Локаторы первого полка РЛС контроля четвертой авиадивизии люфтваффе засекли её, когда она ещё набирала высоту, но они засекли и десятки других аналогичных объектов. Было выдано оповещение на дивизионы ЗРК «Найк-Геркулес» возле Киля и Гамбурга. Расчеты ЗРК, благо все они уже находились в повышенной боевой готовности, взяли эти объекты на сопровождения, но и только – автоматика даже не дала разрешения на пуск зенитных ракет по целям, летевшим гораздо выше границ зоны поражения зенитно-ракетных комплексов. А ракета тем временем падала по траектории все круче. Когда её баровысотомер показал высоту пять километров, была снята вторая ступень предохранения боевой части. Одновременно – для определения точной высоты подрыва – начал работать радиовысотомер. И когда он отметил высоту пятьсот метров, предохранительно-исполнительный механизм выдал импульс на подрыв боевой части, практически мгновенно переведя весь персонал авиабазы бундесвера «Витмундхаффен» в категорию «безвозвратные потери», а всех живых существ в округе авиабазы – в категорию «побочный ущерб».
16–19, время местное, авиабаза Витмундсхаффен, Западная Германия
Майор Юстин Гюнтер сидел в кабине своего «Старфайтера», рулившего по дорожке к началу взлетной полосы. В наушниках раздался голос руководителя полетов:
– Я вышка, всем пилотам, взлет по готовности, тройками. Камрады из первого полка РЛС контроля сообщили, что к нам летит куча «хрущевских сосисок».[77]
Майор выругался и вырулил на взлетную полосу, встав в центре. Справа и слева, чуть позади от него, встали самолеты первого звена, командир первого звена занял место сзади, метрах в пятидесяти. Остальные «старфайтеры» первого штаффеля катились по рулежке, растянувшись от самых площадок подготовки вооружения, на которые техники уже начали закатывать самолеты второго штаффеля. «Слава богу, тут все машины гешвадера, нет только той шестерки, что в Аурихе» – подумал Гюнтер. Третий штаффель 71-й истребительно-бомбардировочной эскадры «Рихтгофен» был еще недоукомплектован – шесть его машин находились на авиабазе Аурих, где пилоты переучивались на новые F-104G со стареньких «Сейбров» времен Корейской войны. Там же были и почти все F-86 – три десятка, – с которыми командование люфтваффе еще не решило, что делать (в эскадре упорно ходили слухи, что их просто отдадут – то ли туркам, то ли грекам). А девять F-104G гешвадер еще не получил от завода «Блом и Фосс» консорциума Arge Sud, занимавшегося производством «Старфайтеров» в Европе.
Майор люфтваффе Юстин Гюнтер посмотрел на приборную доску. Так, все системы в норме, подумал он и мельком бросил взгляд на часы: время 16.21.15.
Он отдал короткую команду и первые F-104G, ревя двигателями на форсаже, пошли на взлет. Гюнтер потянул ручку на себя – его «Старфайтер» оторвался от полосы, готовясь ввинтится в небо. И тут над базой вспыхнуло новое солнце. И все закончилось – для майора, для пилотов, сидевших в самолетах на взлетной и рулежной полосах, для техников и прочего персонала авиабазы как будто выключили свет. Навсегда.
18–22 московское время, 16–22 время местное.
На северо-западе ГДР. Позиционный район третьего дивизиона 159 ракетной бригады.
Как только рев ракетного двигателя начал стихать, Борис собрался было вылезать из пусковой установки, но его остановил Георгий Негруца:
– Командир, не надо всем, я сейчас со своим расчетом выскочу, кабели забросить. А ты оставайся на связи с комбатом, мало ли чего. – И заорал на своих второго и третьего номеров: – Быстрее, носороги! Быстро, быстро, в темпе! Как забросим кабели, обратно в кабину не лезем, едем наверху! А ты чего копаешься? В темпе шланг смотал и в кабину, заводи и за нами! «Это он уже водителю обмывщика» – сообразил Борис.
Кабели закинули за десяток секунд, дым от старта еще не рассеялся, как пятый номер толкнул фрикцион и 2П19, урча дизелем, повернулась на месте и пошла за машиной комбата. БТР охраны уже месил грязь в полукилометре, подъезжая к опушке леса. Чуть отставая, за ними шли два бортовых ЗиЛ-157, вторая пусковая со своим обмывщиком. Седьмой номер его стартового отделения, наконец-то смотавший шланги, тоже отъезжал с позиции. Борис запоздало дал команду, перекрикивая шум двигателя:
– Отбой газовой тревоги!
– Слава те яйца, успели смотаться! – проговорил первый номер, стягивая противогаз и вытирая вспотевший лоб.
– Не кажи гоп, – ответил ему Борис. – Вот когда в лесу по просеке проедем хотя бы пару километров, да масксеть натянем, тогда славь хоть бога, хоть свои причиндалы.
Остальные номера расчета натужно засмеялись – нервы у всех давно были натянуты как струны.
18–45, время московское, Киев, столица УССР.
Цех покрытий завода номер 784 Киевского совнархоза.
– Оксана, как ты говоришь? В рыбный фарш надо добавить грамм сто свинины? – уточнила её подруга.
– Да, трошки, чуть-чуть. И тогда рыбные котлеты будут очень сочные.
Оксана заканчивала вынимать из сушильной камеры последние в эту смену готовые корпуса, когда завыла сирена. Мерный, какой-то искусственный голос проревел на весь цех из динамика «Внимание, угроза атомного нападения! Всему персоналу завода занять места в убежищах согласно плану. Внимание…».
