Отчаянными усилиями каштеляну и его подчиненным удалось отбросить остервенело рвущихся вперед «людоедов». Как ни старались те пробиться сквозь ряды защитников, но на сей раз, поддержанная пушками итальянцев, польская доблесть взяла верх над немецкой муштрой. Вырубив в яростной схватке успевших взойти на валы наемников, жолнежи и шляхтичи заставили остальных обратиться в беспорядочное бегство. Однако торжествовать им пришлось недолго, ибо тут же заговорила ужасная русская артиллерия. Огромные каменные и железные ядра с грохотом врывались в брешь, занятую горсткой защитников. Летящие во все стороны осколки и поднятая пыль, казалось, закрыли небо и погрузили грешную землю во тьму. Одно особенно удачно пущенное русскими ядро ударилось в стену, окатив защитников кучей битого кирпича. Отскочив от стены, оно продолжило свой путь, прокладывая просеку между считавших, что находятся в полной безопасности, жолнежей. Наконец, уже потеряв свою убойную силу, злосчастный снаряд ткнулся в наскоро сделанный лафет польской пушки и, сломав ему колесо, остановился. Пока немногие уцелевшие с изумлением смотрели на проклятое ядро, обстрел снова затих, и немецкие наемники опять поднялись в атаку.
Перекрестившись, Мелешко поднял саблю над головой, пытаясь подбодрить соратников.
– Смотрите, братья панове, – кричал он держащимся вокруг него жолнежам и шляхтичам, – эти немецкие собаки уже знают вкус наших сабель и не так охотно идут в бой! Так давайте скинем их в ров еще раз, только не будем выходить вперед, когда они побегут, тогда пушки этого проклятого мекленбургского еретика не будут нам страшны.
Поляки, и впрямь приободрившись, кинулись на врага так, словно и не было этих ужасных потерь. «Людоеды» же, в свою очередь, не так рьяно атаковали, и казалось, что еще минута – и атака снова будет отбита, но к пролому уже подходили стройные ряды мекленбуржцев.
Пока остатки венгерско-немецкого полка в очередной раз прыгали в ров, к пролому на прямую наводку подкатили пушки, и по торжествующим полякам хлестнула картечь. Такой подлости защитники не ожидали, и многим из них подобная непредусмотрительность стоила жизни. Я в этот момент, не иначе как сдуру, прошел галереей в ров и тут же оказался в окружении прыгающих отовсюду беглецов. Наступил решающий момент: я знал, что солдаты Гротте уже рядом, и если мы все вместе атакуем – победа у нас в кармане.
– Стойте, мерзавцы! – закричал я на сбившихся в кучу наемников. – Вы что, сукины дети, и вправду думаете жить вечно? Тогда вы нанялись не к тому человеку! Vorwärts!!![44]
С этими словами я, поскальзываясь на неровностях, начал карабкаться на вал. Рядом шумно пыхтел Миша Романов, которого куда-то запропавший Корнилий накануне слезно просил взять назад.
– Что застыли, или вы не слышали, что нам велел Странник? – услышал я за спиной голос Курта. – Вперед, если не хотите повторить судьбу Енеке!
Сначала всего несколько человек, а затем и все остальные наемники двинулись за мной. Взойдя на вал, я подобрал глефу у убитого и ринулся вперед. Изрядно прореженные картечью поляки попытались сомкнуться, чтобы отбросить нас, но через ров уже перебирались мекленбуржцы, и вскоре мы начали теснить отчаянно сопротивлявшегося противника. Вокруг меня творилась настоящая вакханалия, со всех сторон сыпались удары, на которые я остервенело отвечал своим оружием. Гремели выстрелы, звенели клинки, жалобно стонали умирающие и отчаянно сквернословили еще живые. В какой-то момент моя глефа с треском сломалась, но, пока я доставал шпагу, меня со всех сторон окружили мекленбургские мушкетеры.
– Я смотрю, коронация не изменила ваших привычек, мой кайзер! – прокричал мне неизвестно откуда взявшийся Клюге. – Вы снова влезли в самую гущу схватки!
– Что поделаешь, мой друг, – отвечал я ему, тяжело дыша, – все приходится делать самому! Даже в таком нехитром деле, как штурм, и то без меня не справились.
– И все же поберегите себя, ваше величество, отчаянных храбрецов я видел много, а вот хороших нанимателей, увы – нет! Учтите, я слишком стар, чтобы искать новое место, так что позвольте нам закончить эту работу.
– Клюге, вы слишком много болтаете – вон там, видите, эти чертовы шляхтичи еще сопротивляются! Сбейте их немедленно, а то этот проклятый штурм никогда не кончится.
– С удовольствием, мой кайзер, – отозвался майор и отдал приказ.
Через минуту все было кончено, и укрепление осталось за нами. Немногие уцелевшие защитники отступили к собору, где Глебович держал свой последний резерв. Так и не успевшие спешиться гусары готовились дать свой последний бой на кривых улочках Смоленска.
– Эй, солдаты, – крикнул я мушкетерам, – где-то здесь был мой рында, вы его не видели?
– Здесь я, государь… – хрипло пробормотал подошедший сзади Романов, – что со мной сделается?
Я с удивлением оглядел своего неказистого телохранителя. Шлем-мисюрка немного сбит набок. Лицо и доспехи перемазаны грязью, а на сабле определенно кровь. Похоже, Мишка сражался всерьез.
