Крейсер выполнил загоризонтную стрельбу по всем правилам. Ракеты, шедшие на большой высоте, управлялись офицерами-операторами «Грозного»: они произвёли селекцию целей, выбрав наиболее важную – авианосец – и подали радиолокационным визирам ракет команду на захват. Ракеты – всего крейсер выпустил их шесть штук – поочерёдно снизились с высоты пяти километров до трёхсот метров и перешли в режим радарного самонаведения.
«Викториес» получил три попадания – общим счётом тысячу двести килограммов взрывчатки – и превратился в пылающую развалину, четвёртая ракета переломила пополам эсминец «Диана». В ракетных установках «Грозного» остались две ракеты со специальными боевыми частями мощностью в двадцать килотонн, но их пуск не потребовался: «Викториес» затонул, повторив судьбу авианосца «Глориес», погибшего в этих же местах двадцать два года назад. Стало ясно, что дальнобойная тяжёлая артиллерия окончательно уступила место ракетам, которые оказались очень опасным оружием для самых крупных кораблей. «Русское помело[87] вымело наш флот» – мрачно пошутил Первый лорд Адмиралтейства, узнав о гибели «Викториес».
Пуск противокорабельной ракеты П-35 с ракетного крейсера «Грозный»
Авиабаза Аурих не была атакована ракетами – на неё был высажен воздушный десант. Подполковник Эрих Хартманн в последний момент сообразил, почему авиабазу пощадили, и успел взлететь на своём «Сейбре», сопровождаемый начальником штаба, поднявшимся в воздух на втором самолёте. Этот вылет стал последним для немецкого аса, героя Второй и Третьей Мировых войн – вскоре после взлёта командующий 2-м ЦУВО чуть не столкнулся в небе с громадным четырёхмоторным самолётом, с откинутой аппарели которого сыпались вниз парашютисты. Эту картину Хартманн едва успел разглядеть: над аппарелью засверкали вспышки выстрелов двадцатитрёхмиллиметровой пушки, цепочка трассеров перечеркнула «Сейбр» Эриха и разорвала грудь подполковника бундеслюфтваффе.
А капитан Гриссом попал на допрос, который вёл советский полковник на хорошем английском. Баюкая вывихнутую при пленении руку, командир сбитого «баффа» ни в коем случае не хотел подвергнуться физическим методам дознания, и поэтому рассказал всё: и кто он такой, и что они делали в небе над Польшей, и куда сбросили бомбы, и как были сбиты. Он так увлёкся своим чистосердечным признанием, что даже не обратил внимания на польского офицера, присутствовавшего при допросе. А зря – поляки, понёсшие чудовищные потери от натовских атомных бомбардировок, выискивали среди пленных пилотов, имевших отношение к этим налётам.
– Пся крев! – ахнул польский офицер. – Слупск, мой родной город! Ах ты курва мама! Пан полковник, – обратился он к русскому, – отдайте его нам, пше прашем! Пожалуйста!
За исключением эмоциональных вкраплений польской речи, разговор шёл на английском, и Гриссом понял, что влип, причём по самые уши. В глазах поляка американец увидел пыточные клещи, дыбу и колесование – чего ещё ждать от восточного варвара, и к тому же ещё и коммуниста?
«Как же мне не повезло…» – с тоской подумал бравый капитан USAF.
…Сопротивление натовских войск было окончательно подавлено в первых числах ноября. Все прежние тактические наставления были забыты: наступающие мели атомными боеголовками всё подряд, а потом через радиоактивные районы на полной скорости рвались танки, бронёй спасая свои экипажи от жёсткого излучения. Последние бои в сожжённых городах выглядели фантастически: солдаты обеих сторон, похожие в ОЗК и противогазах на инопланетян, беспощадно резались штыками среди пышущих жаром руин и вплавленных в землю останков бронетехники.
…Норвегию советская военная машина раздавила играючи. Батальон королевской гвардии, окопавшись на подступах к Осло, попытался было задержать русские танки, однако десятикилотонная боеголовка, взорвавшаяся над его позициями (советское командование не собиралось ни терять времени, ни нести лишние потери), мгновенно убедила гвардейцев в бессмысленности дальнейшего сопротивления. А британская атомная бомба, сброшенная на Нарвик штурмовиком с «Викториес», до крайности возмутила норвежского короля. Его Величество в резкой форме заявил протест против такой сокрушительной помощи, ведущей к многочисленным жертвам среди мирного норвежского населения, и добавил, что если подобное повторится, Норвегия перейдёт на сторону победителей и объявит войну Англии.
А победители вели себя пристойно – «русских варваров» вполне устраивал захват (с ничтожными потерями) значительной «чистой» территории с неразрушенными городами, дорогами, портами и промышленной инфраструктурой: Северному флоту нужны были базы. И очень скоро мирное население успокоилось, а голубоглазые фрёкен начали с интересом поглядывать на пришельцев с востока.
