– О, Винченцо, – заботливым голосом произнес он, – как же давно я тебя не видел.
Энцо показалось, что все огни на станции разом потускнели и ярко вспыхнули вновь, будто тень смерти пронеслась перед глазами.
– Привет, па, – сказал он.
– О чем вы говорите? – спросил мальчик.
Отец Энцо оставил его лицо и повернулся к мальчику.
– Маццоне Франческо, – произнес он, призывая его склонить голову для поцелуя в щеку. – Меня тоже зовут Маццоне Франческо.
Было 19:14, как указывали огромные часы, прикрепленные к сводчатой крыше вестибюля.
– Скажи ему, что хватит меня целовать, – произнес Чиччо.
– Он ничего не понимает из того, что я говорю? – спросил Франческо Маццоне.
– Кое-что, – сказал Энцо. – Он не умеет говорить. Но понимает, если старается.
– Вы обсуждаете меня, но что говорите? – спросил мальчик.
Когда они вышли на улицу, Франческо пожелал узнать, принято ли здесь, чтобы дети одевались так мрачно. Из дверей магазина выплывали прекрасные чертовки, балерины, бродяги и разные иные силуэты.
– Он перепутал костюмы, – объяснил Энцо.
– Как прискорбно, – сказал Франческо.
– Вот наша главная площадь, – любезно сообщил мальчик.
– Он говорит, это площадь, – перевел Энцо.
– Благодарю, я и сам вижу.
По Кошоктон-стрит они прошли к водоему.
Франческо Маццоне достал из внутреннего кармана пальто пачку сигарет «Кэмел», вытряхнул две штуки и протянул Энцо и мальчику.
– Купил их в Йонкерсе. Очень высокое качество.
Голова его выглядела аккуратно, седые волосы были хорошо подстрижены.
Округлившиеся глаза Чиччо были полны благоговения и признательности.
Старик взял его за руку:
– Энцо, переводи.
– Что он сказал?
– Я умираю от голода, – сказал Франческо, обращаясь к мальчику. – И здесь всегда так? Мне в жизни не было так холодно.
Энцо начал переводить, но мальчик отмахнулся. Общаться и понимать друг друга им помогали пальцы и кивки. Когда они подходили к автомобилю около стадиона, мальчик уже использовал итальянские слова, которые, как он утверждал раньше, не помнит.
Они ехали на восток по Моми-авеню, Франческо сидел у окна, мальчик посредине, с коробкой передач между ног, и переключал скорость, когда Энцо выжимал сцепление.
Франческо и мальчик вели вполне сносный диалог, лишь изредка прибегая к помощи Энцо.
Они добрались до района, населенного цветными.
– Вот здесь живут ниггеры, – сказал мальчик.
– Эй.
– Что? Я думал это правильное слово.
– Что он сказал? – спросил Франческо.
– Здесь живут негры, – сказал Чиччо.
– Я говорил тебе, как нужно их называть.
– Существует специальный закон? – спросил его отец. Он имел в виду закон, регулирующий, кому здесь жить.
– Нет, – сказал Энцо. – Возможно. Честно говоря, я не знаю.
Несколько светофоров на их пути светили зеленым. Начался снегопад. Франческо вытянул палец, указал на себя, потом на автомобиль и произнес что-то очень быстро.
Мальчик сказал:
– Он раньше никогда не ездил в автомобиле?
– Быть не может, – произнес Энцо.
– Автобусы, конечно. Только так. Когда мы поедем к твоим братьям в Бергамо. И никаких частных автомобилей. Это очень странный автомобиль. Как называется?
– Пикап, – сказал мальчик.
Франческо повторил.
Дальше мальчик заговорил по-итальянски без намека на акцент:
– Твоя поездка, как она прошла? Было комфортно?
– Где ты научился так разговаривать? – настойчиво потребовал ответа Энцо.
– Не учился я. Не знаю, – сказал мальчик и сдвинул рычаг вниз. – Как-то само вышло.
Таким он был, этот мальчик. Открывал рот, что бы ни касалось его гнилых зубов.
Мальчик показал, где их церковь.
Энцо венчался в ней двадцать три года назад, профсоюзный значок удерживал бутоньерку, а вместо родственников рядом стояли парни из бригады двести тридцать восемь. На Кармелине был атласный костюм и маленькая шляпка с вуалью. По утрам он просыпался, вдыхая аромат розового мыла, исходивший от пряди волос, откинутой на его шею.
Что-то заставляло Энцо постепенно замедлять ход. Это нечто жило в нем долгое время. Похоже на подброшенный вверх мяч, который достигает наивысшей точки, замирает и начинает медленно падать.
Франческо Маццоне закинул ногу на ногу, вкрадчиво потянулся и взял мальчика за подбородок. Потом принялся поворачивать влево и вправо, придирчиво разглядывая, как владелец ранчо на аукционе живого скота.
– Такой красивый мальчик, – отрывисто произнес он по-итальянски. – Но ты должен что-то сделать с этими зубами, Энцо. Лимонный сок и бикарбонат. Утром и днем.
– Что он сказал? – спросил мальчик.
Энцо не ответил.
Завтра День Всех Святых, а потом День всех усопших, а он забыл купить свечи, чтобы зажечь в доме в память об умерших.
