о будет дальше. Подделанные голоса Нико и призраки середины жизни, ставшие прошлым, беспокоили своими криками все реже. Но вместо этого ее стало тревожить будущее, готовящееся стать прошлым, удары были не частыми, но мощными.
И в далеком прошлом, и в настоящий момент буйное «я» походило на дородного человека, стоящего прямо напротив ее реальной, и закрывало обзор на все вокруг, кроме своей задней части.
Днем обе женщины вышли на веранду.
Миссис Марини спросила о том, часто ли приезжают кузены Умберто из Янгстауна помочь с урожаем.
– Да, иногда. – Патриция подвесила кролика к крюку под навесом, и кровь его капала в миску на бетонном полу. Эта веранда была, пожалуй, единственной прочно сколоченной конструкцией во всем доме. Ее строил Энцо. Больше нигде не было видно ни одного угла верного градуса.
– Представляю, каково, когда собирается целая толпа, – сказала миссис Марини, – атмосфера всеобщего единения, и уборная всегда занята.
Патриция вздохнула.
Миссис Марини пристально смотрела на нее.
«Не отворачивайся от меня! – это было в ее вздохе. – Ты была моей единственной близкой подругой, я здесь из-за мужа, я этого не хотела. Он привез меня сюда, в богом забытое место, где у нас нет даже туалета в доме. Я, как и ты, люблю играть в канасту вечером по четвергам. А ты за все семь прошедших лет не произнесла ни слова. А ведь могла сказать: “Энцо, я поеду с тобой, когда ты соберешься навестить свекровь. Ей наверняка очень одиноко”. Но ты бросила меня».
Патриция распорола брюхо животному от горла до ануса, затем сделала надрезы вокруг шеи и голеней и содрала шкуру.
«Здесь нет смысла следить за одеждой, – говорило лицо женщины. – Приходится все время слушать Берто, россказни о его идиотских планах, о яйцах, которые только что снесла курица, о том, что желтки у них ярко-оранжевые, как и должно быть. Что это меняет? Яйца все на вкус одинаковые. Хотя, подумай, какие темы для разговоров здесь можно найти. Вспомнить хотя бы все наши прошлые разговоры. Посмотри на этот дом. Посмотри, как облупилась краска, а мы не можем себе позволить его покрасить. И у нас нет времени красить. Видишь сарай? Видишь, как он накренился? Сильный порыв ветра может превратить его в груду досок. Как бы мне этого хотелось. Мы банкроты, и я этому рада! А ты думала, что мы были раньше бедными. И ты бросила меня здесь, молчала тогда, молчишь и теперь».
«Довольно», – сказала себе миссис Марини.
Записи в документе о собственности поведали ей о том, что Монтанеро – пятые владельцы с той поры, как штат Коннектикут продал большую часть заповедника (участок земли протяженностью в сто двадцать миль, его до сих пор называют Западным резервом, который и сформировал угол Огайо на северо-востоке) земельной компании Коннектикута в 1796 году. Информация, вызывающая сомнения! Все это она прочла в прилагавшейся яркой брошюре риелторской фирмы.
Патриция порубила тушку кролика на куски.
Миссис Марини поднялась и обошла двор в поисках листьев одуванчика для салата.
– Виноградники такие стройные и красивые, – сказала она Патриции, которая мыла мясо кролика у ручной колонки около сарая.
Патриция стряхнула воду с мяса на траву. Послышалось невнятно произнесенное английское слово.
– Что, прости? – переспросила миссис Марини.
– Гербициды, – отозвалась Патриция.
Миссис Марини принялась мыть зелень у колонки. Невероятно, вода была ледяная, казалось, должна была превратиться в лед.
Патриция сложила фартук, чтобы получился мешочек, побросала туда куски кролика для просушки, повернулась к миссис Марини и посмотрела так, будто та что-то говорила. Узел платка ослаб, удерживаемые им волосы растрепались. Раньше она гладила его. На лице отражались печаль и внутренний конфликт. «Ты совсем не поняла», – говорило оно.
Они прошли в дом. Патриция обжарила мясо на топленом жире, залила виноградным уксусом и оставила томиться на плите. Вышла на улицу и несколько раз надавила на клаксон, подавая всем сигнал, что пора собираться к ужину.
Миссис Марини провела рукой по утренней газете, разглаживая кроссворд. В окно было видно, как Патриция захлопнула дверцу машины и возвращается, с трудом шагая по грязи в ботинках без шнурков. Она шаталась из стороны в сторону, как человек, который несет в одной руке тяжелое ведро с водой. Груди ее свисали до талии – бюстгальтера под одеждой не было. «Я совершила преступление», – подумала миссис Марини.
Солнечные лучи проваливались в щели рамы окна на противоположной стене. Замерли, точно затаившись, молодые листья винограда чернильно-синего цвета, поражало сходство места с кладовой в доме бабушки, из единственного окна которой были видны скучные ряды виноградников на склоне холма. Был даже пень на переднем плане, как много лет назад в доме бабушки, – от срубленного лимонного дерева.
Вошла Патриция и переобулась в домашнюю обувь. Миновали несколько тошнотворных минут, когда обе молчали. Тяжелый нож Патриции ударялся о деревянную разделочную доску.
