Тут многие засмеялись, другие кричат: «Говорите по существу!» А Павлищев улыбается тихоновской матери и подмигивает: «Так, так, правильно».
А мать вдруг, главное, опять:
— Я плачу деньги за его воспитание. Здесь есть педагоги и воспитатели, пусть они на него воздействуют, он и извинится перед господином Максардовым. Меня он не слушает. Ну, посадите его в карцер, без обеда на неделю, но только не исключайте, прошу вас…
Тут из рядов какой-то родитель бахнул:
— Жаль, что порка отменена… За такое дело ничего лучше порки нет!
Потом многие родители стали говорить — кто за Тихонова, кто против. Больше против. Один говорил:
— Из-за какого-то грубияна ученика такая буча! В чем дело? Почему забастовка?..
Другой — сердитый старичок — так:
— Если мы начнем потакать дерзостям, то у нас будет не средне-учебное заведение, а какое-нибудь городское училище или притон бандитов и жуликов! Пресечь в корне!
Этому старикашке поддакнул подержанный господинчик в белом жилете — отец, оказывается, нашего Умялова. Он встал и, главное, даже стулом стукнул:
— Я требую войти с ходатайством к правительственному комиссару города о немедленном роспуске всех и всяких ученических комитетов. Немедленно! Категорически!
Тут поднялась шумиха — кто в лес, кто по дрова! Мой отец вдруг слова просит. Он сказал:
— По-моему, нам сейчас рано обсуждать, кто прав, кто виноват. Мы ведь еще не выслушали другой стороны. Что скажут ученические комитеты!..
Здесь встает классический директор. Не встает, главное, а вскакивает. А сам рыхлый, как тесто, — волнуется.
— На мой взгляд, — говорит директор, — дальнейшие прения излишни. Вопрос ясен! Мы созвали это собрание, чтобы прекратить вздорную забастовку. Я не против ученических комитетов, я за ученическую общественность. Но я против того, чтобы учащиеся захватывали власть в школе. Это не игрушка!..
Потом директор подробно объяснил, что такое учащиеся и что такое учитель и кто кому должен повиноваться. В заключение изрек: ученик Тихонов или должен извиниться, или не будет принят обратно в гимназию. Забастовку прекратить воздействием родителей на своих детей.
После него встал наш директор. Лысый председатель позвонил, а директор стал откашливаться «Гмы-гмы!» Все притихли. Наш директор — не чета классическому. Встал — и прямо как орел или Наполеон и даже величественней. Директор взял моего отца в переплет.
— Я, — говорит директор, — не знаю, каких объяснений ждет гражданин Телегин от ученического комитета. Вопрос этот достаточно освещен. Меня интересует другое — понимают ли господа забастовщики самый смысл забастовки? Забастовка бывает у мастеровых на заводах. Там есть хозяин, который, как теперь говорят, «пьет рабочую кровь». Мастеровые с ним борются, скажем, за лишнее жалованье, за то, чтобы меньше работать. Они устраивают забастовку. Это понятно. Но за что же борются с нами наши учащиеся? Не за то ли, что мы их учим, не за то ли, что мы приносим им пользу, просвещаем, делаем культурными людьми? И за это-то они и бастуют? Это все равно как если бы я протянул нищему пятачок, а он мне ответил: «Я не возьму ваш пятачок, потому что я бастую!» (Тут чьи-то родители противно хихикнули. Мы тоже прыснули, но иначе.) Как бы надо было назвать такого нищего?
Все притихли, а потом отец Яшмарова, рядом с директором, гаркнул:
— Дураком!
И еще больше от удовольствия покраснел. Главное, сострил, называется! А директор будто этого не слышал, но я заметил, что он улыбнулся и скосил глаза на учкомовские места.
— Я предлагаю, — сказал директор, — о смысле забастовки предоставить слово ученическому комитету…
27 марта, утром
Хотел поговорить с отцом по поводу вчерашних разговоров в Реальном, но проспал: отец ушел. Впрочем, лучше. Может, это слух, а я, главное, как баба, буду зря трепаться. Сегодня выяснится как следует, и тогда расскажу ему, — может быть, что посоветует.
Дальше о собрании родителей.
От двух учкомов говорил Павлищев. Молодец! Ядовито! Говорил он больше всех, и я все записать не успел, так как кое-где мы хлопали, чтобы его приободрить, или кричали «тише» на родителей-выскочек.
— Я начну, — сказал Павлищев, — с последнего оратора. Гражданину директору Реального училища угодно было сравнить учащихся с нищими. Оставляю это незавидное остроумие на совести говорившего… (Ядовито! Наверное, заранее придумал!) Я отвечу собранию о смысле забастовки.
