Недоверие, владевшее императрицей в отношении Ставки, положило известный отпечаток и на настроения государя.
Припоминается такой случай. На одном из очередных докладов в присутствии государя мне пришлось высказать мысль о необходимости, ввиду отхода армий, увеличения площади театра военных действий, прирезать к нему с востока несколько уездов.
— Таким образом, — добавил я, указывая на карте новую разграничительную линию, — к западу от этой линии будет лежать территория фронта, к востоку же протянется империя.
Государь не возразил ни слова, но по выражению его лица и я, и свидетели этой сцены могли понять, что мое противоположение театра войны территории империи, лишенное, конечно, какого-либо особого внутреннего значения, тем не менее вызвало у государя необоснованное ощущение какой-то внутренней подозрительности.
Так натянуты были струны в этом направлении…
ПЕРЕЕЗД ЦАРЯ В МОГИЛЕВ И ПЕРЕМЕНЫ В СТАВКЕ. ГЕНЕРАЛ М. В. АЛЕКСЕЕВ
Возложив на себя обязанности Верховного главнокомандующего, император Николай II прибыл в Могилев в воскресенье 23 августа и в этот же день принял на себя предводительствование действующими армиями и флотом.
Вместе с императором в Ставку прибыло до десятка лиц свиты, во главе коих находились министр Двора, почтенный, но уже страдавший всеми старческими недочетами граф Фредерикс, и дворцовый комендант генерал Воейков, не пользовавшийся расположением окружавшей его среды и более известный в обществе несколько назойливым рекламированием какой-то особой минеральной воды, добывавшейся в его собственном, если не ошибаюсь, пензенском имении.
Государь не сразу занял губернаторский дом, в котором, как я уже отмечал, оставались свободными на случай его приезда комнаты верхнего этажа. Он продолжал жить в своем поезде, в котором приехал из столицы и для которого была подготовлена особая ветка, отводившая царские вагоны в сторону от вокзала, в глубь какого-то частного сада.
Очевидно, что, оставаясь в поезде, государь делал намек на желательность более спешного отъезда из Ставки великого князя. Ему было разрешено проехать непосредственно на некоторое время в собственное имение в Тульской губернии, откуда, не заезжая ни в одну из столиц, он должен был отправиться прямо в Тифлис. Получалось впечатление какой-то опалы…
Несколькими днями ранее государя в Могилев прибыл генерал М. В. Алексеев, который тотчас же вступил в исполнение обязанностей начальника штаба.
Хотя до приезда государя во главе войск и продолжал официально стоять великий князь, фактически со времени получения им уведомления о предстоящем освобождении его от должности все главнейшие вопросы стали решаться в точном соответствии с мнением нового начальника штаба. Приезд в Ставку Алексеева, таким образом, для нас облегчил и ускорил постановку решений.
Генерал Алексеев пользовался в армии вполне заслуженной репутацией человека больших знаний и огромной личной трудоспособности. Происходя из скромной трудовой семьи, он проложил себе дорогу на верхи армии необыкновенной добросовестностью и неутомимой энергией в работе. Его уважали и любили за простоту обращения и общую благожелательность, в особенности по отношению к людям, не стоявшим на его дороге. Участник трех кампаний — турецкой, японской и последней, против центральных держав Европы, долго служивший на специальных должностях Генерального штаба и прошедший через некоторые высшие командные должности, он, несомненно, был одним из наиболее подготовленных генералов для занятия исключительно ответственной должности начальника штаба, особенно при государе — Верховном главнокомандующем.
Если нужно говорить непременно о недостатках, присущих всякой человеческой природе, то в числе таковых я бы прежде всего отметил у генерала Алексеева слабое развитие волевых качеств, каковой недостаток особенно оттенялся в сложившихся условиях его работы в Ставке. Внешность генерала Алексеева также мало соответствовала его высокому положению. Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков, вправленных в простую металлическую оправу, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны были повторяющиеся слова, он производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного и государственного деятеля. Тем не менее, несмотря на свой скромный вид, генерал Алексеев был человеком большого служебного самолюбия. Его характеру не чужда была некоторая излишняя нетерпимость к чужим мнениям, недоверие к работе своих сотрудников и привычка окружать себя безмолвными помощниками. Наличие этих последних недостатков сказывалось у генерала Алексеева тем отчетливее, чем шире становилась область его деятельности.
— Мне хотят навязать, — говорил он мне по поводу замещения освобождавшейся мной должности генерал-квартирмейстера, — заслуженного и опытного генерала, тогда как по привычке входить самому в каждое дело я нуждаюсь всего более в слепом и немом исполнителе…
Таковых исполнителей генерал Алексеев и возил за собою с места на место в течение всей войны. Но рядом с ним пристраивались и другие, которые хорошо знали, зачем они временно шли на столь унизительные условия.
