По мере приближения к конечной точке пути вопреки ее воле все сильнее становилось предчувствие чего-то… Она не могла подобрать слово, не была уверена, что оно вообще существует – ощущение неслучайной здешности происходящего. В эту далекую страну привело их провидение, каждого из разных земель. Нет, это никак не связано с Конституцией и сражением при Булл-Ран. История, политика, культура – все это послужило питательной средой для ее ума, и не было более подходящей почвы для того, чтобы вскормить эту странную интуицию – но она не являлась ни результатом логических умозаключений, ни была навеяна аурой этого места. Река под мостом, по которому они ехали, переливалась в лучах, падавших сквозь щели в его досках. Над водой клубился туман. Дух этого места подстегивал ее чувства, но она была не из тех живых созданий, что способны принять его в себя, стать бессознательной частью огромного бессознательного целого. Результатом была лишь острая, физически ощутимая боль в основании шеи, и она поднималась вверх, словно затылок гладила рука злобного существа. Миссис Марини не была животным; она обладала сознанием, и оно отделяло ее от всех остальных Божьих творений – бессознательных и потому однозначно завершенных и категорически реальных.
Деревья были одновременно и на своем месте, и нет. Понимать, что ты здесь, означало быть осознанным среди бескрайнего неосознанного; находиться в определенном месте и знать, что смотришься здесь противоестественно, как жемчужина в пироге.
– Энцо! – сказала она. Из-за шума мотора быть услышанной непросто.
– Я к вашим услугам, – был ответ.
– Энцо, останови машину. Я хочу, чтобы меня стошнило.
Дорога была однополосной и без обочины, но он тут же остановил машину, перегораживая путь, ни с одной стороны к ним никто не приближался. Он распахнул дверь, однако она не позволила ему помочь ей выйти. Лина опустила окно и выдала жалостливо-обеспокоенным тоном несколько междометий.
Миссис Марини шла по клеверу к ограждению, за которым паслись овцы. Холодный воздух и запах навоза немного освежили. Утро уже набрало силу, солнце светило вовсю, проливая яркий свет на отрастающую траву и овец, три из которых отделились от стада и подошли ближе к ограждению, чтобы лучше рассмотреть гостью. За ними потянулись остальные – около двадцати. Энцо стоял рядом, рука его тревожно зависла в воздухе на случай, если придется спасать ее одежду от рвотных масс. В другой руке он сжимал ремешок ее сумочки, захваченной из машины.
– Что я могу сделать? – сказал он. На нем была куртка из негнущейся ткани, которую Лина сшила из обивки старого стула и куска холста. Воротник был залихватски приподнят, но это было единственным проявлением тщеславия.
На другом краю луга трое мужчин в одежде из толстого сукна срывали с крыши сарая поросшую мхом черепицу.
На самом деле миссис Марини не тошнило ни сейчас, ни раньше, но в объяснениях не было смысла, потому она ничего не ответила. Боль в затылке прошла.
– Привет, малыш, – сказала она ягненку с черной мордой.
Один из мужчин отодрал лист жести, закрепленный у основания трубы, и бросил на землю.
Тоненькие ножки ягненка дрожали; наверное, ему еще не было и месяца. Он сунул морду под брюхо матери и принялся сосать молоко, и они оба, мать и дитя, смотрели на нее, и взгляд их был по-овечьи покорным и безумным.
– Крошка Молли, – сказала она. – Ой.
Овца упала перед ней на колени, затем поднялась и выдала традиционный короткий звук.
Лина сказала:
– Ей не плохо.
– Мне плохо, – возразила миссис Марини.
– Ну не сильно. Можем ехать дальше.
Брак высосал все медово-сладкое из Лины, что, впрочем, было весьма отрадно видеть.
Миссис Марини не пребывала, разумеется, в иллюзии, что говорит с ягненком, он ведь просто животное, тогда как она была человеком пожившим, с которым уже нет тех, кого привычно видеть рядом, и казалось спорным, кого считать умершими, их или ее.
Она сжала деревяшку забора и рассмеялась.
– Видишь? – сказала Лина. – Вот так. Давайте поспешим.
Они вернулись к машине.
– Я проголодалась. Смогла бы одна съесть вашего собеседника целиком. – Надо сказать, она немного раздобрела, что тоже радовало глаз.
– Твоя мать, полагаю, предложит тебе кофе с овсянкой.
Энцо передернуло. Его кишечник не переносил зерновые продукты.
Вскоре они прибыли на место.
Умберто Монтанеро отрастил густую и красивую бороду, ее образовали жесткие волосы – черные, коричневые, седые, совсем белые и рыжие, – длина доходила до нагрудных карманов рубашки. Усы не были запачканы едой и усеяны крошками табака, не скрывали губы. Напротив, аккуратно причесаны, а кончики лихо закручены вверх; ложбинка посредине (волосы на подбородке и усы подстрижены короче остальных). Лицо выглядело как у мужчины в элегантном пиджаке. Он приваривал крошечный серп для обрезания нити к кольцу, надетому на большой палец. Принял поцелуи Лины и Энцо, поприветствовал миссис Марини официальной фразой и даже слегка поклонился – насмешка, верх презрения. Выпил воды из колонки и возблагодарил за подземные реки, и за утро, и за хорошее здоровье, и за помощь святого Иосифа, и за то, что сапоги еще крепкие и носки в них остаются сухими.
