– Потому я буду искать ученицу и наследницу, – сказала она. Хотя это было не совсем верно. Она уже знала, кого хочет попросить. Уже давно возникла у нее мысль передать свои знания одной девушке, а если передавать и опыт, то, кроме нее, она кандидатуры не видела. Влажные человеческие чувства были и без того достаточно отвратительны, чтобы она не изводила себя поиском и представлением более эгоистичных мотивов.
Зависть, например. К этой девушке и ни к кому другому она не испытывала тот довольно редкий вид зависти, встречающийся чаще лишь у стариков, выражающийся в желании найти себе замену и начать ее улучшать. Она обнаружила, что эгоизм находится на дальней границе ее натуры, что чрезвычайно веселило, ведь девушке, оказавшейся на ее месте, было бы проще всего заменить именно этот порок.
Дело было не в том, что у девушки отсутствовало собственное «я» или она не была, как все мы, в постоянном диалоге с ним, а в том, что миссис Марини приобрела эту привычку в то время, когда у той выпадали молочные зубы, сохранила ее каким-то образом в подростковом возрасте, вероятно, не осознавая, что говорит сама с собой. Такое воздействие имеют хищные птицы, лошади, змеи, медведи и слоны; а собаки, жуки, рыбы, белки, куры и люди в целом нет.
Как бы то ни было, выбор, стоявший перед ней, сводился к следующему: поговорить с Линой, дочерью Монтанеро с Восемнадцатой улицы, или выпить яд и кануть в прошлое. Но как построить беседу?
Лина была здоровой женщиной с плоской грудью и не очень общительной. Все это, возможно неслучайно, нельзя было сказать о миссис Марини.
Она была старшей из двух дочерей, которых могло быть гораздо больше, и сыновей в придачу – у их матери Патриции могла быть целая орава детей, которых она не смогла бы толком прокормить, – если бы еще много лет назад она не воспользовалась советом миссис Марини. Младшая, Антониетта, или Тони, недавно вышла замуж и переехала в Калифорнию.
Ну да ладно.
Им лучше знать, ее матери и миссис Марини, доверять ли клятвам: «Я непременно еще приеду, не кану в бездну». Америка – она и есть бездна. Иначе бы ты приехала? Лине, с другой стороны, уже двадцать лет, мало того что младшая сестра ее уже обошла, так еще и перспективы выйти замуж по-прежнему туманны. Родители по неосмотрительности совершили ошибку, позволив Тони выйти замуж первой, а ведь миссис Марини говорила Патриции, та согласилась; а вот отец… но об этой персоне миссис Марини предпочитала не упоминать. Впрочем, нельзя сказать, что Лина возражала или предпринимала очень уж активные попытки пристроить себя. По утверждению миссис Марини, мы все идем на компромисс в отношении подлинности выражения себя, ради того чтобы привлечь мужчин. Лину они не замечали, но кто в этом виноват? Не стоит следовать распущенной сиюминутной моде. Достаточно просто завить блеклые волосы. Фланелевая юбка, несомненно, теплая, но она не дает наблюдателю возможности оценить скрытые ею ноги. Подумать о тепле у нее будет еще очень много времени значительно позже.
Но Лину, как было известно миссис Марини, не убедить одними аргументами. Лина была скромна не потому, что стремилась к скромности, эта черта была сродни ослиному упрямству. Раздумья не были причиной, не предшествовали и никоим образом не загромождали ее жизнь; это в ней и восхищало. Ее мозг не был похож на комнату, в которой толпа адвокатов старалась направить ее желания или препятствовать им; это был непроходимый лес, в глубине которого одинокое «я» плавало на спине в прохладном озере и всматривалось в поток мыслей.
Она работала сдельно в магазине готового пальто, расположенном рядом с театром на Двадцать четвертой улице. Как все сицилийцы, она регулярно посещала мессы. Школу она окончила, но книг не читала. Хорошо владела английским, характерным для Огайо, и разговорным итальянским, которому миссис Марини регулярно учила ее за ужинами в будни (родители были на своей нудной работе, а муж миссис Марини недавно отошел в мир иной). Единственное, чего миссис Марини удалось добиться за те годы, что она воспитывала Лину, – она научила ее разговаривать правильно. Лина была дочерью эмигрантов с отсталого Юга, простой швеей, получившей образование в этой стране, но если бы вы услышали ее по радио, то вы бы подумали, что она уроженка Савойи. Слышите, какая четкая и ясная речь? Мы произносим все буквы в слове, потому что знаем, зачем они нужны. Джефферсон с целью доказать, что негры могут рационально мыслить, научил своего раба выполнять простейшие математические операции. По крайней мере, миссис Марини слышала, что было именно так. Хотя и не поверила. Это уж слишком.
