ее в сторонку, обследуем после. Увы, мне уже ясно, что нет у нее ни икры, ни молоков. Только мы уху и видели! Но ты сунь руку внутрь, не бойся! Рыба твоя ближайшая родственница, как и бабушкина, и моя, потому что в материнской матке мы в течение нескольких недель остаемся рыбами; в темноте, будто на морском дне. Чувствуешь? Примерно так же все и в твоем животе. Теперь убери руку. Надо очень осторожно вынуть все оттуда, ведь если прорвется желчный пузырь и его содержимое растечется, все ее мясо станет горьким и темно-зеленым. Вот он! Аккуратно вынимаем его острием ножа, вот так; теперь можем свободно рассматривать все остальное. Вот это печень, это кишечник, это сердце, это желудок. Почки тоже соединены с задним отверстием; рыба и писает и какает из одного места. А сейчас давай очень попросим бабушку, чтоб не ворчала, а дала нам миску с водой. Теперь разглядим хорошенько голову. Вот эта часть — она как у нас шея — самая мягкая, тут мы ее и отрежем. Спасибо. Остальная рыба пускай покуда поплавает, если сможет! Ну, постучи-ка по ее голове, сверху! Твердая, верно? Внутри полость, там ее мозг. Небольшой, но, чтобы жить, как она живет, его вполне достаточно. Теперь давай аккуратно срежем жабры, ты увидишь, какая красота под ними; потому и трудно с этими жесткими пластинками справиться. Взгляни на эти багряные дуги! Ты вот не мог бы жить под водой, не мог бы дышать. А она задыхается, выброшенная на берег. Я тебе объясню. В воде есть кислород, есть он и в воздухе. Рыба заглатывает ртом воду, вода проходит между багряными пластинами, в которых постоянно течет кровяной поток. Кровь извлекает из воды кислород и несет его в сердце. Вот оно! Сердце состоит из двух частей, одна называется предсердием, другая желудочком. Кислород освежает кровь, и сердце проталкивает ее по всему телу. Рыба живет, как положено рыбе: плавает, охотится, и от этого кровь устает и по венам возвращается в сердце; сердце отправляет усталую кровь в жабры, и тогда верхние пластины открываются, а использованный кислород, который теперь уже называется иначе, попадает в воду. Ну, а теперь предстоит самое неприятное: придется разрезать ее на куски. Но если ты сейчас возьмешь этот плавательный пузырь, высушишь на солнце как следует, а потом крепко ударишь по нему, получится громкий хлопок. Бери и ступай! А бабушка тем временем приготовит рыбу». Я вышел в сад. Светило солнце. В конуре лежала собака и, высунув голову, спала. Я присел перед ней на корточки и поднес пузырь к ее носу; собака дернула головой и открыла глаза. Хотела схватить пузырь, но я бросился наутек, и собака побежала за мной, стараясь выхватить его у меня из рук. Я побежал к воротам, чтобы положить в почтовый ящик, уж оттуда она его не достанет и не съест. Ящик был пуст, писем не было. Прилетели две капустницы, стали друг за дружкой гоняться, я побежал за ними, хотел увидеть, делают ли они то же, что и мухи. Собака опять побежала за мной. Бабочки исчезли в голубизне, над кустами. Что-то звякнуло. Ева сидела под кустом и делала вид, что плачет. Я поднял камень и бросил в собаку, убирайся; она побежала, поджав хвост, но то и дело оглядывалась. Я опять бросил в нее камень. «О-о, Господи Боже, мой муж умер! Что теперь со мной будет? Почему он покинул меня?» Я знал: сейчас она играет маму, Габор папа, и я опять могу быть только ребенком. «Ой, ой, Господи, кто же приготовит ему ужин после смерти?» — «Его любовница». — «Там любовниц не бывает!» — «Да он и не умер вовсе! На террасе стоит!» Ева отняла от лица руки. «Зачем притащился? Тебя звал кто-нибудь? Дурак!» Я показал ей пузырь, но она толкнула меня, пузырь упал, она схватила его и выскочила из куста той лазейкой, которая вела к их саду. Все же я успел схватить ее за ногу, чтобы не унесла пузырь. «Он мой!» Я тянул ее за ногу, тогда она ударила