– Нет, малыш, просто скоро мы соединимся с основной армией. Там чертова прорва моих придворных, стольников, спальников и прочих. Так что в лагере ты будешь жить с Фридрихом. Он позаботится о том, чтобы тебя не обижали, а ты во всем слушайся его. Возможно, придется объявить, что ты – его дочь.
– Вы хотите прогнать меня?
– Нет, конечно, но для меня настанет черед многих других забот, так что будь умной девочкой и вытри слезы.
– Хорошо, ваше величество, я сделаю все, чтобы вы были довольны.
– Черта с два я буду слишком уж доволен от этого… – пробурчал в ответ и повернулся к Фридриху. – Старина, ты все слышал. Я помню все, что ты мне говорил, и со многим согласен, но это Россия. Я знаю эту страну лучше тебя, потому, пока это необходимо, я буду даже больше русским, чем любой из моих бояр.
– Да, ваше величество, вы можете на меня положиться, – отозвался старый слуга.
– Отлично! Черт, где Вельяминов запропастился?
– Звал, государь?.. – спросил запыхавшийся кравчий, спрыгнув с коня.
– Да, слушай сюда, Никита….
На следующий день моя маленькая армия в полном порядке подошла к укрепленному лагерю Черкасского. Предупрежденный Телятевским, он построил войска для смотра и встретил меня со всей возможной помпой. Окруженный пышной свитой в изукрашенных бронях и на дорогих конях, выехал он мне навстречу. Не доезжая двух десятков шагов, князь спешился и, подойдя ко мне, склонился в почтительном поклоне:
– Здравствуй на многие лета, государь!
– Встань, Дмитрий Мамстрюкович, – поприветствовал я его, – все ли благополучно в войске?
– Божьей милостью, все хорошо.
– Славно! Садись на коня, посмотрим на ратников наших.
Черкасский немедленно выполнил мое распоряжение, и мы двинулись вдоль построенного войска. Ради встречи я сменил обычный свой рейтарский наряд на богатый русский кафтан красного цвета, обильно украшенный золотой вышивкой. Место широкополой шляпы заняла отороченная соболем шапка с жемчужной кистью, а на ногах красовались сафьяновые сапожки. Вместо верного, но неказистого Волчка мне оседлали подаренного когда-то Черкасским аргамака по кличке Черт. Прозвание это вполне отражало нрав строптивого животного, но для парадных выездов и богато украшенной сбруи он подходил куда больше, чем мой старый мерин.
Объехав приветствующих меня радостными криками ратников, я двинулся в лагерь. Как оказалось, для меня там разбит шатер, вокруг которого рьяно несут службу отставшие от меня в Вязьме придворные. Впрочем, первым делом я решил посетить не шатер, а артиллерийский парк. При осмотре пушек выяснились две новости. Хорошая заключалась в том, что все орудия благополучно доставлены, равно как и изрядный запас пороха и ядер. Плохая же была в том, что строить осадные батареи никто не собирался. Ван Дейк хотел мне что-то сказать, но я жестом остановил его:
– Немного позже, Рутгер: я соберу совет, и ты мне все расскажешь.
Немного заерзавший после этих слов Черкасский, улучив минуту, спросил:
– Дивлюсь я, государь, откуда к тебе столько немецкой пехоты и конницы прибыло?
– Брат мой, король Густав Адольф, прослышав о затруднениях моих, послал мне помощь. Кстати, как там походная казна моя, в целости ли?
– Конечно, в целости, как можно сомневаться, а на что…
– Позже, Дмитрий Мамстрюкович, позже все узнаешь!
Через час все воеводы, большие и малые, были собраны в моем шатре на совет. Выйдя к собравшимся, я сел на походный трон и стал держать речь:
– Верные мои слуги, бояре и воеводы: за то, что дошли до Смоленска в полном порядке, я вас хвалю и своею царской милостью жалую. Однако хочу заметить, что я со своим войском за то же время втрое больше прошел. Три литвинские рати разбил и три города на шпагу взял. И в ратях моих порядку не менее, а дела сделано куда как больше. Ты, князь Дмитрий Мамстрюкович, сказывают, уже неделю здесь, а дел всего-то успел, что лагерь поставить. Ни острожков нет вокруг Смоленска, ни батарей осадных! Слава богу, хоть разъезды посылаешь вокруг.
– Государь… – попробовал возразить Черкасский, но я прервал его:
– Помолчи, князь, я еще не закончил! Теперь ты, царевич Арслан! Я тебе куда велел идти?
– Прости, бачка-государь, – повинился сразу хитрый татарин, – бояре твои велели с князем идти.
– Бояре – это да, это оправдание!.. Слушай, Арслан, а может, тебя и царем касимовским бояре сделают или я тоже для того нужен? Ну да ладно, быль молодцу не укор. Готовься, пойдешь со своими джигитами в набег на Литву.
– Хорошо, бачка-государь, все сделаю, как велишь, – расплылся в улыбке ничуть не обескураженный царевич.
– Теперь о Смоленске. Есть ли у вас план города? Приказные говорили, что найдут к походу.
– Нет, государь… – вздохнул второй воевода князь Троекуров, – не нашли, чернильные души!
– Если позволите, ваше величество, я сделал небольшой набросок, – вышел вперед с этими словами Ван Дейк, – к сожалению, внутреннее расположение для меня – терра инкогнита, но наружные укрепления я воспроизвел достаточно точно.
