– Плыть туда очень долго, – заключил Рокко.
– Верно. Я бы выбрал восточный путь вдоль побережья Африки, как делали португальские торговцы. Из какой же вы страны, раз так говорите?
– Я из Огайо.
– Где это? Где-то в России?
– Огайо. Соседний штат. Колыбель президентов. Родина Томаса Эдисона. Место, где растет много конских каштанов.
– Откровенно говоря, я вас совсем не понимаю, – небрежно бросил парикмахер.
Рокко закрыл глаза; спинка кресла была откинута; на лице лежало теплое полотенце. Пальцем он нарисовал в воздухе буквы.
– Ясно, – сказал парикмахер. – Мои соболезнования.
– Уоррен Хардинг, Орвилл Райт, отец вице-президента – все они из Огайо, – проговорил Рокко в полотенце.
Парикмахер фыркнул и коротко хихикнул.
– Думаете, изобрести самолет – пустяшное дело, цирковое представление?
– Ок, слушайте. Я понимаю все, что вы говорите. Просто я веселый человек, люблю подшучивать над иностранцами. Был и я когда-то иностранцем, – произнес он и убрал полотенце. – На острове Гуадалканал. И поверьте, местные приняли меня совсем не так радушно, как вас в моем заведении. Где ни ступи на песок, попадешь в место гибели морпеха.
– У меня сын в морской пехоте, – сказал Рокко. – Некоторые считают, что его среди нас больше нет. Они читали статью одного жулика в газете. – Он глубоко вздохнул, и ментоловый аромат пены для бритья проник через носовые пазухи в самый мозг. – Но я-то чувствую, что мой храбрый спаситель жив.
– Вот как? Знаете, они доставляют тела домой, в эту страну, точно вам говорю. Пусть делают свою работу. У всех свои дела. Значит, вы женаты.
– Да, так случилось. Женат уже тридцать три года. Правда, она живет не со мной, и мне очень жаль, что так вышло. Вы уж сделайте меня красавчиком. Она еще не знает, но мне надоело, я разберусь с ее дезертирством, решил положить этому конец. Через несколько дней я буду ехать этой же дорогой обратно, она будет со мной, и мои мальчики, старший, средний и младший. Чего бы мне это ни стоило.
И в Ливии, и в Швеции кладут на лицо горячее полотенце, а потом скребут бритвой, и звук этот возвращает мужчину в детство, напоминая о дне, когда сидел на скамье, болтая ногами, еще не доставая до пола, пока отец – владыка мироздания – полулежал в кресле, а какой-то мужчина брил его щеки. В его родном диалекте была фраза, которую его мальчики не знали, потому что почти не владели языком (их мать запретила Рокко их учить): «искать метрового отца», что означало «желать невозможного».
– Знаете, – сказал Рокко, – я раньше никогда не бывал в Пенсильвании.
– А ты и не в Пенсильвании, старина. Ты в Нью-Йорке.
Когда он дышал, в воздухе появлялся запах горчицы.
– Шутишь?
– Ты в получасе езды на юго-юго-запад от Буффало, штат Нью-Йорк.
Получается, он отклонился к северу от запланированного маршрута, потому что решил, что покупка карты по дороге будет означать неверие в Божественное провидение. Он знал, что надо двигаться на восток; когда время придет, Господь приведет его в нужное место.
Парикмахер занялся затылком Рокко.
– Послушай, но здесь мне негде остановиться.
Мужчина повернул крутящееся кресло и приставил переносное зеркало так, чтобы Рокко мог видеть большое зеркало на стене и наблюдать, что он делает бритвой.
– Что ты говоришь? – спросил он.
Рокко в задумчивости скривил губы.
На стаканчике с помазком был причудливый тисненный голубой краской узор и надпись: «Я гулял над Ниагарским водопадом».
– Опусти голову.
На клеенку упала крупинка перхоти. Парикмахер загнул ухо Рокко и коснулся горячим стальным лезвием родинки на его шее.
Ниагарский водопад.
Постойте. Он в получасе езды от Буффало, а от Буффало полчаса до Ниагарского водопада.
Он старательно наклонил голову, ощущая бодрящее напряжение, восторг сродни тому, детскому, когда нагишом забирался на лавовые скалы в бухте Ачи-Трецца и нырял в море.
Бритва разрезала кожу на шее.
– Вот черт, – выругался парикмахер и потянулся за полотенцем. – Смотри, что я из-за тебя натворил.
Было 11:42 16 августа 1953 года. Республика, такая огромная и прекрасная, наследница технического и политического гения, тысяч миллионов трудовых часов человека за несколько столетий, могла подвергнуться уничтожению. Это мог быть маньяк-убийца, торговец зерном или лента пишущей машинки. Ничто не могло быть более очевидным, чем то, что хотел выразить мир, и этот мир грозил в любой момент превратить нас, населявших его людей, в пепел, в груду костей. Испытанию подверглась вера в правоту нашего дела. Тем временем Господь сказал Рокко: «Смотри на ущелье, которое я создал, дымчатые столбы падающей воды, которые Я заставил падать вниз, чтобы ты пришел сюда и ощутил, что сердце готово выпрыгнуть через горло».
Там, сразу за рекой, была Канада. Если бы он пригляделся, то увидел бы канадцев, идущих по канадской улице под полуденным канадским солнцем.
