, пока она смотрит на тебя. Это не продлится долго.
В скором времени появится еще одна Лина, под другим именем, придуманным ею же, – похожим на прежнее, то, которое было у замужней дамы, по сути ставшее дословным переводом, но не выбивающееся из ряда имен тех, среди которых она окажется. Впрочем, их еще не было рядом, и у нее были все основания полагать, что она навсегда останется Кармелиной Маццоне. Не было еще причин думать, что все происходящее лишь интерлюдия.
Мужчина смотрит с моста, как она поднимается в горку. Горбится под тяжестью мешка и отдаленно и трогательно напоминает мула – выносливое животное, несущее на спине ношу того же размера, что он сам.
Пойти за ней было бы приятно. Сладость звуков слова «она» отсылает к кому-то другому, к чему-то иному, не существующему в реальности, но это не фантазия и не призрак, а человек, существующий и завершенный.
Он следит за ней, не в силах отказать себе в этом. Наблюдение превращает ее вновь в фантазию, ему надо действовать быстрее. Ведь образ ее начинает рассеиваться.
Миссис Марини предложила Лине стать ее ученицей. Лина решила согласиться, если не будет возражать Энцо. Однако он был категорически против. Считал, что это станет проклятием для их детей. Видимо, еще не осознал, что у них никогда не будет детей. Он был очень наивен, этот Энцо. Например, был убежден, что миссис Марини до сих пор живет на деньги, заработанные ее мужем от продажи обуви. Все же он был мужем, в своем праве, и Лина отказалась. Возможно, это сделало бы их богатыми. Но она продолжала шить шторы.
Это события ноября 1936 года. Зимой Пьеранджеллини – юродивую – нашли на свалке в склепе из старых газет.
Примечательна причина смерти, указанная коронером: проглотила щетину щетки.
– Интересно, приготовила ли она ее предварительно, – спросил Энцо на третий день после Рождества. Он сидел в кухне и завязывал шнурки ботинок, а Лина торопливо жарила им обоим яйца.
– Точно нет, – сказала она. – Тогда огонь перекинулся бы на газеты.
Они проспали, не услышали звонок будильника. Ели прямо из сковороды, стоя у плиты, спешно натягивали одежду. Выбежали из дома. Уже на остановке, прежде чем вскочить на подножку вагона, он с упреком сказал, что она одета слишком невзрачно.
Лина села в автобус до форта Сен-Клер, куда должна была привезти сделанное за неделю – сверток в коричневой бумаге – и получить семь долларов и сорок пять центов. Женщина, передавшая ей ткань для следующего заказа, сама точно не была швеей, она предпочитала отрастить ногти длиннее кончика пальца.
Лина опоздала, потому не могла выбирать заказ, по этой причине возвращалась домой с четырнадцатью ярдами тканей дамаск и синель, которые положила в грубый мешок для хранения овощей.
Лесной бегун
Если бессонница, его верная спутница на протяжении последних десятилетий, чему и научила его, так это тому, что прикрывать усталость надо опрятным внешним видом. По одежке, как говорится, встречают. А сегодня он чувствовал себя чертовски усталым: до двух ночи глаз не сомкнул, занимал себя чтением.
Он побрился, провел лезвием сначала по росту волос, затем против. Пинцетом убрал с пальто россыпь волос. Начистил лучшие ботинки, вставил в них новые шнурки. Проходит, бесшумно ступая, по толстому ковру красной лестницы, легко касаясь перил, полностью сосредоточившись на этом ощущении. Он считает важным держать спину даже тогда, когда никто не видит. Его дух – чистый, холодный эфир.
За завтраком сестра наливает ему чай. Обстановка столовой статична в керосиновом свете, воздух теплый и влажный. Это цитадель цивилизации, существующая в эти предрассветные часы в этих стенах отдельно от остальной северной части штата Огайо. Они живут в доме, где родились, в Вест-Сайде, на берегу озера. Крепкий дом из побеленного грубого камня с четырьмя дымоходами. В прошлом году он нанял бригаду поляков, которые провели электрическое освещение, но они так и не привыкли им пользоваться. Отец их умер, мать тоже.
На календаре 27 декабря 1936 года. Ему пятьдесят четыре года, сестре пятьдесят пять. У обоих нет семьи. Оба домоседы, необщительные. Он все еще спешит утром в ювелирный магазин, открытый дедом в 1886-м; она же тем временем занимается домашним хозяйством. Он абсолютно уверен, что она создана для того, чтобы поддерживать порядок; он же, вероятно, совсем для другого.
Каждый из них хранит предметы своего интереса строго в границах определенного места. Ее закопаны за домом – собранные за прошедшие годы луковицы тюльпанов, многие из них весьма ценных сортов. Его же занимают один-единственный ящик письменного стола и в денежном выражении ничего не стоят: чуть больше двух пачек пожелтевших листов бумаги тринадцать на шестнадцать дюймов, все исписаны с одной стороны, почерк один и тот же. Это письма домой солдат шестьдесят четвертого пехотного полка Конфедерации Теннесси, роты К, уничтоженной до последнего человека 20 сентября 1863 года в Чикамауге, но все письма, к сожалению, были копиями. Даже те восемь из них, написанные его родным дедом по материнской линии. Он собственноручно сделал копии тайно и давно в доме дяди в Коннектикуте, пока сам дядя ставил капканы.
