— На улицу, Мишка! На улицу!
Потом кто-то кричит Антошке:
— Телегин, тебя зовут!
Антон бежит к двери. А там какие-то трое: двое в пальто, а третий в куртке. У каждого на плече винтовка. В чем дело? Может быть, кого арестовывать пришли? Вспоминается Семьянин: «насильники».
Телегин их, видимо, знает, и они его. Один, в пальто с разорванным карманом, сует Антону кусок газеты. Телегин, вижу, отказывается, тянет за собой этого, с карманом.
Идут вдвоем в зал. Остальные двое у дверей — стоят и смеются. (Потом узнал: над Антошкой смеялись, что он не решился, сконфузился выступить сам.) Как засмеялись, я почему-то подумал, что Семьянин чего-то не понял или не то нам говорил: он плакал, а эти смеются!..
Ребята не расходятся, ждут, что будет. Тот, который в пальто с разорванным карманом (узнал потом от Телегина, что это Афонин с патронного завода), снял винтовку и передал ее Антону. Сам вспрыгнул на подоконник. Тут выскочил откуда-то Лоскутин.
— Гражданин, гражданин! Нельзя на подоконник. Это мрамор — треснет!.. Я вас прошу!
Афонин повернулся к нему лицом и говорит:
— Да уж как-нибудь… Я осторожно…
Сзади засмеялись. Афонин повернулся, зацепил полой пальто горшок с фикусом на окне. Горшок повалился набок. Афонин спрыгнул, поднял горшок, отодвинул его в сторону. Опять вспрыгнул. Обвел глазами весь зал и поднял руку:
— Товарищи-и! Победа! Временное правительство — правительство капиталистов и помещиков — свергнуто! Победа! (Тут он вытащил обрывок газеты.) Вот газета… Петроградский Совет… Товарищ Ленин сказал на Совете (обрывок этот остался потом у Антона, я попросил его на день. Сейчас он передо мной, списываю, что читал Афонин):
— «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась! Какое значение имеет она, эта рабочая и крестьянская революция? Прежде всего значение этого переворота состоит в том, что у нас будет советское правительство — наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии… Угнетенные классы сами создают власть. В корне будет разбит старый государственный аппарат и будет создан новый аппарат управления в лице советских организаций…
…Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма. В России мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства… Да здравствует всемирная социалистическая революция!»
Афонин спрыгнул с мраморного подоконника и на лету крикнул: «Ура! На улицу!» Мы плохо поняли, но крикнули вслед «ура». Однако жидко. Кто-то свистнул, кто-то прокричал: «Долой! Довольно, слышали!..»
Тут вдруг, смотрю, Антон осмелел, передает Афонину его винтовку, а сам вскакивает на подоконник. Афонин ему улыбается, подбодряет:
— Давай, давай! Давно пора!..
Антошка собезьянничал и, как Афонин, поднял руку:
— Товарищи!..
5. Дела и люди
9 ноября
Сегодня выбрали новый ученический комитет. От нашего шестого опять Кленовский и Лисенко. Кандидатами Гришин и я. (В Классической на учкоме и кандидаты присутствуют, а у нас почему-то нет!) Хотели в учком Телегина выбрать, но он уже четыре дня как уехал с отцом в Москву.
Пятый класс зачем-то выбрал Умялова. Не поймешь его! То голубую ленточку носил за Корнилова, смеялся над учкомовцами, то вдруг его выбирают! Не хотел бы, так небось не выбрали.
Председателем учкома выбран наш — Кленовский. Это здорово! Утерли нос седьмому классу! Хотя почему председатель должен быть обязательно из самого старшего класса?
11 ноября
Занятия идут вяло. Много пустых уроков. Семьянин ходит, но придет, спросит, задаст к следующему разу — вот и всё. Больше вызывает отвечать, чем объясняет. А если кто спросит, он машет рукой и говорит:
— После, сейчас некогда!
Когда это «после»? Может быть, после двух недель, когда должны будут погибнуть большевики, о чем Семьянин говорил?
По физике сегодня толстый, неповоротливый Костриченко показал нам «токи Тэсла». Интересно было: в темноте (в физическом кабинете) по трубке пролетели длинные фиолетовые искры. Вроде как огненные макароны. И вдруг из темноты Костриченко басом:
— Вся власть Советам, а, говорят, хлеб в этом месяце уменьшат. И сахар…
Это с ним бывает — чего-нибудь неожиданно бухнет. Стал объяснять опыт, во время объяснения сел в темноте на электрическую лампочку (на стуле лежала). Лампочка лопнула, а Костриченко:
— Ну, вот и лампочка! Теперь и лампочку не достанешь, вся власть Советам!
Ему понравилось это выражение, и как что не ладится с приборами или вообще — так он всегда теперь: «вся власть Советам».
Сегодня после пятого урока был закон божий. Теперь уже официально объявлено, что закон божий не обязателен — кто хочет.
Желтый батюшка пришел перед пятым уроком, перед Броницыным, и агитировал, чтобы все остались на его шестой урок. Батюшка говорил о том, что в истории народов было много революции и переворотов, но вера в господа бога никогда не угасала и учение божие всегда изучалось.
Пришел Броницын, и батюшка не докончил — ушел.