Лина сказала, что они переоденутся и готовы помочь в работе.
– Это очень хорошо, – ответил он. Садовые ножницы у него были с пружинкой: сжимаешь ручки – а они вновь отскакивают в разные стороны с лязгом, возбуждающим азарт.
Все собрались у ворот сарая. Кролик выпрыгнул из открытого окна старой машины, лежавшей на боку под протекающей крышей сеновала. Виноградники выглядели идеально, остальное же хозяйство – удручающе: и дом, и сарай, и курятник, и сама Патриция, выскочившая из-за машины, когда еще три кролика перепрыгнули через ветку, которой она методично водила по грязному полу.
– Закрывай! – выкрикнула она.
– Будьте благословенны и вы, мадам, даже вы! – сказал Умберто, ткнув ножницами в сторону миссис Марини, и захлопнул небольшую дверцу за их спинами. – И дарует Господь мне поддержку, но лишь насколько я смогу доплюнуть. И пусть благословит даже вас!
Он сглотнул слюну.
Патриция, постоянная, незаменимая спутница миссис Марини в середине ее жизни и отвергнутая позже, обвила ее руками и окутала смрадом хлева.
Миссис Марини никогда не отказывалась от исполнения обетов, однако христианкой не была.
Умберто поплелся к виноградникам, за ним вскоре последовали Энцо и Лина, и две пожилые женщины остались в доме одни.
Ферма находилась на межобщинной территории, в округе Аштабула, недалеко от грунтового шоссе и от границы с Пенсильванией. В летний зной местность освежали северо-западные ветры из Канады с озера Эри, они же защищали от осеннего похолодания, таким образом в регионе климат был умеренным и благоприятным для виноградарства. В первые месяцы зимы ветра приносили влажность, благодаря теплым водам озера, оттого осадков в начале сезона холодов здесь было в три-четыре раза больше, чем в городах и мегаполисах на западе. К Новому году земля покрывалась толстым слоем снега, а озеро замерзало.
Сухой закон вынудил многих местных фермеров уничтожить виноградники и посадить кукурузу, а то и вовсе устроить пастбища. Кто-то выбрал столовый виноград, в основном сорта «конкорд», – так поступил и прежний владелец фермы Умберто и Патриции. Когда удалось получить то, что можно продать, Умберто продал ягоды производителю желе из Женевы. Прошлым летом из-за постоянной облачности того, что созрело, не хватило даже на оплату труда рабочих-мигрантов, потому результат года стараний сгнил на корню.
Когда все ушли, Патриция принесла из подвала папку с документами. Каждый лист в ней многократно и небрежно складывался в несколько раз, словно его убирали в карман брюк. Патриция так и не научилась читать. Но ей очень хотелось узнать, что там написано.
Последующие несколько часов прошли в сосредоточенном изучении. Миссис Марини читала документы вслух и переводила. Патриция выдавала лаконичный перефразированный вариант и спрашивала, верно ли она поняла.
Из-за задолженности по ипотечному кредиту банк получил право на удержание собственности. Из-за задолженности по налогам это же право получил штат.
Патриция не была под впечатлением, не выказала удивления. Некоторые документы она пометила для себя, замяв по диагонали, миссис Марини сочла, что муж ее этого не заметит.
Здесь же хранилась расписка с торгов четырехлетней давности о покупке мула, которого они недавно зарезали и съели. На этот раз она просто сложила лист посредине, а потом разгладила рукой.
– Что это значит? – спросила миссис Марини, на что Патриция жестами дала понять, что это надо сжечь, но позже.
Дамы прервались, чтобы перекусить.
– Мы больше не покупаем такой пикантный сыр, – сказала Патриция, указав на тот, что привез им из города Энцо. Счастье откусить кусочек передними зубами стало примером возобладания чувств над разумом.
Важный в жизни период сделал видимой каждую пору носа. Ее тусклые ногти слоились. Коренных зубов осталось мало, но сыр ей удалось размять языком о нёбо молча и с достоинством, которое давалось нелегко и которое восхищало миссис Марини.
Прочитать и понять смысл документов в папке было совсем не в духе Патриции. Впрочем, миссис Марини не нужно было знать больше очевидного – они разорены и Умберто скрывает от жены подробности. На самом деле, будучи озабоченной, как распорядиться сложной пассивной вещью, оказавшейся в ее владении (деньгами), миссис Марини не думала ни о чем другом, потому была избавлена от сочувствия. Чувство, как всегда, бодрило, на этот раз несколько неуместно, но она с ним не боролась. Еще совсем недавно, всего два года назад, она и не задумывалась о завещании, а вот сегодня червячок в душе вновь зашевелился.
Женщина, ожидавшая скоро смерти, разработала непостыдный эгоистичный план на последние годы жизни. Она долго считала, что это скорее можно отнести к постижению, нежели к созданию, в любом случае это способствовало ее обновлению. Смерть перестала быть интересной. Однако из-за присутствия рядом людей на два поколения моложе ее, у которых была своя жизнь и заботы, она невольно стала задумываться, чт