– Отлично, показывай, – одобрил я, глядя, как мой инженер раскладывает рулон бумаги на столе, – а это что тут?
– Я полагаю необходимым устроить в этих местах батареи.
– О, уже и места наметил, изрядно! – похвалил я его.
– Государь! – почти взмолился Черкасский, – да виданное ли дело – ставить так близко к стенам пушки. Не ровен час, выйдут на вылазку да заклепают, да и не дадут они подойти, у них ведь тоже пушки есть!
– Это необходимо! – набычился в ответ голландец.
– Работы начнем завтра же! – оборвал я их пререкания, – знаю, воеводы, вы мните, что поляки в Смоленске сами сдадутся, как в Москве сдались, но вспомните, сколь их в осаде держали да сколь они гладу выдержали, прежде чем сдались. А тут ведь не Москва, тут ведь Литва под боком, и нет у нас столько времени. Потому вот вам моя воля – работы начать завтра же. Смоленск окружить так, чтобы мышь не проскочила.
– Как прикажешь, государь… – обреченно вздохнули воеводы.
– Теперь следующее, – продолжал я, не обращая внимания на их вздохи, – познакомьтесь. Это полковники Гротте и Дуглас, прошу любить и жаловать! Они командуют пехотой да кавалерией, и им, и людям их надобно заплатить жалованье согласно контракту, причем немедля!
– Это как же, милостивец… – потрясенно пискнул походный казначей дьяк Лаптев, заглянув в бумаги. – Да куда же этакую прорвищу денег!..
– Мил-человек, нам Смоленск штурмовать надобно, – ласково отозвался я, – и ежели ты думаешь, что с делом сим справишься лучше, чем мушкетеры да рейтары, то говорить не о чем. Я их прогоню немедля, а ты завтрева на стены полезешь с саблей.
– Ну что ты, государь, я же только о прибытках твоих пекусь, – запричитал казначей, – а коли ты хочешь воинским людям за их труды заплатить, так на то твоя царская воля…
– Милостивец, – молвил елейно старший постельничий Буйносов, – что ты все в делах да в заботах… Мы на радостях целый пир приготовили ради встречи, шатер да баню походную…
– Все бы вам бражничать да чревоугодие свое тешить! Царь только прибыл, лба еще не перекрестил, а вам и горя мало. Первым делом надобно молебен отслужить, ради благополучного прибытия, а там уж и за стол можно. Где архиепископ Смоленский?
– Так ведь поляки как город взяли, сразу и увезли преосвященного Сергия в плен…
– Вот незадача, ну да ладно, будет еще время помолиться. Кстати, скажи мне, любезный, как так приключилось, что придворные мои, да рынды, да спальники и прочих чинов люди от царя своего отстали?
– Да что ты, кормилец, – всплеснул руками князь, – да ты же сам, ровно ветер, из Вязьмы сорвался, никого не предупредив! Уж ты бы нам весточку хоть какую-нибудь дал, уж мы бы за тобой, ровно нитка за иголкой!
– Что-то Пушкарев со стрельцами меня нашел, а Миша Романов так и вовсе не отстал. И мне пришлось, чтобы не допустить умаления чести царской, Федора Панина в рынды ставить. А то ведь это смех один, если всего один рында!
– Истину говоришь, государь, ровно как в Писании…
– Не богохульствуй! – перебил я его славословия и продолжил: – Поскольку сей Панин службу нес исправно и в иных делах отличился, то жалую его чином стряпчего и велю и далее при надобности рындой быть в походе.
– На все твоя царская воля, государь, да только родом-то он ниже всех будет…
– А я что, велю тебе ниже него сесть? Сказано же, что при надобности! Покуда таковой нет, пусть служит по-прежнему у Михальского. Но в списки его внести да про жалованье не забудьте. Внял ли?
– Все исполню, батюшка!
– Ну и славно; так что ты там насчет пира говорил? Корми царя, но гляди, чтобы никто не упился, поход все же.
Услышав мои слова, Буйносов пулей выскочил из шатра и кинулся готовить все к торжественному пиршеству. Такой уж обычай ныне: куда бы царь ни направился, там непременно или пир, или молебен, причем последних значительно больше, тем более что чревоугодие – смертный грех.
Пока слуги и придворные под руководством Буйносова суетились, я наткнулся глазами на оставшихся неприкаянными Федьку с Мишкой:
– Что, ребятки, без вас справляются? Ничего, баба с возу – кобыле и-го-го!
Услышав шутку, рынды заулыбались, а я продолжил:
– Федя, что ты должность рынды правил – в Разрядную книгу внесут, я распорядился. А пока возвращайся к Михальскому, у него дел всегда много.
– Благодарствую, государь, – поклонился Панин.
– Да не благодари, успеешь еще; а ты, Миша…
– А можно и мне с сотней Корнилия? – неожиданно выпалил Романов.
– Даже не знаю… а с чего это ты или придворная служба умаяла?
– Да скучно с рындами, – помялся Мишка, – в бою николи не бывали. Всех разговоров, что о чести дедовской да о милостях царских за службу. А за что им милости, если никто из них в деле не был да саблю в бою не вынимал?
– Вон ты как, – улыбнулся я, – ну, вольному воля, а спасенному рай. За Корнилия не скажу, но его сотня к государеву полку приписана, а командует им Вельяминов. Сегодня отдыхайте с Федором, а завтра явишься к полковому командиру, он и решит.