Подводя итог, можно сказать, что Кармелина Монтанеро была шедевром, созданным ею самой. Правда, миссис Марини не удалось реализовать все, что она планировала изначально (император не польстился бы на Лину), однако вполне можно ожидать, что это будет торговец или человек с хорошей профессией. Впрочем, художнику свойственно считать завершенную работу неудачной, смотреть на нее с любовью с высоты мыслей об изначальном замысле, не признавая, что он был совсем иным, но готовое творение, ставшее вместилищем множества идей, не могло не появиться. Разочарование было результатом попытки скрещивания мечты с реальностью. Случалось подобное и с Богом, о чем свидетельствуют первые страницы Ветхого Завета. Она полагала, что наивысшая радость художника в том, чтобы увидеть, как благодаря его усилиям создается нечто новое; именно лицезрея самые неудачные работы, он ощущал сопротивление мира и осознавал, что задуманный образ вырвался из клетки ума и воплотился в жизнь. В том же духе она злорадно отзывалась по поводу прекрасного итальянского Лины; однако испытывала к девочке особенную нежность в дни, когда та была взъерошенной, неаккуратно накрашенной, отстраненной и совершенно несчастной, давая каждому возможность увидеть, что миссис Марини потерпела неудачу в ее воспитании, – нельзя представить, что у мужчины появится желание взять такую в жены.
Недолгая пауза, чтобы понаблюдать за сладостной меланхолией уныния. И возможно, поразмышлять о неудаче.
Ладно, неважно. Халтура это или нет, надо оставаться бдительной. Предоставленная самой себе, Лина, скорее всего, заиграет на тех струнах, которых не касалась миссис Марини, и забудет о тех, которые та настраивала.
Некоторые женщины просто не смогут не выйти замуж. Такие, как та, что стояла слишком близко за спиной в очереди в пекарне, что-то бормоча и громко причмокивая леденцом от кашля; незнакомка, попросившая помочь с тяжелой сумкой, когда садилась в трамвай, а когда принимала ее обратно из ваших рук, начала перечислять родственников, которым верила и одалживала деньги, а они травили ее, придирались и высмеивали. Иными словами, это те женщины (случается, и мужчины, но они неизлечимы), которые будто не осознают, что вы, другой человек, отличный от них, можете быть рядом. Встретив их, сразу понимаешь, возвысившись с помощью внутреннего чутья над всей наукой, что они всегда были старыми девами, которых можно было бы спасти в юности, если бы кто-то заставил их навязать мужчине то, что тогда еще было устраивающей всех окружающих самодостаточностью и не переросло в помешательство. Она это знала. Она могла быть одной из них, но замужество обтесало ее.
Она строила предположения, шпионила, плела интриги. Пыталась найти способ реализовать новые амбициозные планы, чтобы Лина стала настоящей ее наследницей, не осуждая открыто предпринятого самой собой ранее, чтобы та вышла наконец замуж, но в каждом новом плане видела прежнюю ошибку и гневно выбрасывала их один за другим в мусорное ведро. Ошибка заключалась в том, что, если Лина унаследует дело, она станет независимой, таким образом исчезнет последний надежный рычаг, на который можно надавить и навязать ей замужество; напугать ее, что она останется без гроша в кармане, будет уже невозможно. Именно по этой причине Лине еще не было известно, что она унаследует дом и деньги миссис Марини.
Было и еще одно опасение, останавливающее от того, чтобы сделать девушку своей ученицей. Дело в том, что Лина была сущим ребенком. Не было в ней природной жесткости, которую в браке человек лишь совершенствует.
Миссис Марини считала, что задержалась в этом мире. Ей надоело безделье. Мозг был в ссадинах от постоянного расчесывания. Иногда приходилось начинать действовать до того, как было закончено составление плана. Человек должен использовать данную ему природой способность наносить удар, делать это со всей силой, когда внутренний голос подталкивает к действиям. И да. Да. Да. Да. План существует, должен существовать, просто подсознание спрятало его в самом дальнем уголке.
Она вышла на улицу найти Лину. Был четверг. Пробралась мимо самодельных торговых палаток, заполонивших всю Одиннадцатую авеню, там же власти вырыли траншею в полмили длиной для прокладки канализационной трубы. Она поступила безрассудно, приблизившись к краю, и посмотрела вниз – нерадивые работники выстроились гуськом, последний мужчина силой врезал лопату в глиняную массу вперемешку с камнями.
Иначе она бы не поняла. Скорость движения и мысли ее были равны. Когда начинали, вращаясь, пощелкивать шестеренки мозга, ощущения казались пустой тратой времени, это ее не интересовало. Она была сосредоточена только на том, чтобы не привлекать слишком много внимания к тому, что собиралась предложить. Важнейшие пункты плана не должны быть осведомлены друг о друге так долго, как только возможно, а потом им предстоит слиться, стать единым целым почти мгновенно, так быстро надо работать, готовя тесто, соединяя быстро уверенной рукой уменьшенную порцию муки и ледяную воду.
Зашло солнце. Она махнула ногой, отгоняя голубя, возможно, без видимой необходимости, только потому, что он шел в футе перед ней. Можно было пройти на Восемнадцатую улицу и позвонить домой Лине, но ее отец Умберто опять остался без работы и наверняка сидел дома наедине со своим горем, в то время как женщины из-за него же вынуждены были находиться в такое время на улице, направляясь от одного уличного прилавка к другому, выискивая лимоны подешевле, или, того хуже, забирать остатки с чьей-то кухни. Бедная женщина никогда не остается одна.