Да — преподаватели учат учащихся, да, — преподаватели приносят пользу, просвещают и так далее учащихся. Это бесспорно. Но значит ли это, что учащиеся находятся в крепостной зависимости (это хотя из учебника истории, — там есть «крепостное право», а в другом месте «крепостная зависимость», — но здорово!) от преподавателя? Значит ли это, что преподаватель может безнаказанно оскорблять ученика? Нет, не значит! Но если бы мы согласились с этим — это значит мы вернулись бы к «бурсе» (это из Помяловского) или, в лучшем случае, к дореволюционному периоду…
Гражданину директору непонятно общее между забастовкой на заводе и у нас. Разрешите объяснить (тут выскочки-родители стали галдеть: «Профессор какой!», «Яйца курицу учат!» Мы на них с места кричим: «Тише, дайте говорить!»)… И мы и рабочие забастовкой боремся за свои права. Рабочие, например, за заработную плату, а мы — за уважение к личности учащегося. Личность ученика Тихонова была оскорблена. Мало того, была оскорблена преподавателем Максардовым и ученическая организация — наш ученический комитет! Извинений не последовало.
(Тут еще он что-то говорил, но я не записал, так как мы хлопали Павлищеву и просили председателя, чтобы он не затыкал нам рты звонком… Дальше, в общем, говорил об учкомах.)
…Ученический комитет является достоянием революции. И кто против учкома, тот против революции. Здесь шустрые люди (так и сказал — «шустрые») жалели, что нет порки в гимназиях, и предлагали разогнать ученический комитет! Стоит ли говорить, что с такими родителями нам не по пути (некоторые родители тут, главное, возмутительно зашумели, но мы тоже на них, чтобы тише). Наш уважаемый директор не против того, чтобы были учкомы, но он против того, чтобы мы захватывали власть в школе. Гражданин директор преувеличивает. Ту власть, какая принадлежит педагогам, мы не захватывали и не будем захватывать.
От имени двух ученических комитетов имею предложения. Первое: ученик Тихонов должен быть возвращен директором в стены гимназии. Второе: ученик Тихонов должен публично извиниться перед Максардовым за слово «жандарм». Третье: преподаватель Максардов, в свою очередь, публично извинится перед учеником Тихоновым за слово «прохвост», а также перед ученическим комитетом за выражение «телячий комитет». Мы предлагаем это сделать завтра же утром, у нас в гимназии. Ученик Тихонов готов принести извинение. Если же ученик Тихонов не будет возвращен в гимназию и если гражданин Максардов откажется принести свои извинения и Тихонову и учкому — то, — тут Павлищев обвел взглядом весь зал гимназии, — то забастовка продолжается! (Шум, звонок, выкрики. Павлищев поднял руку, чтобы кончить.)
Мне поручено передать, что если завтра до двенадцати часов дня извинения Максардова не последуют, то ученические комитеты вынуждены будут требовать удаления гражданина Максардова из стен гимназии.
На этом Павлищев кончил.
Бегу в Реалку — что-то там скажут. Дальше было неинтересно — шумели, спорили. Впрочем, нам сразу же предложили покинуть зал, так как там, говорят, остались на повестке другие вопросы. Врали, конечно (мне отец потом сказал). Мы все, словно по команде, встали и бодро ушли. Родители-выскочки кричали вслед:
— Наговорили дерзостей — пора и честь знать!
А Павлищеву, когда проходил мимо, одна злая барынька, задыхаясь, сказала:
— Если бы у меня был такой сын, я бы… я бы…
Бегу в Реалку. Интересно: правда или нет?
27 марта, вечером
Телята мы, телята! Провели нас за нос! Больше никому верить не буду. Надо самому… Все оказалось правдой. Забастовка сорвана. И как сорвана! Павлищев — предатель! Слухи подтвердились.
Утром 26-го, на следующий день после собрания классический директор пригласил Павлищева «на чашку кофе» (директор здесь же, при гимназии живет). О чем они говорили — неизвестно, только, главное, после был прислан служитель на квартиру ученика Тихонова. И дело покончили так: Тихонов принят в гимназию, ни Максардов не извинился, ни Тихонов — «слава в вышних богу и на земле мир, в человецех благоволение». Ловко! А «телячий комитет» Павлищев спокойно проглотил и улыбнулся! Предатель! Ну, может быть, директор «выразил сожаление» по поводу «телячьего комитета», но где общественное, всеобщее извинение? Значит, постановление двух учкомов, о котором сам же Павлищев распинался на родительском собрании, не существует!! Оскорбили кроме Тихонова весь учком гимназии, а Павлищев один «улаживает» это дело! Их учкомовцы тоже хороши! Курицы!
Павлищев своим учкомовцам так объяснил:
— Мы на родительском собрании увлеклись… Не нужно излишне раздражать ни педагогов, ни родителей. Мы все-таки можем исход дела считать нашей победой.
Не знаем, что учкомовцы отвечали, только забастовка по Классической была отменена в тот же день, то есть вчера. И сегодня в гимназии уже занимались.
Когда нынче Круглов и Кленовский рассказали нашему учкому про предательство в Классической, то мы, конечно, решили забастовку продолжать до того, пока при всех будет общественное извинение. Но некоторые, главное, стали доказывать, что это смешно, раз гимназия уже учится и раз они уже уладили свое дело.
А я говорю: «Это не «свое», а общее дело — и нас касается». А Кленовский говорит: «Пускай общее, но «дела»-то уже нет. Пускай позорно, но уже улажено!»
Тут и другие стали говорить: «Не за что бастовать». Проголосовали. Почти все —