Василий Андреевич задал сегодня домашнее сочинение на тему «Черты крепостного права в «Капитанской дочке» Пушкина». Представить через две недели. Посидеть придется. Учимся еще все по тем же программам, но Броницын, на свой риск, произвел программную «революцию». Уже Пушкин! Он сократил «одним движением руки» Баратынского, Дельвига, Вяземского, Жуковского: разобрал вскользь, кое-что прочли, кое-что объяснил (Жуковского больше, чем остальных) и «двинул русские полки» — к Пушкину.
Василии Андреевич обещает, что мы пройдем в шестом классе кроме Пушкина еще Гоголя, критика Белинского, Гончарова и Тургенева. А седьмой класс начнет с Толстого, Чехова и так далее. И даже, говорит, разберем тех значительных писателей, которые жили после Толстого и Чехова.
Сергеи Феодор спросил:
— А тех, Василий Андреевич, что живут сейчас, мы будем проходить? Например, Максима Горького.
Броницын улыбнулся и ответил:
— Живых не проходят. Вернее, проходят… мимо! Ни одно средне-учебное заведение и даже университеты не разбирают живых писателей. И здесь и там проходят «Историю русской литературы». А какая же это история, если «он» еще живет! Это, конечно, чушь, но вы многого от меня хотите — не успеем…
На закон божий не знал — оставаться или нет? Хотелось скорее домой. Хотелось засесть за «Капитанскую дочку», пока желание есть. Кроме того, скоро в математико-астрономическом кружке (наконец-то!) доклад Гришина «Жизнь на Марсе». Доклад в связи с переворотом в Октябре откладывался. Гришин вывесил уже тезисы доклада. Я хочу выступить и возражать, так как я прочел, что есть новая теория, будто на Марсе не каналы, а трещины (вот Гришин опупеет!). Надо тоже подготовиться.
Но, с другой стороны, батюшка сам приходил просить, чтобы остались. Неудобно как-то: взрослый человек идет к нам, мальчишкам, просить. Однако потом подумал, что, если останусь, значит, останусь не по искреннему желанию, а вроде как из жалости. А нужна ли она ему? В общем, пока решал, батюшка пришел (нарочно раньше пришел, еще перемена не совсем кончилась). Я собрал книжки и быстро выхожу. Батюшка: «Куда?» А я: «Сейчас, на минуточку».
Ушел.
Неловко получилось, будто я удрал, как приготовишка! А по дороге рад был: я, кандидат в учком, и вдруг остался бы, как темный, пассивный…
19 ноября
Как Афонин тогда кричал: «Победа!» Теперь учком победил!
Последняя неделя прошла в борьбе учкома за:
1) представительство в педагогическом совете и
2) за комнату для учкома.
Учком боролся за равноправное представительство в педагогическом совете, а не так, чтобы учком приглашали на педагогический совет «для информации», да и то не всегда.
Педагоги, конечно, против.
Не все, но против. Даже мягкий Вырыпай (он теперь будет у нас читать тригонометрию) встретил на лестнице Лисенко, взял его за пряжку на кушаке и говорит:
— Я не понимаю… Ведь вы же ученики! Как вы можете решать дела с преподавателями? В мое время этого не было. Удивительно! Я двадцать пять лет преподаю математику, но ничего подобного не знаю!
Ну еще бы, «в его время»! Понятно! Костриченко вызвал отвечать по физике Тутеева и, когда ставил ему отметку (конечно, пять), то пробурчал:
— Хотя вы хорошо знаете, Тутеев, но сидеть вам рядом со мной в педагогическом совете рановато!
А Тутеев:
— Я не в ученическом комитете.
— Неважно. Ваши товарищи там. Пускай вся власть Советам, но не учком же власть? Я категорически против!..
Таково было отношение. И наверное, ничего бы не получилось из представительства, если бы не нажали из Отдела народного образования при губисполкоме — новое советское учреждение.
Комнату (вторая победа!) отвоевали сами. Дело в том, что учкому негде было собираться и вести дела, хранить бумаги, и вообще не было твердого места, куда учащийся мог прийти за советом или за помощью. Воевали только с Оскар Оскаровичем…
Совсем забыл! Директор у нас теперь Оскар Оскарович. Всеволод Корнилович уехал не то в Москву, не то в Самару. Говорят, перевели, а другие говорят, вообще бросил службу. Я думаю — бросил. Трудно ему с новыми порядками. Оскар Оскарович и то жмется, но работает.
Комната оказалась треугольной, на втором этаже, очень уютная. Здесь был раньше зубной кабинет, но так как врача давно не было, то комната пустовала. Итак, комната!
22 ноября
Доклад Гришина о Марсе опять отложили. Есть дела поважнее: учком хочет устроить горячие завтраки для учащихся, то есть чай, который вот уже два года в Реальном не существует. Устроили общее собрание об этом, а также об аккуратном посещении уроков. Собрание назначили как раз в день заседания математико-астрономического кружка. Доклад не состоялся. А впрочем, Марс — тоже важно! Боюсь, как бы кто не узнал и не прочел, кроме меня, о том, что новая теория утверждает, что на Марсе не каналы, а трещины. Вот Гришин заморгает!