Какой-то мальчишка схватил Чиччо за волосы, мальчишка из государственной школы, от которого пахло сыром «Мюнстер», эдакий хлыщ с поднятым воротником вельветового пиджака. И неважно, как началась драка. Это случилось в городе, у грузовой станции Новая Одесса. У Чиччо было его обычное преимущество – рост и размах рук. Но у парня, видимо, не было никакого самоуважения, он взял Чиччо за волосы и ударил лицом о шпалу.
Теперь из раны на скуле Чиччо текла кровь, он едва дышал от страха перед тем, что миссис Марини будет с ним делать. В прошлом у него уже была похожая рана – на плече, – он закрывал ее рукавом и так запустил, что гной потом пришлось вычерпывать ложкой. Случилось это вечером в среду, перед самым Днем благодарения – праздником, который они не отмечали шесть лет, с той поры, как ушла его мать. Ему никто так и не объяснил причину.
Миссис Марини ощупала припухлость под его глазом, сменила очки и принялась внимательно осматривать одежду, понюхала пятно от креозота на локте пиджака, а потом с нескрываемым презрением шлепнула мальчика по неповрежденной щеке.
– Неужели не понимаешь: если ты умрешь, у твоего отца не останется наследников, – сказала она. – Отправляйся в ванную.
На плите в кухне стояла кастрюля и пахло вареной птицей, но у Чиччо пропал аппетит. Хозяйка спустилась по лестнице в подвал.
Франческо Маццоне, модель более раннего года, лежал на полу швейной мастерской и что-то делал с панелью столика. В каком-то мусорном баке он нашел электродвигатель и теперь пытался приладить его к педали швейной машинки миссис Марини, поскольку работа привела к ревматизму бедра. По крайней мере, такой вывод сделал Чиччо, поняв два слова, «механизм» и «мусор», и оглядев находку. Резиновая педаль, изношенный ремень, вращавший маховик, были брошены в кучу тряпья, приготовленную для старьевщика, который также согласился взять медь, жесть и велосипедные покрышки. Ранее в том же месяце, используя находки, старик починил ванну и кофеварку – агрегат, с которым раньше ему не доводилось встречаться и выпускаемый которым продукт его разочаровал.
– Ты победил? – спросил Франческо Маццоне, взял Чиччо за руку и повел вперед по коридору.
– Да, я победил, – сказал Чиччо. Хотя ничего подобного не случилось ни в каком смысле.
Он сел на крышку унитаза. С полки над той, где лежала туалетная бумага, на него смотрели головы трех гипсовых дам с другими прическами миссис Марини, окидывали отстраненным сексуальным взглядом выпученных глаз. Рядом стояла и четвертая, но лысая. Дед сидел на краю ванны, продолжая причитать и удивляться, что в этой стране на помойке можно найти так много полезного. Прикрыв один глаз и вытаращив второй, он изучал рану Чиччо, положив большой палец выше раны и чуть раздвигая ее, заглядывая внутрь. Он вдыхал запах табака, апельсинов и кариеса. Руки его и ладони были такими большими и крепкими, что он наверняка мог снять его голову с плеч, как тыкву.
– И как же эти щепки попали именно сюда? – спросил старик и открыл рот так широко, что Чиччо видел всю поверхность желтого языка до самого горла. Разрушающиеся коренные зубы показались Чиччо похожими на Блэк-Хиллс в Южной Дакоте, где он никогда не был. Впрочем, он бывал только на ферме и здесь.
– Я вытряс из него все дерьмо, кровь, мочу. Я ничего не сделал. Перед глазами сыпались искры. Я пришел домой. Я победитель, – осторожно ответил Чиччо.
Старик скривился, чтобы вытолкнуть застрявшее между зубами семечко, ему удалось, и он шумно его проглотил.
Миссис Марини взглядом надзирателя проследила, как Чиччо моет руки с дезинфицирующим мылом, позволила ему смыть его, а потом заставила повторить процедуру заново со щеткой. Только тогда она разрешила ему взять пинцет, обработанный спиртом. Дед держал зеркало, пока она вытаскивала из раны осколки. Потом промокала рану перекисью и обрабатывала йодом. Чиччо был опечален, узнав, что швы накладывать не требуется, но повеселел, получив надежду на небольшой шрам. Все, чего он желал, – легкое, постепенное изменение цвета, чтобы осталось нечто для рассматривания в последующие годы, когда он будет мыслить лучше, но не выглядеть кретином, скорее он хотел получить метку с историей, штрих на любимой картине.
Чиччо Маццоне не гордился своей внешностью. Что-то в его лице было не так, но он не понимал, что именно. Научная идея заключалась в отслеживании изменений черт с течением времени, чтобы потом сравнивать Чиччо Маццоне (или Фрэнка, как никогда не называли его дома) с его младенческими фотографиями, ни одной из которых не существовало. Когда он спросил отца, почему так вышло, тот срезал корочки с хлеба приготовленного сэндвича, положил на разделочную доску, отнес на оттоманку в гостиной, сполз рядом на толстый ковер и принялся есть.
Миссис Марини отрезала кусок марли и принялась приклеивать к щеке Чиччо, не переставая его ругать. Будь на ее месте папа, он бы ликовал, но это была она, потому от стыда хотелось натянуть на глаза рубашку.
Идея со швейной машинкой удалась. Миссис Марини даже зааплодировала, чего никогда не делала раньше, пожалуй, если только с издевкой. Ревущий мотор наполнял воздух озоном. Обратно в дом под номером сто двадцать три она отправила их с чистой повязкой и кастрюлей куриного рагу. У отца сегодня было полторы смены, потому ужин откладывался.