меня другой ногой. Я даже заплакал, но потом загляделся, как играют на кусте пятнышки света. Бабушка громко звала меня. Когда мы ели рыбу, в прихожей зазвонил телефон. Бабушка выбежала к нему, но мы не слышали, с кем она говорит. Она позвала дедушку. Я сидел и ел рыбу. Дедушка говорил, что есть ее надо осторожно, чтобы не подавиться косточкой. Бабушка рассказывала, что однажды дома, когда ее отца еще не затоптала насмерть лошадь — он упал с повозки, — они вечером в пятницу ели рыбу и вдруг видят: у папы лицо синее. Словно жизнь ушла из него, он не мог вздохнуть, просто сидел — и все. Вокруг закричали. Тогда ей вспомнилось, как кто-то рассказывал, это Бела Зёльд рассказывал, что, если в горле застряла косточка, надо ударить по спине, человек сразу закашляет, и косточка либо проскочит, либо выскочит обратно. Бабушка ударила своего папу по спине, косточка выскочила, и они продолжали есть рыбу. «Но, когда доели, — рассказывала бабушка, — мама встала и отвесила мне хорошую оплеуху. Как ты посмела ударить отца своего! — кричала она». Я тогда засмеялся, потому что представил себе, как моей бабушке отвесили оплеуху. Но дедушка прикрикнул на меня: «Что ты смеешься? Ты вообще понимаешь, что делаешь, когда смеешься? Знаешь ли ты, что такое смех?» — «Не знаю». — «Ну, то-то! Смех — одна из величайших тайн жизни». Я все ждал их, но они не возвращались. Теперь и я уже перестал есть, такая в доме стояла тишина. Кресло, которое только что оттолкнул ногой дедушка, так и стояло наискосок. Из передней тоже не доносилось ни звука. На бабушкиной тарелке длинная кость, с одной стороны уже обглоданная, с другой стороны немножко еще оставалось, а по краю тарелки — выплюнутые косточки. Я прошел по комнатам. Дедушка сидел в кресле, бабушка лежала на кровати. Я прислушался: дышит ли. Вот сейчас можно бы стащить конфету из-под ее подушки. Конфеты прилипли к кульку, бумагу приходилось выплевывать. В дверях стоял мужчина. «Бела! Иди сюда, быстро! Бела! Скорее! Здесь в самом деле покойница!» Голос приближается, скрипит пол. Была у меня, еще дома, лупа. «Бабушка рыбу получила!» — «Не надо стирать, я рано утром уеду». — «Тогда я могу поспать с тобой, пап?» — «Смотри, а я ведь чуть не забыл. Подай-ка мои брюки. Видишь? Если эту лупу поставить против солнца, она собирает лучи, и можно поджечь бумагу. Завтра попробуешь». Снаружи завывает ветер, хотя только что светило солнце. Свеча потрескивает, по ней стекают капли. «Направь лупу на любой предмет, и ты разглядишь даже самые мелкие детали. Видишь? Вот какие горы и долины на твоей коже». Дедушка сидел в кресле. Что, если дышать с ним вместе? Что-то происходит, но что — не знаю. Нет. Что это? От окна какое-то гуденье. Надо бы посмотреть через мое новое увеличительное стекло. В паутину попала муха. Хочет вырваться, а у самого края паутины — паук. И никакое не гуденье, это зудит муха. Лапки запутались в паутине, зря только трепыхается, взмахивает крылышками. Дедушка сидел в кресле. У меня было увеличительное стекло, я смотрел через него — что, если убить паука? или муху? День шел на убыль. Он зажал обе руки между коленями и спал. Рот был открыт, челюсть на столе. Я слушал, как он дышит, и заметил: когда сижу с ним долго, и сам начинаю дышать так же медленно, как он. Бабушка вдруг закричала со второго этажа. «Папа! Папа! Иди сюда поскорее! Быстрей же, папа!» Дедушка закрыл рот, посмотрел на меня и прошамкал: «Что там такое? Случилось что? Зубы подай!» А бабушка все не унималась. Двери были настежь, хоть какой-никакой сквознячок. «Папа! Папа! Скорей сюда! Фери говорит! Папа, да поторопись ты!» Я побежал первым, дедушка уронил свою палку, но я не поднял, он шел, цепляясь за столы, за двери. «Папа, папа, да где же ты! Он уже говорит! Вот сейчас называет свое имя-фамилию! Папа!» Бабушка кричала, стоя на