Я видел, как он тяжело поднимается с ошалевшими глазами и как снова бросается – один на всю колонну, копье его бессильно звенит о щиты пехоты; кто-то из солдат равнодушно отталкивает его, а еще один пинком выбивает и ломает копье. Когда я оглянулся через плечо, то все еще видел его, как он встает все более неуверенно и как раз за разом бросается на войско, сперва с мечом, потом с голыми руками, раненый, порезанный, поскольку кто-то нет-нет да и терял терпение, но остальные проходили мимо него равнодушно, как мимо брешущего пса.
Тракт мы миновали в тот же день, никем не побеспокоенные; никого не встретив, мы продвигались во все более дикую пустошь и удалялись от поселений.
Когда колонна наша вторглась довольно далеко в пустыню и начали опускаться сумерки, Фитиль приказал встать лагерем.
Я проследил, чтобы мои ездоки сперва обиходили птиц, как меня учили в караване соляных контрабандистов. Среди наездников было целых пятеро кебирийцев, которые неплохо управлялись с орнипантами, а у остальных за плечами была служба в отрядах загонщиков или среди разведчиков, и никто не жаловался – пусть потом все и свалились на землю, словно побитые палками.
Ночь была черна, словно густая тушь, где-то на горизонте видны были вспышки весенней грозы над горами, но здесь не упала и капля дождя, и несмотря на ночь чувствовалось горячее дыхание пустыни.
Люди спали подле своих фургонов и на них; не ставили те в кольцо, но сохранили походный строй, чтобы утром как можно быстрее двинуться в дорогу.
Всю ночь издали доносился глухой грохот.
– Сигнальные барабаны, – сказал Фитиль. – Проклятый Хуртайган. Знает о нас. Уже встал на след.
– След доведет его только до урочища, – ответил я. – И он уже потерял пару дней.
– Он умеет маршировать быстро, – мрачно сказал Фитиль. – А барабаны отвечают ему уже из пустыни. Надеюсь, Носитель Судьбы, что ты знаешь, что делать. Я всю жизнь избегал костей, игр и споров. Всегда просчитывал шансы. А теперь – бегу вслепую.
– Лучше играть с судьбой, чем покориться тому, что должно случиться, – ответил я. – А ты уже не лис, загнанный в нору.
Это случилось, когда от урочища нас отделял, самое большее, день дороги. Я узнавал местность (по крайней мере, так мне казалось, поскольку кусты калечника и скалы выглядят везде одинаково), и мне приходилось сдерживаться, чтобы не начать высматривать странные дома, поставленные предвечными: для этого было еще рановато.
Я и правда думал, что нам удастся.
Я верил, что мы вырвемся из Амитрая и что о нас останется лишь легенда – о веренице призраков вымершего племени, которая прошла по стране и бесследно впиталась в прах Нахель Зим.
Потому, когда я увидел вдалеке на горизонте размытую бурую полосу пустынной пыли, сперва почувствовал лишь бессильную ярость.
Развернул птицу и подъехал к едущему в авангарде Фитилю: тот сидел на коне пригнувшись, тяжело опираясь о луку седла.
– Впереди пыль в небе. В миле, может, в двух отсюда.
Он выпрямился, вздохнул, а потом отстегнул от седла свой старый шлем.
– Хуртайган. Его авангард, – сказал. – Чем позднее мы его встретим, тем сильнее он окажется, потому что все время вбирает подкрепления. Единственная наша надежда, что войско его все еще в горах и только идет маршем сюда.
Сын Кузнеца отдал приказы, и вскоре вдоль всей колонны разнеслись приглушенные сигналы свистулек, строй начал меняться, трое разведчиков понеслись вдруг в пустыню.
Я вернулся к своему отряду и приказал съехаться всем орнипантам, а потом объяснил, что мы должны сделать. Некоторые побледнели, но в конце я услышал лишь: Агиру кано, окунин!
Я и сам чувствовал, как завязывается узлом мой желудок. Напился воды, чувствуя, как стучит в висках кровь. А потом начал глубоко дышать, чтобы задавить страх.
Мы уходили отсюда. Уходили в наш новый дом. Мы оставляли страну пророчице, чтобы та подавилась этой землей, – мы ничем уже ей не угрожали. Но она полагала, что место всех нас – на жертвенном столе, а потому не хотела нас отпускать. Потому послала этого Хуртайгана, чтобы он нас остановил. И теперь он стоит у нас на пути. Так близко.
Это был мой гнев: словно угли в костре, и я принялся раздувать его в душе, чтобы он вырос, сделался белым, ревущим огнем, способным плавить железо.
Когда мы взошли на холмы, они уже стояли. Отряды еще перемещались, видны были бегущие на свои места группы солдат, собирающиеся в квадраты. Все двигались заученной боевой трусцой под грохот барабанов, с поднятыми пиками; щитоносцы вбегали перед квадратами отрядов, ставя заграждения; по обе стороны холмов въезжали колесницы. По двадцать с каждой стороны. Стояли широко, чтобы не зацепить друг друга косами, в рядах по четыре.
– Он знает, что блокирует нам путь, – сказал я.
– Полагаешь, от Багрянца? – спросил Бенкей.
