Через две ночи Энцо с отцом поедут в город, Чиччо останется на ферме. Поезд старика до Нью-Йорка отправлялся ранним утром следующего дня, и Энцо с любовью и надеждой думал о мягких пружинах матраса на своей кровати.
После рождественского снегопада дороги расчистили, но теперь снова шел снег. Вскоре после того, как мужчины выехали с фермы, снег перешел в дождь. Полотно шоссе казалось черным и блестело в свете фар. Маловероятно, что после завтрашнего расставания Энцо еще раз встретится с Франческо Маццоне.
Дворники метались как сумасшедшие. Энцо видел дорогу не так отчетливо, как сам дождь – светящиеся атомы, возникающие из мрака в обозримом пространстве в отдалении, застывали там на доли секунды и потом смывались миллионами подобных, заставляя сливаться с ними.
– А теперь по поводу мальчика я должен кое-что объяснить, – начал он и повернулся.
Поза его отца, как всегда, была застывшей, крупные руки прижаты к ребрам. Усталые глаза закрыты, голова во сне упала на грудь.
Энцо с трудом различал белую полосу по обочине дороги, вдоль нее и ехал.
Он оставил старый бьюик у тротуара, поднялся по лестнице. Носки промокли насквозь еще до ланча. Он никогда не должен забывать, что вошел в квартиру – через гостиную прямо в спальню, – открыл ящик комода, сменил носки. Только потом, вернувшись в гостиную, он увидел ее на полу за журнальным столиком, голова лежала на оттоманке. Вероятно, когда она падала, платье каким-то образом задралось сзади, и выяснилось, что по каким-то причинам сегодня она не надела белья. И как-то вышло, что она, падая, ударилась так, что теперь истекала кровью и была без сознания. Он отнес ее в ванную, ее маленькие ножки были вялыми и скользкими, он положил ее в ванну, согнув их, чтобы поместились ступни. Поднялся сам, оглядел комнату, но для чего? Поискал расческу с неизменным беспорядочным пучком ее волос и не нашел. Бросился в кухню, поискал глазами, но что? Тряпку. Он был совершенно потерян и в полном недоумении относительно того, что произошло. Увидел стакан, единственный, странно, один стакан в сушке у раковины. Не в правилах Лины было сушить так стаканы; она вытирала их и ставила на место в шкаф. Он налил в стакан воды из-под крана и выпил.
Он так устал.
Что-то теплое и снимающее боль наполняло мозг. Эффект оцепенения, химическая реакция, дарующая облегчение, что следует за сексуальной разрядкой, это повергало его в состояние глубочайшего сна в первые годы брака. Сон будто в тысячу лет.
Прошли девять лет.
Он вернулся домой с работы. Сколько раз он так возвращался домой с работы? Велел мальчику наполнить для него ванну. Спросил, где его мать, мальчик сказал, что не знает.
На краю поля зрения Энцо дернулась голова отца.
– Мой бог, проснись! – воскликнул старик. Энцо поискал глазами белую полосу справа и нашел. Но только две полосы и обе желтые. Он ехал не по той полосе.
Бриллиантон.
Встань, я тебя выпорю.
Ad astra per aspera.
Импульс? Импульс – это легко.
Импульс на лишенной трения поверхности равен массе тела, помноженной на скорость. Он тормозил, но автомобиль продолжал нестись вперед. С каждой микросекундой фары напротив становились все ярче. Колесо вертелось, пикап летел прямо вперед, не отклоняясь от дороги, столкнулся с автомобилем напротив лоб в лоб, издавая звон битого стекла и лязг металла.
Сон.
В горку, под горку. Он моет, ты вытираешь. Жуй и не чавкай. Выключай свет, когда выходишь из комнаты.
Мне было одиннадцать. Был у меня дядя по имени Грегорио, который брал меня у отца на время сбора урожая, дядю я любил больше, чем кого-либо. Он ушел воевать с Турцией и вернулся с набором красочных открыток с изображением городов севера – по одной каждому из нас. Но для меня был еще один, тайный подарок – серебряная сабля турка, убитого им в Ливии, самое ценное, что у меня было. Я хранил ее в яме под мушмулой в деревянном ящике.
Сегодня мы вдвоем возвращались домой. Ушли мы еще до рассвета, жать пшеницу. Косы мы оставили в хижине у поля. Мы были босыми. Даже сейчас, в сумерках, жара стояла невероятная. Мы были голодными, мучились от жажды, но наконец добрались до последнего пригорка, и вдали показалась колокольня. Потом мы спускались с последнего пригорка все быстрее и быстрее.
И вскоре уже бежали. Камни впивались в ступни, но не потому, что мы бежали. Внизу начиналась широкая дорога, и мы бежали по ней плечо к плечу. Быстрее было просто невозможно. Но мне удалось.
Я оторвался и понесся, вдыхая пыль. Я был молод и скор. Я один вырвался вперед. Ноги мои уверенно несли меня, легкие, почти невесомые. И земля сдалась, отпустила меня.