верху лестницы, и чей-то голос говорил по радио. Дедушка остановился у лестницы внизу, держась за перила, я уже добежал до середины. «Папа! Папа! Фери по радио говорит!» Бабушка бросилась назад, в комнату, усилила звук, чтобы и дедушке внизу было слышно: «Предупреждаю, вы обязаны говорить только правду, возможно, потребуется ваши показания подтвердить клятвенно. Закон сурово наказывает за лжесвидетельство. Вы поняли?» — «Да». — «Папа, это он!» — «Расскажите, где, как и при каких обстоятельствах вам стало известно, что обвиняемый встречается с агентом американской секретной службы Генри Бандреном. Расскажите также, какова была ваша роль в организации этой встречи». — «Если не ошибаюсь, тринадцатого или четырнадцатого июля сего года я получил приказ полковника Пала Шухайды, чтобы я, как офицер разведки пограничного полка, подыскав подходящее место…» — «Папа! Фери говорит! Папа!» — «Извольте рассказывать все, как было, со всеми подробностями!» — «Слушаюсь. Полковник Пал Шухайда в вышеуказанное время вызвал меня к себе и сообщил следующее: один из высокопоставленных членов нашего правительства по дипломатическим каналам договорился о секретной встрече с высокопоставленным членом югославского правительства. Об осложнении югославско-венгерских отношений вам известно. Большего сказать не могу. Наша задача состоит в том, чтобы эта встреча прошла в величайшей тайне…» — «Папа! Фери! Это Фери!» — «Помолчи!» — «Техническое обеспечение этой задачи я возлагаю на вас, относительно места проведения встречи доложите мне в семнадцать часов, чтобы я мог немедленно сообщить об этом товарищу начальнику главного политуправления. Сказано мне было приблизительно так. Я тотчас приступил к делу и еще до пяти часов дня доложил, что в трех с половиной километрах от деревни Декенеш, в непосредственной близости от границы, имеется нежилой дом, со всех сторон окруженный акациевым лесом. Окрестные жители называют его хутором Бушеля. Я также доложил Шухайде, что в случае необходимости могу позаботиться о том, чтобы хутор был оборудован всем необходимым еще в течение ночи». — «Что произошло дальше?» — «Полковник, правда, давно уже вызывал у меня подозрения, но данный случай не выглядел подозрительным, ведь Шухайда ссылался на товарища начальника главного политуправления, а я полагал тогда, что он выше всяких подозрений». — «Напоминаю вам, вопрос звучал так: что произошло дальше? Воздержитесь от комментариев и излагайте факты». — «Слушаюсь. Затем полковник предложил мне покинуть его кабинет и ждать в секретариате. Могу сообщить только, что он по прямому телефону говорил с Будапештом и разговор продолжался приблизительно двадцать минут». — «Откуда свидетелю известно, что Шухайда говорил по прямому проводу и именно с Будапештом?» — «Беседуя с секретаршей в приемной, я видел, какая линия на ее настольном коммутаторе значится занятой. По этой линии, как всем известно, говорить можно только с Будапештом». — «Хорошо. Продолжайте». — «Полковник опять вызвал меня к себе и сказал, что, ввиду крайней срочности дела, мне следует немедленно принять меры для приведения в порядок и обустройства хуторского помещения, ибо не исключено, что встреча состоится в течение ближайших двадцати четырех часов. Товарищ начальник главного политуправления распорядился обставить все совсем просто. Он дал указание приобрести в хозчасти стол для совещаний, покрытый зеленым сукном, а если такового нет, пусть достанут, где хотят, стулья тоже. Если стены грязные, побелить. Я спросил, нужно ли как-то украсить помещение. Он ответил: не нужно, но сортир необходим во всяком случае». — «Какие еще указания вы получили?» — «Мне было приказано, чтобы отряд, готовивший помещение, после окончания работ незамедлительно покинул территорию и сразу же был отправлен в летний лагерь, где, полность