– Тогда бы они добрались до нас раньше, – ответил я. – Да и какая разница? Ставят «бычьи рога». Должно быть, полагают, что мы развернемся в три ряда, чтобы защитить безоружных и спрятать их за баррикадой из фургонов – и тогда Хуртайган зайдет с флангов колесницами и устроит резню среди гражданских.
Я снова подъехал к Фитилю, и мы пожали друг другу запястья.
– Я верю тебе, – сказал он. – Не потому, что твой план мудр, но потому, что мы с Хуртайганом уже знаем друг друга. Возможно, он сумел бы догадаться, что я сделаю, а вот ты для него – неизвестная величина. Кроме того, ты – Носитель Судьбы, так, может, тебе помогает судьба. Даже в таком безумии.
– Что говорят разведчики? – спросил я, застегивая шлем.
– Почти три бинлика. Успели передохнуть и напиться. Еще два бинлика в дороге, но далеко. Самое важное, что он не успел подтянуть машины.
– Высматривай сигнальную свистящую стрелу с красным дымом, – сказал я, слыша собственный голос, будто из железного колодца. Ударил ладонью в наплечник и поехал.
Мы разделили орнипантов на две группы, стоящие по обе стороны от главных сил, но чуть отступили, чтобы птиц не было видно из-за хребта холма.
– Симанга… та кхаа… рахии… – зашипел я своей птице, та остановилась и послушно села. Мрачные стрелки рядом со мной заколыхались и ухватились за веревки.
– Помните, что нужно делать? – спросил я.
– Да, тохимон, хотя это безумие, – сказал тот, что сидел справа.
– Ни за что не удастся, – добавил второй, слева.
Между нами и вторым отрядом птиц в авангард строя выехала тяжелая кавалерия. На вьючных лошадях, неподходящих для пустыни, в броне, сплетенной из рядов пластин – тех доспехов, что в кирененских домах переходили от отца к сыну; некоторые были откованы и отремонтированы оружейниками Фитиля. Это была кириненская кавалерия, воскрешенная Фитилем после падения Тигриного Трона. Амитрайская армия не верила в тяжеловооруженных рыцарей, искусных в сложной профессии боя. Амитрайская армия верила в число. В армию муравьев, которая заливает все на своем пути. Слабые доспехи, дешевое оружие – зато во множестве.
Сейчас пехота с обеих сторон была схожей, поскольку наши были дезертирами из амитрайских тименов. Точно так же обстояло дело с лучниками. Единственное, что нас отличало, это тяжелая кавалерия. И неожиданно полученные орнипанты. У тех было лишь ненамного больше людей, способных к сражению, чем у нас.
Вот только наше войско было измождено необходимостью скрываться, на многих были незажившие раны из предыдущих сражений, и все мы утомились нашим походом.
Те же были отдохнувшими и приготовленными. И у них были колесницы. Много.
Кавалерия величественно выехала на вершину холма; хлопали прицепленные к плечам флажки с гербами кланов. Воины подняли копья и встали тройным наконечником.
Те пока что стояли достаточно далеко, щиты их напоминали забор из желто-красных штакетин; вдоль шеренги скакал галопом человек в сверкающем шлеме тимен-басаардея, ведя клинком по выставленным щитам и отчаянно вереща.
Бенкей с хрустом сплел пальцы.
Ньорвин двинул в губах травинку, которую жевал. В одну и в другую сторону.
Мой левый стрелок вытер пот с лица тыльной стороной перчатки и сплюнул в песок.
Желто-красная стена поднялась, и шеренги пехоты двинулись на нас, опустив копья.
Послышались свистки, и клинья нашей кавалерии двинулись вперед с опущенными древками. Кони вязли в песке и спотыкались, но строй держали. Всадники разгонялись по склону, клин за клином, но было понятно, что скоро им придется идти вверх по склону. Не слишком крутому, но достаточно разогнаться навряд ли удастся.
Квадраты амитраев маршировали; я слышал, как они ритмично скандируют: голоса их складывались в единый звук, словно громы или работающая водяная мельница. Словно громыхание каменных жерновов, которые вот-вот смелют все на своем пути.
И вдруг они замолчали, резко остановившись и воткнув щиты в песок, закрывшись лесом копий.
Пот стекал по переносице, дразня и щекоча. Я тряхнул головой, смахнув каплю. Мой правый стрелок свесился со спины птицы и, держась за веревку, помочился.
Всадники, словно таран, приближались к забору копий – но слишком медленно.
А потом над стоящими перед нами шеренгами, с визгом, напоминавшим птичий грай, взлетела туча стрел, маленьких и несерьезных с такого расстояния.
– Щиты! – крикнул я, вцепляясь в металлический круглый заслон, прицепленный сбоку седла.
Стрелы на один удар сердца повисли тучей, а потом ринулись вниз.
На нашу кавалерию и на нас.
Главным образом на всадников.
Послышался крик и жутковатый визг коней; я сумел увидеть, как несколько всадников валится вместе со скакунами, поднимая тучи пыли, а потом я и сам сжался за щитом, в который пару раз ударили с лязгом стрелы, вминая металл: еще одна отскочила от накрытого толстой кожей бока моей птицы, две глухо ударили в шкуру каменного вола, наброшенную на паланкин, туда, где прятались мои стрелки.
Я снова взглянул вперед, туда, где ряды амитраев отступали вверх по склону перед несущейся кавалерией, втягивая ее глубже в свой строй и вдруг подхватывая лежащие на земле пики в двенадцать локтей.