лабовольный характер, которым мы и пользуемся. Тут бы помогла порка, но ее в гимназиях зачем-то отменили! Это папа говорит, а по-нашему, лучше Епифанова нет!
Ученика Плясова сегодня, после русского, сестра вызвала домой, потому что к нему проездом приехал дедушка, но Плясов идти отказался, так как сейчас будет Епифанов и он не может пропустить этот урок. Сегодня было как всегда. Мы уже издали увидели, что идет Епифанов…
3. Закон божий
— Идет!
Шелковый шелест. Грозные, ухающие шаги. Из открытой двери невидимый могучий окрик:
— Молитву!!
Дежурный Сергей Феодор выбегает на середину класса:
— Преблагий господи, ниспошли нам благодать ду… тво… свята… дарссс… и укреплящщ…
— Реже!
Епифанов на пороге класса, размашисто крестится. На нем красивая темно-фиолетовая ряса; голова с каштановыми волосами гордо откинута назад; заносчиво поднята борода, подстриженная ровным овалом. И глаза неустрашимо, неумолимо — вперед. Но вся эта строгость и грозность только притворство — все знают, что он добрый, мягкий человек. Тут ли не почудить!..
— …Родителям нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу. — Сергей Феодор поворачивается и идет к себе.
Словно Епифанова и не ждали. Всё в классе так, будто нет и не будет никакого урока — по-домашнему. И после вскрика «идет», после шелкового шуршания рясы у двери и грозного «молитву!» ничто не изменилось. Встали, перекрестились и вернулись к своим будничным делам.
Каждый занят тем, чем может заняться школьник на свободе. На особой, запрещенной, а потому манящей свободе, когда преподаватель в классе, когда опасная игра со штрафным журналом, с колами по поведению…
Класс — лагерь, класс — детская.
К Гришину и Кленовскому подсел Черных. Острием пера надо ударить по тупому кончику другого. Перышко перевернется и ляжет «горбылем» — выиграл, ляжет «лодочкой» — проиграл. Пунцовый Кленовский жарко дышит. Руки потны, руки неловки — сплошные «лодочки».
Епифанов недвижно стоит у порога двери.
У Телегина сегодня лассо (вчера прочитан «Всадник без головы»). Брусников держит конец веревки, а Телегин вертит над головой петлю. Читавший молитву Сергей Феодор садится на парту не спеша, размеренно… Что это?! Проносится перед глазами… Сжимает горло…
— Аг-ггх!!!
Судорожно, рывком собирается веревка. Сергей Феодор качнулся назад, взмахнул руками… Так «бледнолицый» в объятиях индейского лассо вылетает из седла.
…Родителям нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу…
У Плясова и Лисенко — обычное: под двумя пустыми партами, на корточках изображают собак. Кто злее. Кто свирепее рычит.
— Рррр-ы!!
— Грррры!! А-а!..
Епифанову уже не сдержать себя. Быстро — к кафедре. Журнал с размаху об стол, пощечиной.
Молниеносно раскрыт лист: «Закон божий». Ручка — в чернильницу. Ручка бежит по клеточкам.
— Телегин — кол!.. Брусников — кол!.. Плясов — кол!.. Лисенко — кол!..
И отдельно — спокойно, негромко:
— Тутеев!
Первый ученик идет к кафедре. Епифанов тем же безмятежным голосом:
— Что сегодня?
— Сегодня, батюшка, «Лица, совершающие богослужение».
— Отвечайте!
Тутеев набирает воздуху и залпом, на одном вдыхании:
— …Богослужение в храме божием совершается священнослужителями, особо для этого избранными и посвященными. Таковы: епископ, священник и…
Телегин с Брусниковым пробираются к пустым рычащим партам. Телегин, скрючиваясь:
— Плясов, Лисенко, по колу нам поставил!..
— Рры-аа!!!
— Брось дурака валять, идем зачеркивать!
Из-под парты красное, взъерошенное:
— Чего?
— Колы, говорю, поставил.
— А-а… Идем!
Двое становятся налево от кафедры, двое — направо. Тутеев — в середине, залпом:
— …при освящении их дьякон получает меньшую степень благодати, священник вдвое большую, а епископ самую высшую. «Дьякон» — слово греческое и значит…
— Батюшка, зачеркните кол! — слева.
— Батюшка, зачеркните! — справа.
Ни слева, ни справа будто никого нет. Есть только Тутеев. Епифанов Тутееву неестественно громко, бодро:
— Ну хорошо — это знаете… Что еще на сегодня?
— «Священные облачения лиц, совершающих богослужение».
— Отвечайте.
— Батюшка, зачеркните! — слева.
— Батюшка, зачеркните! — справа.
— …в отличие от обыкновенных одежд, они украшаются крестами. Одежда дьякона — стихарь, орарь и поручи…
— Ба-а-тюшка, за-аче-е…
И вдруг заметил: слева — двое, справа — двое. Епифанов тыкает рукой влево, вправо; в плечи, в спины:
— На места, на места-а, хулиганы! Не зачеркну, пусть родители вас пропорют за колы…
— Батюшка, зачеркните, мы же…
— На места, на места, потом!..
— Ба-атюшка, вы при нас!
— Пошли, говорю!
— Заче-еркните…
Епифанов стремительно хватает ручку, сухое перо бежит, царапая колы в клеточках.
— Батюшка, вы обмакните.
Ручка в чернила. Около колов появляются непонятные, раздражающие точки: точка, точка, точка… Епифанов разваливается на стуле:
— Итак, Тутеев, дальше.