Из Ставки я уехал за несколько часов до отъезда оттуда великого князя. Накануне я был приглашен на обед к царскому столу. Подобное приглашение от имени государя передавалось обычно через особого гофкурьера, выделявшегося на фоне нашей скромной походной формы вычурным разноцветным плюмажем своего головного убора. Этот гофкурьер обходил лиц, подлежавших приглашению, за два-три часа до наступления времени, к которому они должны были собраться к высочайшему столу, и лично передавал приглашения на словах. При всех временных приездах государя в Барановичи великий князь, начальник штаба и я ежедневно — к завтраку и обеду — получали эти приглашения, и тем не менее таковые возобновлялись гофкурьером каждый раз. Кроме нас к высочайшему столу приглашались также военные представители союзных держав, жившие при Ставке, и другие чины штаба, но уже по очереди, которая весьма точно велась походным гофмаршалом. Порядок ежедневного возобновления приглашения был установлен из желания Двора сохранить за собою известную свободу, хотя установившийся обычай видеть нас постоянно за царским столом, как я уже говорил, никогда не нарушался.
Только в последний приезд государя в Ставку в качестве уже не только верховного вождя, каковое звание в старой России почиталось всегда принадлежавшим монарху, но и верховного руководителя действиями войск этот порядок был прекращен в отношении уже сдавшего свою должность генерала Янушкевича и меня. Мы, как выбывшие из состава Ставки, перешли в эти дни на довольствие в общую столовую штаба.
Получив приглашение, которое, таким образом, являлось прощальным, я в назначенное время прибыл к царскому поезду при оружии и орденах, которые до сих пор никогда нами не надевались при посещении царского поезда.
Я очень быстро убедился, что поступил вполне правильно, приняв более официальный вид. Государь за обедом говорил со мною мало, лишь столько, сколько требовалось по этикету; большинство же лиц царской свиты не вышло за пределы холодного внимания, и лишь немногие встретились и простились со мною по-прежнему тепло и сердечно.
Я сразу почувствовал себя чужим в этом сплоченном кружке, окружавшем монарха. И это чувство оставило меня лишь тогда, когда на следующий день мимо окон моего вагона быстро пронеслись последние жалкие домишки чуждого мне города, в котором расположилась Ставка и который, мне думалось, я оставляю навсегда.
Я уезжал на несколько дней на север, в Петроград, чтобы временно отдохнуть в кругу своей семьи, среди которой не был уже более года.
Желая избежать лишних проводов, я просил своих бывших сослуживцев, с которыми простился заранее, не беспокоить себя приездом на вокзал. В память нашей совместной службы они поднесли мне походный образок, долженствовавший служить мне прибежищем в трудные минуты моей дальнейшей боевой деятельности. Однако ко времени отхода поезда собралась довольно значительная группа, и в ее составе оказалось несколько лиц, вновь прибывших с генералом Алексеевым на пополнение прежнего состава штаба. На мой упрек в потере времени, обращенный к ним, один из них, известный своей слишком «мудреной», чтобы не сказать более, головой, простодушно ответил:
— Начатую атаку надо всегда доводить до конца.
Что означала эта вырвавшаяся фраза? Над этим вопросом я не счел нужным долго задумываться…
НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ
«В общем положение наших армий спокойное и уверенное в себе. Почин в действиях в частных боях понемногу переходит на нашу сторону» — так оценивалась в официальном сообщении штаба Верховного главнокомандующего обстановка на фронте уже через несколько дней после возложения императором Николаем II на себя обязанностей Верховного главнокомандующего.
Но то была только реляция, составленная в духе ожидавшегося, по-видимому, чуда. К сожалению, такового не случилось.
Германцы в этот период времени подготавливали новый удар к северу от Вильно. Подготовка эта закончилась известным свенцянским прорывом[77], выполненным в первых числах сентября, и появлением в тылу наших войск германской кавалерии. Последняя докатилась до Борисова, находившегося на линии железной дороги, соединявшей Москву с Брестом.
Отголоски этого набега отозвались беспокойством в самом Могилеве, где уже обсуждали меры к перенесению Ставки еще более на восток.
Лишь к двадцатым числам сентября, после ряда дополнительных перегруппировок, германцы были оттеснены назад к западу, и фронт наш принял форму непрерывной укрепленной линии от Рижского залива до границы с Румынией.
Началось томительное позиционное сидение…
БЫЛА ЛИ РОССИЯ ГОТОВА К МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Как, однако, могло случиться, что Россия, вступив в 1914 г. в мировую войну и начав таковую в общем успешно, должна была в следующем году выполнить своими армиями общее наступление, в результате которого неприятелю была не только обратно отдана занятая вначале Галичина, но и уступлена значительная часть отечественной территории?