– Играя, мы выражаем признательность Дьяволу, – возражает отец. – Бог игры – библейский Маммона – это и есть Дьявол!
– Как ты можешь говорить такое в присутствии сына? – возмущается мать. – Не слушай его, Томас. Мы поклоняемся Рулетке, потому что она – символ Земли, которая вращается и в своем круговороте заставляет Шарик падать на счастливый номер! Очко в игре – вот самое главное!
– Сынок, если ты сложишь все числа, написанные в клетках игрового поля Рулетки, получится 666. Число Зверя, знак Дьявола!
– Прекрати, Робер! Дьявол – это просто невезение, его не существует! Случай всем дает на старте одинаковые шансы, и каждый может заставить его работать на себя!
– К черту случай! Иисус пришел доказать, что мы живем благодаря любви, а не случаю.
– Оставь нас в покое со своими выдумками! И без этого неприятностей хватает! И прекрати пить в присутствии сына!
– Мне это не мешает, мам.
– А тебя спрашивали? – взрывается она, как и каждый раз, когда я защищаю ее жертву. – Ешь йогурт, если хочешь избавиться от своего жира.
Отец допивает пиво, отодвигает стакан и, упираясь руками в стол, со вздохом встает:
– Ite, missa est.
Я спрашиваю, что это значит.
– Что он идет спать, – переводит мать.
– Это означает: «Идите с миром, месса окончена».
– Латынь?
– Хватит! – прерывает нас мать. – Хорошо, что здесь не установлены микрофоны…
– Да кому это интересно, бедняжка Николь?
– Я защищаю будущее нашего сына от опасностей, которые ты на него навлекаешь!
– Какие опасности? Разум, культура, критическое мышление?
– Твой извращенный ум, тяготеющий к самоубийству! Твое нежелание лечиться!
– Меня нельзя вылечить! Со мной это не пройдет – промывание мозгов! Я останусь с грязными мозгами и этим горжусь! «Чтоб счастливо прожить – невежественным быть»? [2] Я говорю: нет! В гробу я видал такую жизнь!
– И поэтому портишь жизнь нам? Хочешь, чтобы тебя арестовали как нервно-депрессивного?
– Уходите, я хочу спать.
Пошатываясь, он делает три шага, опускается на колени и вытаскивает из-под дивана подушку и одеяло. Хлопает дверь: это мать пошла плакать в свою комнату.
Я не люблю, когда они говорят о Боге: это всегда заканчивается одинаково. Кстати, поэтому правительство и отменило религию. Однако она не исчезла бесследно, особенно в нашей семье. Проблема отца в том, что он слишком много знает, потому что работал в Цензурном комитете. А чтобы запретить книгу, надо прочитать не только ее, но и другие, уже запрещенные, чтобы понять, подпадает ли она под запрет. Это дает новые знания, которыми мало с кем можно поделиться. С тех пор как отца уволили из Комитета за пьянство, он не читает новых книг, но помнит всё ранее прочитанное. И передает мне. Он говорит: «Ты сливная труба моей эрудиции». Я понимаю далеко не всё, что он рассказывает, но впитываю как губка. Не будь меня, он бы просто захлебнулся.
Вдруг я понимаю, что старик-ученый, поселившийся в моем плюшевом медведе, – это, возможно, шанс для отца. Может, теперь ему будет с кем поговорить – с кем-то такого же уровня. И тогда он бросит пить.
Я кусаю губы, стараясь унять возбуждение. Не вижу особого интереса в спасении планеты, а вот спасти собственного отца было бы здорово. Но для того, чтобы он мог услышать голос профессора Пиктона, я должен ему признаться, что стал убийцей.
Ладно. Для начала помою посуду.
8
Я не спешу вымыть тарелки и навести порядок на кухне. Нарочно тяну время. Как только подумаю о том, что ждет меня наверху, тут же хочется всё отдраивать до блеска и расставлять по местам. Может, профессор Пиктон тем временем заснет. Если бы перед ужином мы с отцом остались одни, я бы мог спросить его, нужен ли сон мертвым. Но когда он достает подушку и одеяло, это значит, что сейчас появится бутылка, и разговаривать с ним уже бесполезно. Как он говорит, алкоголь – его огнетушитель.