И в октябре шестьдесят третьего младшая дочь Олафа Нильсена, добропорядочная жена и мать двоих детей, родила третьего ребёнка – горластого черноволосого мальчишку. Масть новорождённого вызвала законное недоумение у светловолосого мужа светловолосой супруги, но старый мудрый Олаф не считал, что из-за такого пустяка стоит рушить семью. Он сумел убедить зятя, что генетика – это наука тёмная и непостижимая: возможно всякое, особенно если в воздухе носится разная радиоактивная гадость. И мир был восстановлен.
Жизнь налаживалась – скандинавы полагали, что им повезло: они хорошо знали, во что превратилась начисто выжженная Европа…
По дорогам Европы – по автобанам, где совсем ещё недавно неслись целые вереницы изящных машин, и по просёлкам, ухоженным и чистым, брели толпы беженцев. Эти люди в одночасье потеряли всё – дома, работу, сбережения, размеренность, будущее, – и шли теперь неведомо куда, спасая то последнее, что остаётся у человека: жизнь. Правительствам стран разгромленного блока НАТО было не до них, а у победителей хватало своих забот – Польша и Восточная Германия также подверглись разрушениям, там тоже были беженцы, и военные власти спешно организовывали для них временные лагеря, выбирая для этого относительно чистые районы среди множества радиоактивных пятен, оставленных ядерными взрывами. И неудивительно, что заботились эти власти в первую очередь о своих – до беженцев из стран НАТО у них просто не доходили руки, и «бесчеловечность коммунистических варваров», о которой на все лады твердила пропаганда США и Британии, была здесь совершенно не при чём.
Датчане бежали в Швецию, переправляясь через балтийские проливы на чём попало; Австрия и Швейцария принимали беженцев из ФРГ, но Франция, принимая ограниченное число бельгийцев и голландцев, немцев на свою территорию не пускала – дело доходило до обстрела толп беженцев из пулемётов (по официальной версии Парижа, германские беженцы несли с собой угрозу эпидемии – наряду со складами химического и атомного оружия в ФРГ были разрушены и склады оружия бактериологического). А у президента Франции и без того хватало головной боли: русские танки стояли на французской границе и в любой момент могли её пересечь во исполнение секретных статей договора между СССР и Францией, по которому последняя предоставляла советским войскам проход в Испанию. Однако делать это де Голлю совсем не хотелось – США, донельзя раздражённые «предательством» французов, недвусмысленно обещали «попортить экологию Франции» атомными бомбами, если де Голль и дальше будет продолжать в том же духе. И была ещё Британия со своими «випами» и ядерным оружием, также не испытывавшая к Франции особо тёплых чувств. И де Голль балансировал на лезвии ножа, поставляя русским продовольствие и одновременно запугивая Франко перспективой советского вторжения, если Испания не перестанет поддерживать НАТО. Последнее возымело должный эффект – каудильо потребовал, чтобы американские войска, переправлявшиеся через Атлантический океан, не высаживались в испанских портах. «Не для того я провозгласил политику национального примирения, – витийствовал Франко, – чтобы вновь ввергнуть мою страну в пучину войны!» (в переводе на обычный язык это означало «А идите вы все со своими проблемами и меня не трогайте!»). А Москва – Москва молчала: советские танковые дивизии стояли на месте.
И американцы высаживали свои части в Англии – до выяснения обстановки, – а де Голль, старясь не идти на обострение ни с кем, держал в полной боевой готовности авиацию (благо атомные бомбы от американцев, желавших привязать Францию к НАТО, он получить успел), и французская эскадра в составе авианосца «Клемансо», крейсеров «Кольбер» и «Де Грасс» и шести эсминцев крейсировала в Средиземном море, готовая нанести удар палубной авиацией хоть по Гибралтару, хоть по марроканской базе США в Рабате.
Война в Европе затухала, но всё ещё грозила новой вспышкой и новыми смертями, которых и без того хватало: люди умирали тысячами от ран, ожогов и от лучевой болезни – большая часть территории Германии, Польши, Бельгии и Голландии на долгие месяцы стала непригодной для жизни. Истерзанная Европа хотела мира…
Мутная вода плескалась у самых ног. На пологом берегу перекликались солдаты; кое-кто, невзирая на промозглую ноябрьскую погоду, разделся до пояса и окатывал водой тело, взопревшее от многочасового пребывания в защитном комплекте, – замеры показывали, что вода эта почти неактивна: над Северным морем ядерные боеголовки не рвались, а больших рек, несущих в океан отравную перхоть с материка, поблизости не было. Боевые машины дивизиона майора Остащенко напоминали усталых зверей, упёршихся в землю железными лапами гусениц. Позади них поднимались к небу дымные столбы – там догорали немецкие города, сметённые атомными взрывами, – а впереди лежала Голландия: та её часть, которую затопило Северное море, прорвавшееся через дамбы, разрушенные ядерными бомбами.
Затопленная Голландия
– Вот мы и дошли до последнего моря, – сказал Александр Савичев, глядя на мелкие волны, лизавшие мокрый песок.