В других местах бой проходил с переменным успехом. Стрельцы Пушкарева, хотя и с трудом, удержались на польских укреплениях, кое-как возведенных на месте пролома, и ждали подмоги, чтобы продолжить наступление. Казаков на Шейновом валу, хотя и с трудом, но опять отбили. И в этот момент в Смоленск, сквозь открытые Михальским ворота, ворвалась его хоругвь под командованием Панина. Скачущие с дикими криками и свистом по улицам ратники со всей отчетливостью показали осажденным, что сегодняшний бой проигран. Хотя гусары стремительной атакой отогнали легких всадников Корнилия, но в открытые ворота уже входили рейтары Вельяминова. Гусарская хоругвь еще несколько раз атаковала, но всем было понятно, что это уже агония. Мекленбуржцы, стрельцы и рейтары все плотнее стягивали кольцо вокруг собора, у которого группировались уцелевшие.
– Государь, садись на коня! – прокричал мне прорвавшийся наконец ко мне Михальский.
– Благодарствую, – усмехнулся я, вскакивая в седло трофейного жеребца, – ты как здесь оказался?
– Да бывал я здесь раньше, – скупо улыбнулся литвин, – дорогу знаю.
– Раз знаешь – хорошо! Помнишь, где Храповицкий жил? Пошли туда людей, чтобы охранять, если потребуется…
– Уже, – перебил меня бывший лисовчик.
– Ну что я могу сказать? Молодец! Кстати, для Мишки коня найдете?
– За него пусть приятель переживает, – проговорил Корнилий, показывая на Панина.
Поляки еще несколько раз пытались атаковать, но стрельцы и мушкетеры всякий раз встречали их залпами, и те, оставляя павших товарищей на улочках Смоленска, откатывались назад.
– Сдавайся, Глебович! – закричал я, увидев богато снаряженного пана, командовавшего остальными. – Сдавайся или эта кровь будет на твоей совести!
– Вы и так обещали нас перебить! – огрызнулся тот.
– Обещать – не значит жениться, – парировал я его довод, – крови пролилось уже довольно, проявите наконец благоразумие!
– Вы сохраните жизнь нашим людям? – спросил бьющийся рядом с воеводой шляхтич.
– Святая пятница! А я чем занимаюсь, если не спасением ваших трижды никчемных жизней? Если хотите, чтобы я удержал своих людей, – бросайте оружие без всяких условий!
Шляхтич переглянулся с воеводой и сделал шаг в мою сторону. Десяток стволов был немедля направлен в его грудь, но он с поклоном протянул в мою сторону саблю рукоятью вперед, чуть придерживая ее за гарду.
– Я смоленский каштелян Иван Мелешко, – представился он, – и я сдаюсь.
Следом свою саблю протянул Глебович, а за ними и остальные защитники стали сдаваться на милость победителя. Кое-где еще продолжались яростные схватки, но большинство поляков и литвинов не стали искушать судьбу. Пленных тут же разоружали и выводили из крепости, а я направился к Успенскому собору, где, по моим прикидкам, должны были находиться ксендз Калиновский и опекаемые им женщины и дети.
Подойдя к главному храму Смоленска, я остановился в изумлении. В прошлое мое посещение у меня не было времени осмотреть его. Я знал, что, когда поляки ворвались в город, немногие оставшиеся в живых защитники закрылись в соборе и, не желая сдаваться, взорвали его вместе с собой. Похоже, зданию действительно досталось, однако взрыв вызвал лишь обрушение купола, а сами стены уцелели. Времени и возможностей восстановить столь величественное сооружение у победителей не было, но они, расчистив развалины, установили деревянный верх взамен рухнувшего и устроили в нем костел. Однако даже в таком виде собор поражал воображение. Войдя внутрь, я некоторое время удивленно осматривался, пока не наткнулся на ксендза и его паству. Тех и других действительно было немного, и они со страхом смотрели на меня и моих спутников, вошедших внутрь смоленской святыни. Сняв шлем, я по-православному перекрестился на алтарь и вопросительно посмотрел на жмущиеся к священнику фигуры. Лишь одна из них, прекрасная, как мраморное изваяние, пани Марыся, стояла отдельно, взирая на меня с горечью, хотя и без вражды.
– Вы пришли сообщить, что в очередной раз сделали меня вдовой? – раздался под сводами собора ее звонкий голос.
– В очередной раз? – несколько удивленно переспросил я.
– Конечно, это ведь встречи с вами не пережил бедный пан Мариан!
– Ну, скорее пан Мариан не пережил нашего расставания, – возразил я ей, – впрочем, к его смерти я, похоже, действительно имею некоторое отношение. Но вот что касается пана Якуба, то вы ко мне несправедливы.
– Ну конечно, – немного саркастически воскликнула она, – вы теперь царь московитов и можете не марать руки лично!
– Пани Марыся! – громко и торжественно проговорил я. – Клянусь этим святым местом, в котором мы находимся: не далее как сегодня утром я видел вашего мужа живым, хотя и нельзя сказать, чтобы здоровым. Впрочем, его рана, насколько я понимаю не опасна, и он идет на поправку.
– Это правда? – воскликнула, широко открыв глаза, гордая полячка.
– Клянусь! Впрочем, если за прошедшее время с паном Храповицким что-нибудь случилось, то я обязуюсь возместить вам ущерб.