и Ульф, а звучало оно «гастрафет» или как-то очень похоже. Якобы в древние времена в странах за Морем Звезд на небе их изобрел некий мудрец, чтобы даже дети и женщины, не подходящие для войны, могли встать на стенах города и бить по врагам точнее, чем профессиональный лучник.
В то время я смотрел на все это почти равнодушно, поскольку эти дела казались мне совершенно неуместными перед лицом спокойного моря, синего неба и цветущих деревьев. На острове, где стоял город, было теплее, чем в любом месте Побережья Парусов, а потому тут цвели луга, всходили злаки, леса буквально взрывались листьями, цветами и пением птиц. Я чувствовал себя как некто, гуляющий в саду и радующийся синеве небес над головой, в то время как на горизонте уже появляется полоса облаков, в которых сверкают молнии.
В то время жители уже знали, что город будет атакован, и каждый вечер собирались на площадях, где герольды мастера Фьольсфинна расписывали им, как Змеи жгут поселения, как приковывают людей к частоколам и обливают их, живых, драконьим маслом, как заковывают детей в доспехи, делая из них безвольных стальных тварей с косами вместо рук, и как Змеи напирают в сторону побережья, захватывая корабли у кого только удается. Каждая такая весть вызывала общие крики гнева и ужаса, а к ночи многие из прибывших в город стояли на стенах, глядя на юг и пытаясь рассмотреть хоть что-то в стороне Побережья, хотя были там лишь море и пустой горизонт.
И случилось так, что городские храмы наполнились людьми, и очень многие сменили деревянный знак корабля на серебряное дерево, а потом надели туники с тем же знаком и взяли в руки железо.
У меня в ту пору было мало работы. Утром с другими Ночными Странниками мне приходилось бегать по острову, тренировать бой, стрельбу и прочие умения разведчиков, а потом я либо сидел рядом со все еще молчаливым и отупелым Бенкеем, либо бродил по городу и стенам, вдыхая запах цветущих кустов, плавал за пирсом одного из портов, попивал пиво и занимался другими подобными глупостями. Не было нужды совершать невозможное, красться среди ночи или вставать с оружием против многих. Вот только все время меня преследовало ощущение приближающегося ужаса.
Пару раз я подошел к Ульфу и попросил, чтобы тот дал мне какую-то работу, но тот ответил, чтобы я отдыхал, поскольку скоро у меня будет даже слишком много работы.
Однажды ночью Братья Древа схватили трех мужей, что небольшим торговым кораблем подплыли к укреплениям аванпорта и попытались разблокировать колесо, держащее большую цепь. На другой день толпа, собравшаяся на побережье, следила, как по ветру отплывает старый, едва живой «волчий» корабль под одним малым парусом, на котором нарисован знак Танцующих Змеев. Корабль был пустым, сняли с него все, что только могло пригодиться. Когда он отошел достаточно далеко, но все еще оставался видимым, в залив, над которым стоял город, быстро вошли два «волчьих» корабля со знаком Древа на парусе, борта которых были обиты медью, а на месте баллисты, стреляющей огненными копьями, возвышалось нечто похожее на медную голову птицы с клювом. Корабли развернулись бортами, разрезая волну, и сперва один, а потом и второй догнали идущий под легким ветром пустой корабль. Медные птичьи головы развернулись, и из них выстрелил яркий оранжевый пламень, угасший через несколько ударов сердца.
Оба корабля развернулись и поплыли в порт, а тот, что был их целью, превратился в стену огня, пылая так яростно, словно сделан был из соломы. Гул и потрескивание пламени были слышны на побережье, и всего через несколько минут кораблик сложился внутрь себя и затонул. Видно было, что даже под водой он продолжает гореть, а море над тем местом, где он потонул, кипело, выбрасывая клубы пара. Когда два огнебойных корабля вплыли в аванпорт, а потом исчезли в одном из каналов, ведущих вглубь горы, в порту стояла испуганная тишина.
После этого представления начали опускать цепь в рыбачьем порту, чтобы ладьи смогли выплывать на ловлю рыбу, но таинственные огнебойные корабли всегда дрейфовали на море или плавали тут и там, и можно было различить их взглядом. И больше никто не пытался подбираться к цепям или красть корабли.
Бенкей лежал и не отзывался, глядя в потолок. Не был он совершенно безвольным, время от времени переворачивался с боку на бок, порой садился на постели и стеклянным взглядом смотрел в пол. Не ел сам, но если кормили его с ложечки, то глотал. Нужно было утром и вечером отводить его в туалет, а еще мыть губкой из ведра. На такое он не обращал никакого внимания, и я поэтому переживал более всего, поскольку опекали его две молодые женщины, присланные Фьольсфинном, и я был уверен, что к таким Бенкей бы вернулся даже из страны смерти.
Я помнил, что с нами происходило в Долине Скорбной Госпожи, как помнил и то, что однажды Бенкею уже удалось переломить чары и пробудить нас обоих, и что после и мне самому удалось сделать то же самое. Оттого я испытывал те же методы, что и тогда: играл ему дурацкую песенку о козлике, который влюбился в кобылу, а потом побоями пытался заставить его танцевать.
