– Вот что, ребята: ноги в руки – и домой, пока никакой напасти не приключилось.
– Государь, – махнув головой, обратился ко мне Семен Буйносов, – мнится мне, что свеи какую-то неподобь говорили!
– И что?
– Невместно спускать!
– Ополоумел… – шепчу, подойдя к нему вплотную, – они на шпагах дерутся, к коим с детства приучены. Был бы Кароль здесь или Ван Дейк – другое дело, а вам не сладить с ними, погибнете только зря.
– Ничто, мне телохранитель твой говорил, что оружие выбирать можно, а раз так, то хрен им, а не шпаги.
– Так то надо, чтобы он тебя вызвал, а не наоборот.
– Делов-то!
Проговорив это, Буйносов вышел вперед и, сняв шапку, поясно поклонился придворным.
– Спасибо вам, бояре, за почет, за ласку, за слова добрые! Не поминайте лихом, ежели чего, а будете у нас на Москве – заходите, встретим хлебом-солью!
Договорив это, князь Семен приосанился, и, хлопнув Магнусона по плечу, как бы ненароком наступил ему на ногу каблуком. Припомнив, как звонко цокали каблуки Семки по брусчатке стокгольмских улиц, я с сочувствием посмотрел на вытянувшееся лицо шведа.
– Ой, неловко как получилось, – сокрушенно вздохнул Буйносов, – ты это, боярин, не серчай! Я ненароком.
– Что себе позволяет ваш московит?.. – возмущенно прошипел швед.
– Он приносит вам свои глубочайшие извинения, мой друг: впрочем, если вам их недостаточно…
– Извинения… вы что, издеваетесь?
В этот момент стоявший до сих пор спокойно Романов вышел вперед и оценивающе посмотрел на башмаки остальных придворных. Те, как по команде, дружно сделали шаг назад.
– Господин Магнусон, если вам недостаточно извинений князя, то вы всегда можете прислать ему секундантов.
– Непременно, ваше величество, мои секунданты сообщат о длине моей шпаги.
– С какой стати, милейший? Это вы вызвали его, так что выбор оружия за ним. Хотя если вы передумали, то…
– Ничего я не передумал! Мне все равно, на чем драться с вашим варваром!
– Полегче с «варваром», а то ведь не доживете до дуэли, чего доброго…
Вернувшись домой, я, не говоря своим спутникам ни слова, потащил Буйносова за собой во двор. Тем временем прочие дворяне, как видно расспросив их о том, что приключилось во дворце, гурьбой двинулись за нами.
– Ну что, Семен, покажи, как саблей владеешь, – хмуро проговорил я, скидывая на руки слуг шапку, ферязь и зипун.
Рында, не прекословя, вытащил саблю из ножен и с сомнением посмотрел на меня.
– Пораню ведь, государь… – промолвил он с робостью в голосе.
– Посмотрим; ну, нападай, чего мнешься, ровно девка перед сеновалом?
Вздохнув, князь взмахнул саблей и попытался атаковать. Но, очевидно, и впрямь боясь меня поранить, делал это крайне осторожно и оттого неуклюже. Впрочем, после того как я дважды с легкостью отбил его атаки, немного оживился и начал махать саблей по-настоящему. Похоже, парень учился делу сабельной рубки всерьез, да к тому же был довольно ловок, но вот школы ему явно не хватало. Тут надо бы сказать, что я и сам далеко не фейхтместер. Учителя у принца в свое время были, конечно, неплохие, но мастером шпаги ни он, ни я так и не стали. Незабвенный капрал Шмульке учил меня больше конному бою, к тому же оружие рейтара – пистолет. Я все это прекрасно понимаю, а потому всегда стараюсь решить дело огнестрелом, кроме тех случаев, когда, что называется, кровь ударяет в голову. Ну или другая жидкость.
В общем, мой вердикт был таков: на шпагах, равно как и саблях, моему человеку сражаться не стоит. Все-таки искусство индивидуального поединка на Руси-матушке не слишком развито. Поляки недаром частенько пренебрежительно отзываются о состоянии фехтования в Москве, что, впрочем, не мешает им время от времени быть битыми русскими ратниками в реальных боях. Обучение же шведских дворян заточено как раз на индивидуальный поединок, один на один.
На чем еще можно драться? В принципе, на всем. Какого-то единого дуэльного кодекса еще не выдумали, просто шпаги привычнее и всегда под рукой. Можно попробовать двуручные мечи, благо я по привычке таскаю с собой свой ратсверт[61]. Можно на боевых секирах, потомкам викингов должно понравиться. Кстати, а почему бы не на бердышах? Уж вряд ли Магнусона всерьез учили драться глефой.
– На конях надо, – тихо говорит мне Романов, видя, что я задумался.
– Чего?
– На конях драться. Конному саблей способнее.
– Ты что, Миша, начитался романов рыцарских? – Хотя о чем это я, где бы он мог… Впрочем, мысль-то недурна. На конях и с пистолетами! На ходу все одно во всадника попасть трудно, все же не пехотная терция.
– Надежа-государь, – отвлекает меня от раздумий уже Буйносов, – спасибо тебе, что о жизни моей печешься, а только дозволь, я сам все решу. Поединок так поединок, тут суд Божий.