Миссис Марини с Патрицией приехали в канун Рождества на вокзал встретить Лину. Они прошли через Центральную площадь к башне Эри, поднялись на лифте на второй подземный уровень, с клочками туалетной бумаги и леденцами на бетонной поверхности. На платформе, куда ни глянь, толпились цветные всех возрастов и оттенков темной кожи, что вызвало у обеих тревожное стремление бежать без оглядки. Семафоры на путях зажглись зеленым, и прибыл локомотив из Янгстауна с вагонами для перевозки животных, заполненных, кажется, лишь кровавыми разодранными тушами. Вскоре подошел еще один поезд из Балтимора, и на площадке появилась пожилая цыганка, придерживавшая шляпу на голове. Поняв, что здесь ей не выйти, поспешила обратно в вагон, через минуту возникла у другой двери и, вытаращив глаза, стала оглядывать толпу, время от времени теребя шляпу, будто желая удостовериться, что она все еще на месте. И вот уже ей машет женщина ее же возраста, бросается к ней и берет из рук чемодан. Высокая белая женщина в голубом пальто с норковым воротником, закусив губу, неотрывно смотрит в журнал о кино, на тыльной стороне которого актер из вестернов, ухмыляясь в усы, давал понять, что Lucky ароматнее. Кто-то пытался продать им плитку шоколада. Из мусорного бака торчал начищенный мужской ботинок вполне приличного вида.
В этот же день чуть ранее миссис Марини заплатила гробовщику и по дороге домой купила себе у Рокко датской сдобы. Зайдя домой, она не сняла теплые панталоны, но сменила парик на вязаную шапочку. Она не могла вспомнить, когда озноб мучил ее так долго и не отступал ни перед одним способом избавления от него. Она заставила себя закутаться в шаль, хотя ненавидела шали. Потребность накинуть платок означает, что пора приводить в порядок документы и не прятать мелкие купюры наличных, чтобы наследникам не пришлось долго их искать. Она выпила половину галлона только вскипяченной воды с дымком, добавив лимон, но организм выпустил ее слишком быстро, чтобы она успела сделать свое дело.
Поверх шали укуталась в плед. (Позор; кабала.) Решила размяться и согреться, прошагала из кухни в гостиную, в спальню, в гостиную, в кладовую, вверх по лестнице, вниз по лестнице, еще ниже в подвал, подбросить угля в печь. Обратно наверх. (Ах, ее бедро! Сколько страданий!) Лицо ее стало серым, пальцы посинели. Она была полна решимости не позволить определенной группе людей увидеть ее такой.
Она поставила стул над решеткой в полу кухни. Открыла лежащий на комоде словарь. Липкой лентой приклеила кроссворд к разделочной доске и положила на колени. Взяла карандаш. Часы показывали 10:17. Она дала себе двадцать минут.
Думай быстро. Просмотри внимательно заглавные буквы на поле – это подсказки, указывающие на один верный ответ. Столица Йемена. Собака Худого человека. Иосиф из Гори. Теперь напрягись: Сана, Аста, Сталин – или ты что-то упустила.
Наступил волшебный момент, чувственный экстаз на цифре четырнадцать по горизонтали: шесть букв, вторая с конца «н», подсказка – «ахинея».
Она, обнаженная, стоит у дерева и пытается сорвать сливу.
Трескотня.
У нее проблема с тринадцать по вертикали: десять букв – «проступающие детали». В середине «нти». Последняя буква «о». Что же это? Кажется, начинается с «пе»? Может, это пентименто? Сверилась со словарем. Она и не представляла, что слово считается английским.
Заполнив последние клеточки за две минуты до конца срока, который отвела себе на разгадывание кроссворда, ощутила привычный восторг триумфатора. Она выиграла у составителя. Однако почти мгновенно восторг сменился пустотой. Она часто испытывала подобное, когда дело было завершено. Картинка выцвела и явила миру то, что скрывалось под ней. Кроссворд померк, и из-под него появились мелкие ежедневные дела. Ни одно из них не будет способствовать румянцу на лице.
Ей нужен план.
И он сложился сам собой.
Она как следует себя пропарит. Оставила головной убор на одной из гипсовых голов в туалете внизу. Прихватила детективный роман и погрузилась в ванну. Каждые десять минут добавляла воду, сливая понемногу, прочитала книгу от корки до корки, ногти больших пальцев, казалось, отделились от тела. Пот застилал глаза.
Она бросила книгу на сиденье унитаза и встала, опираясь на поручни, которые, несмотря на ее протесты, Винченцо закрепил на выложенной плиткой стене. Микроскопические слесари-ремонтники проникли в ее ногу, размяли вертлужную впадину и головку бедренной кости, отполировали ее до блеска и покрыли слоем вазелина. Она была способна пробежать марафон, но у нее были более неотложные дела. Наручные часы тут же, на сиденье унитаза, показывали 15:03. Она вытерла полотенцем зеркало и оглядела свою лысую, мокрую голову. Победа над холодом была абсолютной. На ее ладонях можно было поджарить яйцо, но у нее были другие задачи.
Она растерла тело. Надо двигаться дальше. Патриция и Чиччо появятся в любую минуту, чтобы вместе ехать на вокзал.
Она прикрепила черный парик к нескольким прядям сохранившихся волос – экстравагантная, пышная, высокая прическа. Надевая серьги, испытала толику возможного сожаления, что из-за того что столько лет тяжесть металла оттягивала мочки, теперь в них были не дырочки-точки, а прорези. Знай она раньше, что проживет так долго, отложила бы прокалывание ушей до пятидесяти лет. С другой стороны, если бы она затянула с этим, у Нико не было бы повода купить ей эти великолепные серьги.