Ничего не понимающие рабочие пошли к входу в убежище. Там, стоя у открытой двери, уже орал начальник смены:
– Быстро, быстро! Через три минуты закрываем двери!
– Ничего себе, закрываем! А домой когда? Это чего вы удумали, перед выходным да еще и уже после работы проводить свои дурацкие учения по гражданской обороне! А у меня сейчас домой муж придет голодный! – начала качать права Оксанина подруга.
– Дура! – закричал начальник. – Это не учения! Команда сверху пришла! Все зашли? Всё, закрываю, – с этими словами он задвинул тяжелую дверь и начал крутить штурвал на двери.
Притихшие рабочие рассаживались по лавкам убежища в свете тусклой лампочки. За перегородкой механики, тихо матерясь, пытались запустить дизель-генератор.
– Ну что там у вас? – недовольно крикнул начальник смены.
– Сейчас, сейчас.
Генератор чихнул раз, другой и заработал. И тут же на людей в бомбоубежище начал с грохотом рушится потолок.
Убежище, построенное в 1946 вместе с заводским цехом, в начале пятидесятых было усилено и оборудовано фильтровентиляционной установкой, но оставалось самым обычным бомбоубежищем, которое могло выдержать относительно близкий взрыв атомной бомбы первого поколения, мощностью до пятидесяти килотонн. Но удар термоядерной боеголовки мощностью полторы мегатонны оно не выдерживало, а именно такую боеголовку несла упавшая на Киев ракета PGM-17 «Тор», запущенная двадцать минут назад 77-й эскадрильей Королевских ВВС Великобритании с авиабазы Фелтвелл. Старое убежище защитило людей от светового излучения и проникающей радиации ядерного взрыва, эпицентр которого находился всего в двух с половиной километрах от завода, но ударная волна проломила его как картонную коробку.
Оксана очнулась оттого, что ей на лицо капала вода. Она открыла глаза и увидела небо, затянутое рваными тучами разных цветов, от серого до иссиня-черного, еле видными в сумеречной дымке. Она сначала не поняла, где находится. Почему видно небо? Они же все спустились вниз, в убежище. На занятиях по ГО им же говорили, что их убежище выдержит атомный взрыв, надо только успеть в него забежать. И почему она лежит, она же сидела на лавке? Оксана попыталась подняться, но безуспешно и, подняв голову, поняла почему. На её ногах лежала искореженная бетонная балка перекрытия. Непонятно, как ей не раздавило ноги, а может, раздавило? Она же почти их не ощущает… Только чувствует, как по ногам медленно течет что-то теплое. Она попыталась, поворачивая голову влево-вправо, увидеть кого-нибудь живого, но видела только изломанные тела ее подруг и рабочих ее цеха. Оксана попыталась кричать, но быстро потеряла силы. И тогда она просто начала тихо, беззвучно плакать, глядя на низкое, страшное небо со зловещими ядерными тучами. Она смотрела на него, вспоминая другое небо – ночное, с бесчисленными звездами, на которое она смотрела вместе с Борисом. Жизнь медленно уходила из ее молодого тела, а она плакала, беззвучно вопрошая небеса: «Почему так получилось? За что с ней так поступили?».
18–55, время московское, Ярославская железная дорога, перегон Переяславль-Залесский – Загорск, поезд Кострома-Москва.
Леночка лежала на нижней полке, головой к двери купе. Она опустила плотную шторку на окно, пытаясь подремать хоть какую-то часть дороги. Но сон не шел, в голове у нее все крутились разные мысли. За последние три дня она порядком вымоталась. Сначала – четыре дня назад – ее вызвал начальник отдела и непререкаемым тоном приказал ей завтра собираться в командировку в Кострому, на машиностроительный завод. Туда, как оказалось, ещё утром из Красноармейска выехала куча народу, почти три вагона были заняты рабочими и инженерами НИИ-58. Все это называлось «развертыванием дублирующих производств в угрожаемый период», но Леночку – точнее Елену Сергеевну Белову, как ее почтительно называло местное начальство, – эти высокие материи не волновали. Инженеры все время пропадали в отделах главного технолога и главного металлурга, рабочие разбежались по цехам, матерясь в поисках нужного инструмента. А на Леночку обрушилась вся рутинная бытовая и хозяйственная подоплека размещения множества людей на новом месте. Поэтому она даже обрадовалась, когда начальник отослал её обратно в Красноармейск, забрать какие-то аттестационные документы для группы сварщиков, без которых местный военпред никак не хотел принимать первые детали. В Костроме, в нескольких цехах машиностроительного завода, по плану должно было быть развернуто мелкосерийное производство некоторых типов жидкостно-ракетных двигателей, но Леночка этого не знала, да и знать не хотела. Она хотела доехать до дома и наконец-то выспаться. И надо еще решить, что ей делать с двумя письмами Александра, так и лежавшими у нее в сумочке без ответа. Она вдруг вспомнила, что ее начальник за прошедшие два дня вспоминал Сашу раз двадцать, все сокрушаясь, как его сейчас не хватает. И он красивый, сильный. И комнату ему уже дали сразу же, когда он пришел на работу. Значит, он перспективный? И, в конце концов, ей было с ним хорошо тогда, в прощальную ночь. Может, это и есть ее принц, которого она все время ждет, только она, дура, не замечает его у себя под носом? Решено, завтра она ему напишет. Хорошее, длинное письмо, чтоб он понял, что его здесь ждут, и не заглядывался на всяких местных. С этими мыслями она начала дремать, убаюкиваемая покачиванием вагона.