Забившийся в полутемные углы, вечно съеженный, точно ему холодно, юноша Беляев вызывал к себе то насмешливое, то жалкое отношение.
Необычайной усидчивостью, крайней деловой добросовестностью и знанием канцелярских навыков Беляев впоследствии приобрел в Главном штабе прочное положение и стал довольно быстро продвигаться по военно-бюрократической лестнице.
В войсках Беляев почти не служил и командного опыта не имел никакого. Не было у него ни размаха мысли, ни инициативы, ни духа творчества.
«Мертвая Голова» — так прозвали его за издали бросавшуюся в глаза голову с огромным лбом и глубоко посаженными глазами и еще за давящую мертвую мысль, эту голову характеризовавшую.
Однако служебные успехи постепенно развили в Беляеве некоторую самоуверенность и опасную привычку много говорить самому и мало слушать других.
— В России нет людей, — обычно жаловался он в конце своей длинной вступительной речи, которой встречал каждого из приходивших к нему посетителей.
— Да и как же вам их найти, — остроумно ответил однажды один из его собеседников. — Ведь вот я просидел у вас более получаса, но так и не мог изложить свое дело, — добавил он с досадой, вставая.
Война застала генерала Беляева в должности одного из начальников отделов Главного управления Генерального штаба. На фронте ему места не нашлось, и он был оставлен в тылу для заведования текущими делами названного управления. Путем знакомства с кружком Распутина ему, однако, удалось упрочить свое положение, и неожиданно для всех Беляев был назначен на должность начальника Генерального штаба…
При одном из военных министров Беляеву не повезло: он вынужден был расстаться со своим положением и смириться с относительно скромными обязанностями военного представителя России в Румынии, так как ни о каком строевом назначении думать ему не приходилось.
Не удалось ему, однако, удержаться и при главной квартире румынского короля; приходилось уже задумываться над вопросом: как быть дальше?
Но в этот тяжелый для него период времени экстренная телеграмма уже вызывала его в Петроград, в пути же он получил дополнительное указание немедленно и непосредственно явиться к императрице. От нее им и было получено предложение занять освободившийся после генерала Шуваева[157] пост военного министра…
Одним из чрезвычайно неудачных мероприятий, осуществленных при генерале Беляеве, была передача в ведение военного министра Петроградского военного округа, состоявшего раньше в подчинении главнокомандующего армиями Северного фронта.
Непосредственное начальствование над всеми войсками этого округа, состоявшими из запасных частей, было сосредоточено в руках генерала Хабалова — человека теоретического направления, нерешительного и не обладавшего достаточным военным авторитетом. В условиях нормальной жизни генерал Хабалов, вероятно, мог бы считаться на месте, но в той исключительной обстановке, которая сгущалась вокруг столицы, он оказался лишенным необходимой воли и непригодным для самостоятельных решений.
Почти одновременно с передачей Петроградского военного округа в ведение военного министра Кронштадтская крепость, прикрывавшая морские подступы к столице, была передана в руки флота, в котором, более чем где-либо, свила себе гнездо революционная пропаганда.
Отметить оба эти обстоятельства необходимо, так как ими в известной мере характеризуется то положение, в котором оказалась столица в начале 1917 г. в смысле обеспечения ее от возможных беспорядков.
СУДЬБА РОССИИВ БЕЗУМНЫХ РУКАХ А. Д. ПРОТОПОПОВА
«Убедившись в несоответствии А. Д. Протопопова на посту министра внутренних дел и зная, что государь находится под большим влиянием императрицы Александры Федоровны, — рассказывает князь Голицын в своих показаниях следственной комиссии Временного правительства, — я обратился сначала к государыне, указывая ей на необходимость удаления Протопопова. Императрица выслушала меня очень внимательно, но моя мысль, по-видимому, ей не понравилась».
Через два дня князь Голицын нашел необходимым доложить тот же вопрос императору Николаю. Государь, видимо, был предупрежден о вероятности такого доклада, но, по обыкновению своему, не дал сразу определенного ответа. Лишь во время следующего доклада председателя Совета министров он твердым голосом произнес:
— Я долго думал о Протопопове и решил пока воздержаться от его увольнения.
Таким образом, Голицын, не имевший смелости прямо поставить вопрос о замене названного, принужден был мириться с наличием в Совете министров на ответственной должности министра внутренних дел человека, которому он не доверял и деятельность которого считал вредной.
Пользуясь столь сильною поддержкою наверху, Протопопов постепенно оттеснил слабовольного Голицына на задний план и стал захватывать в свои руки направление всей внутренней политики в стране.
Каковы же были эти руки?