Он оставался совершенно равнодушен. Я лупил своего друга по лицу, удары разворачивали его лицо в сторону, на щеках расцветала красная припухлость, а потом он начинал беззвучно плакать.
Было это настолько ужасно, что плакал и я. Я понятия не имел, что делать дальше. Фьольсфинн и Ульф тоже проводили с нами немало времени, оба вместе или по отдельности, пытались применять заклинания или приносили странные эликсиры, но все это не давало никакого успеха.
Я подсовывал под нос Бенкею пряное пиво, лучшую амбрию, какую удалось мне достать, наконец, я нанял лучшую и самую дорогую девку с Юга, какую только сумел найти в Кавернах, высокую и прекрасную, как княгиня Ярмаканда, и дал ей шесть марок серебра сверху, обещая, что, если она сумеет пробудить Бенкея, я доплачу ей вторые полгвихта, причем в золоте.
Она вышла из его комнаты после длинной водяной меры, молча покачала головой и вернула мне три марки.
Тогда идеи у меня закончились. Я сидел около Бенкея, играл ему или пел, поил из кувшина, рассказывал разные истории, молил, чтобы он очнулся, отдавал приказы по-кирененски и по-амитрайски – все впустую.
Я не понимал, как и почему, но мой друг, которого я оставил в пещере во власти Скорбной Госпожи, когда сам оттуда ушел, исчез. Осталась лишь его пустая скорлупа, в которой содержалось воли не больше, чем на то, чтобы проглотить юшку, воду или воспользоваться уборной.
В то время у Ульфа и Фьольсфинна было столько занятий, они отдавали столько приказов, что я остался со всем этим совсем один.
И вот однажды вечером ко мне пришел Н’Деле и сказал:
– Тохимон. Мой окунин и молодой брат. Пришло время важного разговора. Выпей со мной кувшин вашего меда, поскольку пальмового вина я тут не найду, и выслушай меня.
Я не имел понятия, в чем тут дело, но сердце мое сжалось от страха, поскольку я знал, что подобные обещания важных разговоров никогда не бывают о чем-то хорошем. Кебирийцы не знали обряда горо хаку, к тому же мы не были настолько уж близки друг с другом. Он был моим братом по оружию, я любил его, но не предполагал, чтобы смог стать его горо дару.
Мы пошли на стены Верхнего Замка в поисках укромного места для разговора. Бастионы и этой стены, и всех остальных пониже считались у корчмарей прекрасным местом, чтобы поставить там дополнительные столы для людей, желающих напиться на свежем воздухе с видом на море; однако нынче здесь встали тяжелые метательные машины, требушеты с плечами, втыкающимися в небо, словно мачты огромных кораблей.
Каждый из Ночных Странников имел специальный медальон, точно такой же, какой носили Братья Древа. Мы показали его стражникам у машин и попросили их отойти ненадолго и вернуться на пост, когда мы покинем это место, а потом присели на массивную опору требушета с плечом в тридцать локтей и с тремя противовесами, способного метать снаряды далеко за порт.
Кувшин мы поставили на землю, я раскурил трубку. Мы смотрели на крыши и башни, спускающиеся все ниже, искупанные в солнце – и дальше, на искрящуюся поверхность моря.
– Это будет важным и сложным – то, что я хочу сказать тебе, молодой друг, а потому прости, что стану звать тебе по имени. Это не будет разговор между окунином, тохимоном или даже императором с наемным аскаро или следопытом «Солнечного» тимена пехоты. Тут говорят братья по оружию и друзья: Н’Деле Алигенде, называемый тут Танцующим Кулаком, и Филар, сын Копейщика, называемый тут Каменным Огнем.
Я вздохнул, затянулся дымом из трубки и отпил глоток из своего кубка, готовый к худшему. Н’Деле протянул ко мне раскрытую ладонь с расставленными пальцами, а потом сжал ее в кулак.
– Когда мы отправлялись из лагеря, мы были как один кулак. Одного мы потеряли в пустыне. Потом нас разделили, и до сих пор нас не отыскал наш окунин, Сноп, сын Шорника. Осталось нас трое, из которых один лежит, утратив свой дух. Близится время больших событий, которые решат судьбу Севера, а могут повлиять и на весь мир. У нас есть большие союзники, у нас есть новые товарищи по оружию, но у нас остается и этот – пусть искалеченный – кулак верных Носителю Судьбы, и все еще незавершенная миссия. И наш брат по оружию, который коснулся проклятой силы урочищ, называемых у нас кадомле, теперь лежит без сознания. Я долго сражался с мыслями, но я решился, поскольку своих мы не бросаем, и это важнее всего прочего. Послушай меня, сын Копейщика. Я полагаю, что знаю, в чем проблема Бенкея, но, чтобы ему помочь, мне придется нарушить данную некогда присягу. Мы, кебирийцы, не нарушаем присяг. Я обещал божествам Суджу Кадомле, что навсегда оставлю тропу Золотых Глаз, а теперь хочу нарушить данное слово. Это может навлечь на меня проклятие.