Выпили не чокаясь.
Посидели, помолчали минутку.
— Так зачем консультироваться-то прилетел? — снова поинтересовалась бабуся.
— А затем, чтобы поглядела ты, как Ходякова-Ходжахмета одолеть, — ответил Саша, — ты ж у нас единственная живая Пифия осталась, баба Глафира Афанасьевна, капитан госбезопасности запаса…
— Эк вспомнили капитана, — хмыкнула бабушка и, махнув скрюченной от артрита рукой, велела Саше подлить ей в рюмку еще. — Сами-то небось и компьютеры теперь с базами данных имеете, и шанцы-шманцы-интернет, а все к бабке Глаше ходите, когда припрет.
— Да, бабушка, вот приперло, — согласился Саша, — да так приперло, что уже совсем спасу нет. Басурмане-террористы уже ключом к времени владеют, того и гляди к Сталину или Брежневу подберутся, весь мир переделают…
— Не переделают, — поморщившись от проглоченной самогонки, сказала бабушка. — Про закон стабильности и сохранения информационного равновесия слыхал небось?
— Не, не слыхал, — хрустя малосольным огурцом, ответил Саша.
— Так послушай, — назидательно прошамкала бабушка, — тебе полезно будет послушать.
— За тем и приехал, — покорно согласился Саша.
— Есть такой закон, — начала бабушка свою лекцию, — закон информационной стабильности отдельно взятой временной ситуации. — Саша снова подлил в обе рюмки, но бабушка, покачав головой, отодвинула свою и продолжала: — Думаешь, мало было временных перебежчиков во все времена?! До хрена и больше их было! Только где они все закончили?! Никого не стал слушать ни народ, ни власти, более всего заинтересованные, кстати говоря, в информации о своем будущем. Все пророки, как правильно подметил поэт, не получали признания ни в отечестве своем, ни тем более в стране чужой. Ждали их обычно либо тюрьма, либо сумасшедший дом, либо костер, либо крест на Голгофе. А почему?
— Потому что есть закон информационной стабильности отдельно взятой ситуации, — догадался способный ученик.
— Правильно! — похвалила Сашу бабушка. — «Пятерка с плюсом» тебе, а как следствие из этого закона, всегда и во все времена с появлением объекта, вбрасывающего избыточную информацию, которая ведет к дестабилизации временной ситуации, происходит…
— Происходит коллапс отторжения, — снова догадался Саша.
— Мо-ло-дец! — воскликнула бабушка и на радостях позволила себе пригубить еще граммчиков пятьдесят.
— Значит, — задумчиво произнес Саша, — значит, нам не надо особенно опасаться Ходжахмета с ключом от времени?
— Нет, надо, — покачала головой бабушка.
— Но ведь закон стабильности, ты ж сама только что говорила, — удивился Саша.
— Да, говорила, — кивнула бабушка, — но закон этот имеет ограниченное действие и при переходе в иной уровень информационной анимации перестает действовать.
— Какой еще такой информационной анимации? — изумился Саша.
— А это тебе твой друг Серый Волк расскажет, — сказала бабушка и вдруг, войдя в транс, принялась вещать: — Найдешь ты, Саша, остров, а на острове том дуб растет, на дубе утка. Утку убьешь, в утке — яйцо, в яйце том — Ходжахметова смерть…
— Издеваешься, что ли, бабушка? — обиделся Саша.
— Напрасно обижаешься, — выйдя из транса, сказала баба Глаша. — Все правда, и про дуб, и про утку, и про яйцо…
— Так не живут же утки на деревьях, — сказал Саша, — они же водоплавающие.
— Кому — водоплавающие, а кому — и нет, — загадочно сказала бабушка и вдруг растаяла в воздухе, словно испарилась.
Они сидели на открытой веранде рыбацкой хижины Ходжахмета, обставленной в Хемингуэевском стиле. Хижина представляла собой современное бунгало, расположившееся на оконечной части сильно вдававшегося в море низкого, почти пустынного мыса. Несколько пальм возвышались над плоской крышей одноэтажной хижины, давая некоторую тень и напоминая Узбеку нечто уже виденное, то ли на открытках, рекламировавших курорты далекой Кубы, то ли в фильмах с Ди Каприо о райских островах и дико растущей индийской конопле.
— Я где-то видел твоего стюарда, — сказал Узбек, когда слуга, одетый в белый пиджак с одним серебряным погоном на левом плече, поставив перед господами стаканы с ледяной кока-колой, удалился к себе в свой бар.
— Да, это артист одного из питерских театров, — кивнул Ходжахмет, — его фамилия Лжедмитриев, я его специально привез сюда, чтобы он служил мне здесь.
— Ты поклонник театра музкомедии? — удивился Узбек.
— Да нет, — пожал плечами Ходжахмет, — просто он мне нравится.
Помолчали.
Каждый о своем.
— Так вот, — спохватился Ходжахмет, — я расскажу тебе по порядку, как мы пришли к получению ключа времени.
— Я весь — самое благодарное внимание, — кивнул Узбек, — слушаю тебя с интересом.