– Какой еще суд Божий? В Москве на Божьем суде вы бы за себя заместителя выставили.
– Отродясь не бывало такого в нашем роду. Мы, князья Буйносовы, за себя завсегда сами бились!
– Эва как… Все же не дело ты задумал, Семен: что я твоим батюшке с матушкой скажу, если что не так выйдет?
– Скажи, государь, что сын их ни своей родовой чести не уронил, ни царства твоего. А в животе или смерти один токмо Господь волен.
– Аминь!
На следующий день меня пригласили на заседание риксдага. Я раньше никогда не бывал в шведском парламенте, поэтому мне было интересно его устройство. Первоначально в нем должны были быть представлены четыре шведских сословия, то есть духовенство, дворянство, горожане и крестьяне. Однако с той поры утекло немало времени, и состав риксдага, как и его полномочия, довольно сильно изменились. Реформация отодвинула духовенство в сторону, разве что за архиепископом осталось его почетное место. Впрочем, случается, что пасторов избирают по сельской или городской курии. Дворянство тоже далеко не однородно. Есть крупные землевладельцы вроде Браге, Спаре и Оксеншерна, а есть мелкие, которых, если не принимать во внимание благородное происхождение, трудно отличить от зажиточных крестьян или горожан. Вождем последних, как ни странно, является Юленшерна. Этот род трудно назвать мелкопоместным, но вот такое у них хобби. Ну, если пиратство не считать. Горожане, как правило, представлены купечеством и цеховой верхушкой, а вот крестьяне самые обычные. Хотел было сказать, что среди них нет крепостных, но юридически свободные шведские крестьяне являются крепостными короля.
Раньше я полагал, что парламент у шведов двухпалатный и верхней палатой является риксрод. Однако все оказалось немного сложнее: дело в том, что риксрод – это просто королевский совет. Было время, когда его члены избирались, но затем членство у некоторых родов стало наследственным, других назначает король, а сам орган стал чисто совещательным. Впрочем, все члены риксрода являются еще и членами риксдага, а мой старый знакомый епископ Глюк замещает сегодня захворавшего архиепископа и восседает на его месте.
Галерки для гостей нет, так что я ожидаю, пока меня пригласят, в небольшой комнате рядом с залом заседаний. В ней довольно хорошо слышно, как депутаты приветствовали своего короля и как вице-канцлер зачитывал королевское послание. Что говорят по поводу предстоящего обмена – не очень понятно, но наконец приглашают и мое величество.
Войдя в сопровождении рынд в зал заседаний, сталкиваюсь с первым испытанием. Мне не предложили кресла. То есть когда я вошел, все, кроме короля, встали, чинно мне поклонились, потом дружно уселись, а я остался стоять. Густав Адольф недоуменно заерзал на своем троне: похоже, он такого не ожидал, а сам отдать необходимые распоряжения не догадался. На свое счастье, я сегодня оделся в европейское платье, а не в затканную золотом ферязь и богатую шубу на плечах. В черном камзоле проще стоять перед этими ухмыляющимися втихомолку рожами, а служащие мне единственным украшением орденские цепи намекают им, что они мне не ровня. Криво усмехнувшись, я надеваю на голову шляпу с вышитой на ней короной и складываю руки на груди.
Физиономии депутатов скучнеют: кроме меня в шляпе сидит только король, и остальные не смеют покрыть голову в его присутствии. Это вам не Англия или Франция, где у пэров есть подобная привилегия.
– Ваше царское величество имеет просьбу к шведскому королю? – скрипучим голосом спрашивает спикер.
– У монархов не бывает просьб, – отвечаю я ему громко и отчетливо, – подданным они повелевают, а от иных требуют, равным же делают предложения!
– Какого же рода у вас предложение к королю Швеции?
– Я, божией милостью царь и великий князь всея Руси Иван Федорович, великий герцог Мекленбурга, князь вендов, граф Шверина и Ратцебурга, господин земли Ростока и Штаргарда, предлагаю моему брату – королю готов, шведов и вендов Густаву Адольфу, заключить мир и союз, с тем дабы была между нашими царствами братская любовь и вечный мир.
Нервно ерзавший до сей поры на троне король приободряется и так же громко провозглашает:
– Мы, божьей милостью, Густав II Адольф, король шведов, готов и вендов, с благодарностью принимаем предложение нашего брата царя и великого князя Иоанна Федоровича. Ничто не доставит нам большей радости, чем мир и дружба между нашими государствами.
– Значит ли это, что вы, ваше величество, отзовете свои войска из наших земель?
Сценарий заседания поломан напрочь, и Густав немного зависает. Но тут ему на помощь приходит Глюк.
– Шведские войска находятся в Новгороде по приглашению царя Василия для совместной борьбы с врагом, – заявляет он под одобрительный гул остальных депутатов.
– Мы подтверждаем все прежние договоры, однако заявляем, что наш общий враг более не угрожает ни Москве, ни Новгороду, а потому в присутствии войск нашего брата нет необходимости.
– А что ваше величество хочет сказать по поводу Риги? – не выдерживает старый Юленшерна.
– Пока не прекратится позорная и незаконная оккупация наших земель, мое величество ни слова не скажет о Риге. Виданное ли дело, чтобы столь близкие родственники, как мы с его величеством, будучи в союзе, отнимали друг у друга земли без объявления войны!