Из-за гигантских размеров этого места перемещение любого существа или предмета, схожего по размерам с человеком, казалось особенно медленным. Канадские машины на противоположном берегу реки ползли, а не ехали. Всплеск воды, какое-то пятно, за которым вы следили, провожали взглядом, не падало вниз (разве падение может занимать столько времени?), а плавно дрейфовало вместе с потоком. Облака на небе и эти облака из капель воды сливались. А внизу, у подножия, пелена была настолько густой, что закрывала обзор того места, где низвергающаяся вода сливалась с рекой, создавая иллюзию, что вода попадала не в реку, а в туманную пропасть, где поглощалась и уничтожалась. Посредством грубых человеческих чувств существование этого места понять невозможно. Он не мог не спросить себя, почему вечные законы физики, которым должны подчиняться эти маленькие предметы, искажаются сей мощью. Например, если бросить газету в реку здесь, то в момент достижения поверхности воды внизу она может казаться желтовато-красной и быть похожей на фламинго. Отсюда река выглядела чистейшей, зеленоватой, полноводной и быстрой. Там же, за водопадом, становилась синей, с холмиками взбитой пены. Крошечный саженец платана с одним листочком каким-то чудом появился и удержался на краю берега, всего в шести дюймах от мчащегося потока воды, которому было под силу сокрушить грузовик. Так же каким-то чудом выше по течению смелым и трудолюбивым людям удалось построить мост через один из рукавов реки, и теперь пары в желтых дождевиках, взявшись за руки, идут по мосту в сторону Козьего острова, от которого Ниагара разделяется на два течения: Подкову и Американский водопад. Справа, в миле от водопада ниже по течению над водой, возвышаясь на сотни футов, перекинут еще один, более длинный мост, соединяя вторую и четвертую по численности нации в мире. Он бросил пять центов в телескоп, развернул трубу, навел на мост и увидел, как ребенок бросил – попкорн? – в воздух и, перегнувшись через перила, принялся наблюдать, как он падает в воду.
Почему ни разу в этой дрянной жизни с грузом предательства супруг не отвез ее на Ниагарский водопад? Так думала Лавипентс. Она пришла к невероятному для нее самой выводу, что можно сесть на шестичасовой поезд и к ланчу быть уже на месте. Рокко придумал простенькую мелодию на пяти нотах и пел на один и тот же мотив – я тебе не верю, я тебе не верю, я тебе не верю, – отчего она начинала шипеть от ярости, как кошка. Были потом и плевки злобных слов, попытки выцарапать ему глаза, угрозы задушить его детей, но все закончилось в один момент, когда он, жалея, что не располагает более щадящими методами, выдал один-единственный точный удар ей в нос, чтобы раз и навсегда успокоить. По правде говоря, он с удовольствием приехал бы сюда, ведь до сих пор хранил несколько открыток, отправленных кузеном еще в бытность мальчиком его матери. Но как ему было воспитывать мальчиков в строгости, если они его не боялись, а как научить их бояться, если не поучить их мать, рассчитывая на благой результат в долгосрочной перспективе?
Ту его кузину Тату (племянницу матери и ее крестницу) выдали замуж за владельца мукомольного завода в Буффало. Два раза в год она отправляла домой письмо или открытку, а юный тогда Рокко, как обученный грамоте, должен был читать их всем, кто к ним захаживал. Занятие виделось ему постыдным, потому как уже в семилетнем возрасте он понимал, что его мать была для Таты духовником, письма предназначались ей одной, может, еще лишь для того, кто будет читать их для нее. Но маму это не беспокоило, она стала предательницей. Как сообщала Тата, у них был собственный дом с водопроводом в Буффало и мясо было легко найти. Она родила много детей, по окончательным подсчетам одиннадцать, трое из которых умерли. Мужа своего она не видела до той поры, когда между мужчинами путем почтовой переписки было достигнуто соглашение, тогда ее снарядили в дорогу, как белую рабыню, и отправили одну в шестнадцать лет на пароходе в Геную, а оттуда в Нью-Йорк. Он оказался мужчиной средних лет, косолапым, мылся редко, но часто брал с собой в бордель их старших мальчиков. Дядя, их сосед, которому Рокко тоже читал письмо, пожимал плечами и говорил: «Что ж, такова жизнь», а потом заставлял перечитывать более веселые куски, где рассказывалось о поездках на Ниагарский водопад и садах тюльпанов на бульварах. Письма перестали приходить, когда ему исполнилось четырнадцать. Спустя два года пришло одно от дочери Таты, которая сообщала, что мать умерла во время родов. Именно к одному из сыновей Таты и приехал восемнадцатилетний Рокко. Много позже, шесть лет спустя, когда он переехал в Огайо, где кузен обещал ему место на сталелитейном заводе, на котором ему так и не довелось работать, он дал себе слово позволить через пару-тройку лет экономной жизни роскошь приехать на Ниагарский водопад. Увидеть это знаменитое место.
Но потом он отвлекся на что-то.
Мысль поразила, подобно откровению. Все тревоги и бесполезная суета в его маленьком, как гроб, мирке с замазыванием пастой оконных щелей и борьбой с плесенью на швах между плитками в ванной и грибком на ногтях – весь это бред присутствовал в его жизни лишь потому, что случилось ему родиться маленьким человеком с маленькими глазами в маленькой комнатке, а, как оказалось, все это время ему было необходимо всего-то добраться до Ниагары, увидеть гиганта на огромном расстоянии, чтобы все заблуждения рассеялись. Он бы увидел совершенную точность в творении Господа. Здесь, на самом краю каньона, он заметил, как ветвь, унесенная потоком, скрылась из вида, упав вниз. Он пытался найти ее, вглядываясь в стену воды, но не смог. Мелкий недостаток терялся в грандиозности замысла. Чувство глобальной значимости особенно ощутимо, если сосредоточиться на мелочи.