Мною уже отмечено, что с назначением на пост министра внутренних дел Протопопов в своих политических воззрениях круто повернул вправо. Он совершенно разошелся с Государственной думой и проводил мысль о допустимости неоднократных ее роспусков и даже подготовки к новым выборам.
В Совете министров по более крупным вопросам Протопопов защищал всегда какую-то обособленную позицию; он, видимо, вел свою самостоятельную закулисную линию, не до конца вскрытую до сих пор, несмотря на обилие печатных материалов, относящихся к тому времени. С вызывающей дерзостью Протопопов стал на путь запрещения всякого рода съездов, оказывал давление на органы печати, кои опять зарябили «белыми местами», свидетельствовавшими о строгостях цензуры, и стремился к ограничению деятельности общественных организаций. Всюду он усматривал одни заговоры, в центре коих ему мерещилась рука думского прогрессивного блока.
Протопопов, по общим отзывам, был совсем не знаком с делами своего обширного ведомства и мало ими занимался, предоставляя их на усмотрение своих помощников. Сам же он взял на себя роль как бы блюстителя существовавшего режима, причем в интересах охранения такового не считал необходимым ограничивать себя никакими ведомственными рамками. Он мечтал о сосредоточении у себя в руках руководства всей внутренней жизнью страны, причем особенно привлекало его дело продовольствия, в котором он мнил себя весьма компетентным. Вопрос этот находился в начале войны в ведомстве земледелия, и Протопопов вел настойчивую кампанию в пользу передачи его в министерство внутренних дел.
Не довольствуясь наблюдением за настроениями мирного населения, Протопопов в своих докладах касался и жизни армии. Он настраивал государя против тех великих князей, которые пытались раскрывать царю глаза на катастрофическое положение России, и считал своею обязанностью предостерегать его же в отношении тех генералов, которые почему-то казались ему опасными. Говорят, что и выделение Петроградского военного округа из района Северного фронта было подготовлено у государя докладом Протопопова. Сосредоточивая в своих руках власть и распространяя свое влияние на армию, Протопопов, видимо, считал, что при благоприятной обстановке ему удастся сразу и целиком вырвать нараставшую гидру недовольства. Вся его деятельность клонилась именно в эту сторону.
Создавалось впечатление, что Протопопов страстно мечтал занять еще более высокое положение и для этого искал случая отличиться перед царем и царицей. Он проводил в жизнь только их точку зрения, мало заботясь о благе России. Несобственному его признанию, честолюбие в то время «бегало и прыгало в нем».
Хотя и не доказано, но есть серьезные намеки на то, что Протопопов планомерно работал над подготовкой превращения Государственной думы в орган законосовещательный и не прочь был вызвать вспышку беспорядков, чтобы иметь возможность задавить ее вооруженной рукой.
Отсюда слухи о провокационной деятельности его агентов в рабочих кругах и легенда о вооруженной пулеметами полиции.
Лица, близко наблюдавшие Протопопова в этот период его жизни, говорят о безусловном нарушении у него нервной системы и даже психического равновесия. Другие рисуют его человеком совершенно безвольным, поддающимся обстановке, в которой ему приходилось действовать, и легко впитывающим в себя черты и взгляды лиц, его окружавших. Во всяком случае, Протопопов был полон всякого рода суеверных предрассудков и выказывал большую склонность к мистицизму, коим была заражена и вся царская семья.
Известно, например, что он вел какую-то мало выясненную переписку с неким господином по фамилии Перрен.
Этот Перрен — личность, о которой стоит сказать несколько слов для характеристики описываемого времени и его деятелей. По профессии — хиромант, он перед войной появился в Петербурге, где в кругу пустых и праздных людей стал вскоре весьма популярен. Среди посетителей этого ловкого авантюриста оказался и Протопопов, тогдашний товарищ председателя Государственной думы. Перрен предсказал ему «большую будущность».
В период войны Перрен неожиданно исчез со столичного горизонта и в 1916 г. объявился в Стокгольме. Когда Протопопов стал во главе министерства внутренних дел, он вспомнил о польстившем ему предсказателе и завел с ним переписку; его стремлением было узнать, достиг ли он уже предела прежнего предсказания и не свершится ли «еще большее». Охваченный этим желанием, министр Протопопов, несмотря на свое ответственное положение, стал хлопотать о разрешении приехать Перрену в Петроград. Но хлопоты его не увенчались успехом. Военное ведомство решительно воспротивилось этому, считая Перрена личностью весьма и весьма подозрительной.
Кто знает, какова была бы судьба этого Перрена, если бы он сумел проникнуть в Петроград и обосноваться в сферах, столь жадно и доверчиво тянувшихся ко всему таинственному…
НАКАНУНЕ ГРОЗНЫХ СОБЫТИЙ
При таких условиях 14 февраля открылась наконец давно откладывавшаяся сессия Государственной думы.