— Начну с чистой теории, — сказал Ходжахмет, делая глоток ледяной «Кока-колы». — Время становится пластично изменяемым при трех условиях. Первое — это скорости, близкие к скорости света, и это явление, тогда еще только на уровне так называемого парадокса времени, было теоретически открыто Эйнштейном. — В знак понимания Узбек молча моргнул. — Но управляемым процесс изменения, или, как мы теперь говорим, пластификации времени, становится возможным только при введении в формулу понятия о количестве информации.
Ходжахмет испытующим взглядом поглядел на своего визави.
— Я пока не понимаю, — признался Узбек.
— О’кей, я постараюсь объяснить. Помнишь у Фауста: «Остановись мгновенье»?
— Ну, помню.
— Не ну! Просто Гете уже кое-что знал.
— Что знал? — спросил Узбек.
— То, что ключ можно взять и там, и там.
— Не понимаю.
— А что тут понимать? — усмехнулся Ходжахмет. — Третья компонента — это нравственный знак. И он может быть как положительным, так и отрицательным… Это зависит от того, у кого находится ключ. У дьявола, у которого Фауст брал ключ, нравственный знак один, а у Ангелов Божиих знак полярно противоположный, так что можно найти ключ и там, и там, но важно обязательно сделать выбор, и обладание одной лишь информацией ничего не даст.
— Значит их два ключа? — спросил Узбек.
— Молодец, понял, — хлопнул себя по колену Ходжахмет.
— А какой теперь у нас? — спросил Узбек.
— Догадайся с трех раз, — хмыкнул Ходжахмет.
— Значит, нам необходим теперь еще и второй ключ? — спросил Узбек.
— Правильно, — кивнул Ходжахмет, — он необходим нам, чтобы во временно-ситуационных пластах у нас не было бы никакой конкурентной борьбы.
— И этот второй ключ должны достать люди с противоположно нравственным зарядом? Так, что ли?
— Умница, именно так, — сказал Ходжахмет и поглядел на фотографию, что стояла у него рядом с монитором.
На фото он был совсем молодым и без бороды. А рядом с ним была его Оленька. Они сфотографировались на их острове. Подле их дуба. Их дуба, где они целовались.
— Колдовские заклинания — это всего лишь пароли к уровням управления, — терпеливо объяснял Абдулла Аббас, — это всего лишь команды, содержащие блоки кодов управления и доступа. Говоришь: «Абра-кадабра-сим-сим», а работает это в системе общего информационного поля с постоянно включенным вай-фай доступом, так же, как если нажимаешь в обычном навигаторе команду «энтер»…
— Понимаю, — кивнул Узбек, — но заклинания действовали не всегда.
— Верно, и здесь вступает второе необходимое условие, — сказал Абдулла Аббас.
— Нравственный знак? — поспешно спросил Узбек.
— Можно назвать это и так, но математически это звучит иначе.
— Теперь понятно, почему были белые маги и черные и почему порою для преодоления определенного уровня требовались невинные младенцы и чистые девы.
— Все на лету схватываешь, — поощрительно кивнул Абдулла.
— Таким образом, первый детекторный модем для линка с небесами был создан путем набора группы монахов, которые хором твердили мантру-заклинание? — спросил Узбек.
— Верно, — кивнул Абдулла, — группами их собирали, потому что тогда еще не было психоусилителей и мощность сигнала повышалась путем простого наращивания числа молящихся.
— А пророки? — спросил Узбек. — А как же пророки?
— А пророки — это те, чьи внутренние возможности сами притягивали сигнал небес для линка, — пояснил Абдулла Аббас, — это либо очень чистые люди с чистым нравственным знаком, либо…
— Очень знающие, — поторопился вставить Узбек, — как доктор Фауст.
— Почти так, — согласился Абдулла Аббас, — таких людей больше, чем нравственно чистых, но за них тоже идет борьба, и они тоже все на жестком учете.
— Там? — спросил Узбек, показывая пальцев в небо.
— И там тоже, — кивнул Абдулла.
Они стояли в большом машинном зале, где был собран психоусилитель.
Монтаж реактора, питающего усилитель энергией, был уже почти закончен.
Рабочие в голубых комбинезонах и инженеры в белых халатах сновали туда-сюда, порою едва уворачиваясь от юрких автопогрузчиков, шустро носившихся по бетонному полу машинного зала.
— Эта штука заменит нам всех наших так называемых чистых, с помощью которых раньше мы выходили на связь с мировым облаком, — пояснил Абдулла, показывая рукою на голубоватые иридиевые стержни пси-усилителя.
— А схему усилителя тоже оттуда слямзили? — поинтересовался Саша.
— А откуда же еще?! — цокнув языком, ответил Абдулла. — Не американцы же придумали в конце-то концов!
Саша кивнул…
На столе у Ходжахмета, там у него в его бунгало, он видел фотографию.
Парень и девушка стоят обнявшись возле большого дуба. А позади их — вода.
Парень — это молодой, еще безбородый Ходжахмет.
А девушка?
Разве у него когда-нибудь была девушка?
Надо найти этот дуб.
Надо выяснить, где он.
Этот дуб рос на островке…
На островке, что на Волге, — напротив пляжа на правом берегу.
Они с Лешкой Старцевым любили ездить за Волгу.
Раньше, когда в Ульяновске наступал жаркий июнь, все ребята ходили загорать и купаться на пляж, что расположился у подножия Венца, на пляж, что протянулся от речного порта до большого волжского моста.