— Батюшка, зачеркните! Что это за точки?..
Вскакивает, громово:
— На места, мерзавцы!!!
Ручка в чернила, ручка бежит по клеткам — колы зачеркнуты.
— Тутеев, дальше!
— …Белый цвет подризника напоминает священнику, чтобы он всегда имел чистую душу и проводил беспорочную жизнь…
Глаза рыщут по журналу. Остановились.
— Черных!
Ладонь прикрыла перышки (не спутать бы, не нарушить игру).
— Батюшка, я отказывался, я сегодня не приготовил урока.
— Когда это отказывался?
— Перед уроком.
— Кол!
Черных вскакивает. Ладонь на парте, на перышках.
— За что же кол? Я же!..
— Сиди, сиди, только не подходи. Аркович!
— Батюшка, я тоже отказывался… Как молитву прочли, я отказался.
— Гришин!
Исподлобья, категорически:
— Я отказывался.
— Жениться скоро, а все отказываешься!.. Ну хорошо, не подходи только. Жучков!
Жучков — спасенье. У Жучкова каждый год новые учебники по закону божию. У Жучкова — маленькая тетрадочка со всеми тропарями и молитвами. У Жучкова — отличное тяжелое евангелие.
— Дальше об одежде архиерея.
— …Сверху саккоса архиереи еще носят амфор, что значит наплечник. Это есть длинный широкий плат, украшенный…
…Первый этаж остался внизу — навсегда, бесповоротно. Но живуче неистребимо буйное, стриженое прошлое… Класс — лагерь, класс — детская. Веселая дань первому этажу. Вот, например, Жучков. Разве можно терпеть, что этот зубрило-мученик отвечает урок! Стоит за передней партой и, как заведенный, монотонно, без передышки…
Длинноногий Плясов перемигивается с Телегиным и тихо, бесшумно опускается под свою парту. Он на животе, по-пластунски, ползет под партами вперед. Над ним свешиваются чьи-то ноги, он их отводит, как пловец отводит водоросли. Нет. Он не спутает ноги: свешиваются ноги сидящих за партами, а ноги Жучкова ведь стоят на полу.
Епифанов, конечно, ничего не замечает. Одним глазом — на отвечающего Жучкова, другим — на далекую парту, где Черных и Кленовский играют в перышки. В сравнении с другими — тут тихо, безобидно (подумаешь, перышки!), но вот сейчас эта парта содрогнулась, пришла в движение и, будто в нее вставили мотор, поползла через весь класс к окну. Оказывается, игра в перышки кончилась и Черных с Кленовским теперь играют в автомобиль, которые в этом году появились в Т-е…
Оставив Жучкова, Епифанов сбегает с кафедры, вытаскивает из парты-автомобиля Черных и, откинувшись влево — так несут ведро с водой, — тащит его к двери. На ходу сквозь зубы:
— Черных… Белых… Красных… Желтых… Рыжих… Пшел вон из класса!!!
С той же приговоркой, которая всем нравится и всех смешит, Епифанов волочит к двери рыхлого, пунцового Кленовского:
— Кленовский… Берёзинский… Дубовский… Стоеросовский… Пшел вон из класса!!!
Кленовский выкрикивает: «Батюшка! Я хочу… отвечать урок… у меня… у меня отметки в четверти нет!» — но всё равно выбрасывается за дверь.
…Теперь пора!
Епифанов идет от двери к кафедре медленно, спокойно, будто ничего и не было. На ходу подбадривает Жучкова, стоящего за партой.
— Дальше, Жучков! Дальше!..
— …получает меньшую степень благодати, священник вдвое большую, — без передышки долдонит Жучков, — епископ самую высшую… «Дьякон» — слово греческое, и оно обозначает…
Но тут раздается грохот, и Жучков исчезает. Только стоял, отвечал урок — и нет (китайцы-фокусники: «Только что было — только что нет!»).
Епифанов не сразу — где, почему грохот, — отвлек Лисенко с каким-то клубком ниток, и он — к нему… Но вот навстречу Епифанову из-за своей парты со скорбным, потемневшим лицом встает Телегин.
— Батюшка, — говорит он, и в его черных, запавших глазах ни смешинки, — у нас несчастье!..
Епифанов быстро от Лисенко — к Телегину:
— Ка-акое еще несчастье?..
— Жучков пропал… Один из лучших учеников класса…
— То есть как пропал?! — Епифанов оторопело смотрит туда, где был Жучков. — Он только что отвечал…
— Да, батюшка, — Телегин горестно вздыхает, — только что отвечал…
Но Епифанову уже не до этого: в руках у Сергея Феодора он замечает книжонку в пестрой обложке. И — туда. Так и есть: в углу цветной обложки — мумийный профиль Шерлока Холмса с трубкой в зубах и заглавие: «Кровавая вдова».
— Ах, пинкертоны читать! — Книжонка разрывается пополам. — Ах, пинкертоны читать! — разрывается на четыре части, на восемь…
Потом еще — на шестнадцать… Епифанов несет клочки «Вдовы» к открытой форточке, но опять из-за парты встает Телегин — на этот раз с веселым, просветленным лицом.
— У нас радость, батюшка! — говорит он. — Жучков вернулся! Один из лучших учеников класса…
Плясов устал держать Жучкова под партой и отпустил его. Тот сейчас стоит по-прежнему, только одергивая серую форменную рубаху, поправляя ремень…