Сначала он пытался купить письма, но никто из владельцев не хотел с ними расставаться, пришлось оставить попытки. Вы, должно быть, подумали, что им были дороги воспоминания, но нет, сама бумага. И в глубине души он их понимал. Он хотел забрать старые письма у дяди, но тот воспротивился, и в конце концов дом его сгорел вместе с оригиналами. К счастью, к тому моменту ювелир уже провел серьезную работу по примирению с мыслью, что главное в них – слова, и они у него были.
Попасть в дома было не так уж сложно. Предложенный доллар за каждую страницу копии сделал свое дело. Когда он, сгорбившись над кухонным столом, впился глазами в строчку, трижды прочитывая, они начинали думать, что он ученый; оттого появились на полях столбцы заметок с характеристиками человека, записанные со слов, крайне полезные для составления полного портрета личности, уже покинувшей этот мир.
Когда за ними отправится и он, его рукописи будут переданы в библиотеку. А пока он собирает материал для книги – обработанного и классифицированного варианта имеющейся коллекции, с каждым ее словом, каждым фактом и событием, – и завершать работу не планирует. Все мы грешны и поклялись не искать утешения в сладостном пороке, который природа наша решила сделать дорогим для нас, потому все мы стараемся найти себе для замещения того некое полезное дело, он выбрал такое. Как указано в Писании: «А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг – конца не будет, и много читать утомительно для тела[4]». И что еще? «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека[5]». Итог всего дела – кто же не ждет его? Кто, читая чужие письма, не пожелает в конце концов отложить их и встретиться с автором?
Ювелир завершает завтрак и выезжает на автомобиле в промерзший город – в этот час пустынный, если не считать бродяг, разбивших лагерь в парке. На провисших трамвайных проводах сосульки. Старые улочки, подходящие больше для запряженных в повозки мулов. Пар поднимается из водоприемных решеток, из-под крышек люков, словно под мостовой спит бегемот.
Этим утром от так непривычно вымотан, что тратит полчаса на замену пружинки в дамских наручных часах.
В восемь он закрывает кабинет и открывает зал. Окажись здесь случайный прохожий, не заметивший вывеску, не сразу бы понял, что это ювелирный магазин. Стены завешаны, на диване и в витринах полно старья, которое он подобрал в ходе своих исследований. Книги, дверные молоточки из умерших домов, ржавые кремневые ружья, трубочка для «порошка» из двадцатичетырехкаратного золота, головной убор народа арапахо. Каждый из этих предметов по-своему пробуждал в нем чувства. Их задача не в том, чтобы принести финансовую прибыль или рассказать о прошлом, а в том, чтобы коснуться его этим самым прошлым, напомнить то состояние детского сознания, когда не знаешь, ни что это за вещь, ни как она называется или сколько стоит. Игрушки на рабочем месте; отец бы не позволил, но отец умер.
Он садится под одной из них за напольными бесшумными часами и открывает маленькую красную книжечку, прочитанную уже не один раз, – роман для юношества «Лесные бегуны» Джозефа Александра Альтшелера о долине реки Огайо в стародавние времена – тема была дорога его сердцу. Он начал читать.
Пол остановился на небольшой полянке и оглядел лес по периметру. Куда ни взгляни, одно и то же – изогнутая красно-коричневая стена, за ней синее небо, усыпанное крошечными белыми облаками. Девственная природа, богатая красотой, наполненная достоинством, покоем и тишиной, не было ни одного признака того, что когда-то здесь появлялся человек. Легкий западный ветер трепал листья, склонялись под ним и зыбкие островки травы; но не видел Пол вокруг ни одного живого существа, кроме самого себя в этом огромном, пустынном мире.
Позже тем же утром у его прилавка появилась робкая юная леди, нуждающаяся в его помощи – снять кольцо. И он туго обмотал опухший палец швейной нитью, начиная с кончика, затем выше по суставу, заставляя кровь отхлынуть обратно. Подцепив скрепкой, продел нить под кольцо и начал опускать его, одновременно разматывая нить, каждый следующий виток позволял ему скользнуть ниже. Женщина, скромности которой был брошен вызов (она оставалась с ним наедине в этой темной комнате), хотела что-то сказать, но подняла руку и указала на ряд книг над его головой.
– Да у вас здесь целая библятека, – проговорила она, просто пролив бальзам ему на душу.
Акцент выдавал уроженку востока, скорее всего Кентукки. Много парней из роты К были из окрестностей Престонсберга – родины его матери. Дом дяди располагался ниже по течению, ближе к Луизе.