Миссис Марини отложила карандаш. Несколько раз согнула и разогнула пальцы, чтобы размяться. Ее завораживал вид длинных рядов лозы в отдалении, тянувшихся в стороне от дома, все менее четкий на расстоянии и, кажется, даже сходящийся в какой-то точке у самого края леса.
На железнодорожной станции в 1879-м с одним чемоданом, с одной бутылкой воды в ожидании поезда в последний раз рассматривала она просторы покидаемой страны, террасированные сады, виноградники в долине. Кому только рассказать, что ее заперли в комнате. Что она сбежала, решив выйти замуж за мужчину, с которым разговаривала всего три раза, к тому же проигравшего соревнование. Я больше никогда это не увижу. Никогда в жизни я больше не окажусь в этом месте. Не сумев найти Огайо на карте, задумалась: «Может, он имел в виду Айову, Айова прямо здесь, в самом центре». До нынешнего дня вид гор вызывал лишь смертельную скуку и раздражение. Один чемодан. Одна бутылка воды. Перспектива никогда не увидеть ни отца, ни мать.
Молчание не прерывалось, потом совсем затянулось. Если бы они не были знакомы, если бы миссис Марини заблудилась и зашла спросить дорогу, не было бы той неловкости и смущения, минут раздумий о том, что сказать, как вернуть привычную легкость или спровоцировать разрядку – заставить произнести вслух нечто скрываемое, тайное. С незнакомым человеком люди ведут дела открыто, представляются и говорят, что им нужно.
Ожидание на железнодорожной станции, чтобы стать незнакомкой для всех. Ожидание поезда, чтобы опять увидеть горы и ступить с подножки, собственно, опять на поросшую сорняками землю. Может, вернуться домой, вдруг еще никто не заметил ее отсутствия. Встать на террасе дома отца и смотреть, запоминая каждую деталь, могучие, как ноги слона, ветки каштанов, брешь в крыше из-за отсутствующей черепицы – вид, достойный сохранения в памяти. Есть время подумать. Сдержать данное сестре обещание подстричь ей волосы. Сорняки у платформы, извиваясь, тянулись к ее ногам. Может, этот мужчина ее обманул? Зачем ехать туда, где никто, даже он, не понимает особенный язык ее города. Из глубины здания были обращены к ней глаза мужчины, продавшего ей билет. Она видела его несколько мгновений, но он, вероятно, смотрит и размышляет, зачем эта девушка неподвижно стоит в траве у платформы, над которой простирается небо. Ее вещи теперь достанутся сестре. В насыпи из щебня между рельсами вспыхивали искры света. Она одна с одним чемоданом.
Может, Патриции здесь нравится. Всякое бывает.
Раньше они разговаривали, лишь обмениваясь взглядами, как делают женщины, когда рядом маленькие дети. Патриция обладала чудесным даром определять по манере миссис Марини держать карты во время канасты, что та в последний раз ела.
– Как это раздражает, – пожаловалась она на неудачный кроссворд.
Патриция отрешенно смотрела в кастрюлю.
Миссис Марини встала, чтобы накрыть на стол. Она сдалась. Она была готова забыть. Открыла сервант и наткнулась на знакомый безвкусный сервиз из фарфора, который был ей неинтересен.
– Забыла, – сказала она, – какими стаканами вы пользуетесь?
Забыть названия улиц. Уйти сейчас – значит не вернуться никогда. Стараться сохранить в памяти слова матери, которые она произносила, запрещая идти на состязания по бегу, но понимать, что они уже забыты. Запомнить пронзительное звучание женского голоса; что примечательно, она и сейчас уже его не помнила. Одна бутылка воды. Составление телеграммы, которую она отправит из Нью-Йорка мужчине, сказавшему, что будет ее ждать, тому, с которым она никогда бы не познакомилась, если бы брат его отстал хотя бы на минуту. Шаг на платформу и обратно. Чтобы повернуться и увидеть, что больше поезда никто не ждет. Никто не поглядывает на часы. Справа просвет между деревьями – там должен появиться поезд, слева от нее просторы, туда он умчится после станции. Уехать сейчас – значит навсегда запомнить именно эту картину, таким она будет всегда вспоминать это место, мама, папа, сестры, братья и тети запомнятся такими, какими были в тот день за обедом. Никто из этих людей не умрет, они навсегда останутся в Лацио. Она не пришлет им новый адрес. Не будет получать известия. Уехать сейчас – значит обеспечить им вечную жизнь.
– Умберто хочет вернуться домой, – сказала Патриция.
– Чудесно, – отозвалась миссис Марини. – Устроим праздник. Купим все самое лучшее. Можете пожить у меня, пока не найдете дом.
– Умер его брат на Сицилии. Детей нет, потому дом перейдет по наследству Берто. Я пользуюсь теми, что с вишенками, – добавила она, указывая на сервант.
– Это какой дом? В Сиракузах? Я тебя не понимаю.
– Так что все как в прошлый раз.
– Что в прошлый раз?
– Со мной или без меня.
– Ах, ну да.
– Со мной или без меня.
– Или что?
– Или чашками. Неважно.
– Но это не наше дело, – сказал Энцо. – Не нам решать.
– Извини, я не согласна, – возразила Лина. – Он тоже, знаешь, не может решать один.