Выйдя из кухни, замечаю свет в комнате матери. Заглядываю в замочную скважину. Она сидит, положив локти на туалетный столик, и рассматривает свои морщины на компьютерном изображении. Это зеркало будущего. Две камеры на уровне глаз, программное обеспечение для проектирования и коррекции, и вы получаете собственный портрет в том возрасте, который зададите в программе.
Программа может рассчитать и будущий вес. Вы указываете свой рацион, каким спортом занимаетесь, и вам пишут, сколько кило вы прибавите. Не буду рассказывать, каким я увидел себя через десять лет – настоящий жиртрест. А вот когда в зеркало будущего смотрится отец и перечисляет всё, что пьет, программа показывает скелет. Ну ничего, вот уже три года компьютер предупреждает, что ему осталось жить всего месяц… Поэтому я не отчаиваюсь.
– Как же задолбало! Дерьмовая жизнь! – бормочет сквозь зубы мать, глядя на свое отражение. – Я теряю весь свой запас молодости с этим ребенком!
Она резко встает и выключает свет.
Часы показывают без двадцати одиннадцать, когда я на цыпочках поднимаюсь по лестнице. Я немного приободрился, увидев, как сильно мать постареет в будущем, переживая из-за нынешних морщин. И говорю себе, что тело, в котором мы находимся, неизбежно влияет на нас. Вот, например, мне, подростку, сон нужен гораздо меньше, чем ребенку, которым я когда-то был. Старики тоже мало спят. Но когда они переселяются в медведя, это совсем другое дело! Медведи впадают в зимнюю спячку.
Я приоткрываю дверь своей комнаты, стараясь сделать это бесшумно. Ученый, сложивший лапы на груди, встречает меня пронзительным криком:
– Куда ты провалился, черт возьми? У меня сейчас мозг взорвется от идей! Записывай, живо!
Да, похоже, этому медведю зимняя спячка не грозит. Я тихо открываю свой сундук с игрушками, вынимаю плитку шоколада, которую прячу под журналами с голыми девушками, и предлагаю ему кусочек.
– И чем, по-твоему, мне ее переваривать, идиот? Может, у твоего медведя есть желудок?
Не отвечая, поворачиваю его мордой к стене и начинаю раздеваться. Попробую быть любезным.
– Так значит, вы – профессор Леонард Пиктон? – говорю я почтительно.
– Лео, а не Леонард! Никто, кроме моей жены, меня так не называет. Обо мне сообщили по телевизору?
– Ну конечно.
Я застегиваю пижаму и добавляю еще любезнее:
– Очень рад знакомству.
– Радоваться нечему, – мрачно отвечает он. – Мое тело уже обнаружили?
– Нет-нет.
– Уф, слава богу, – вздыхает он с облегчением. – Я опасался именно этого.
Мне приятно, что он как будто повеселел. Хотя я замел следы и меня ни в чем не заподозрят, его реакция повышает мою самооценку. Я кладу в рот шоколадку.
– Очень приятно, что вы беспокоитесь обо мне.
– Речь не о тебе. Пока они не нашли моего тела, я существую.
Я несколько секунд обдумываю, что он сказал, потом с трудом говорю:
– То есть я слышу ваш голос, потому что вы еще считаетесь живым? А когда люди узнают, что вы умерли, это вас убьет окончательно? Так?
– Не надейся. Так легко ты от меня не отделаешься, парень, у нас слишком много работы. Открывай тетрадь.
Я резко хватаю его, прижимаю к письменному столу и изо всех сил давлю на живот.
– Что на тебя нашло? Отпусти!
Я вспоминаю то, что прочитал в Евангелии, которое отец тайком дал мне прошлым летом и которое сейчас спрятано за подвесным потолком в туалете. Зверски выпучив глаза, я провозглашаю, подражая Иисусу:
– Заклинаю тебя выйти из этого медведя и вернуться туда, откуда ты пришел!
– Прекрати! Что за ребячество! Если душа покинула тело, она не может в него вернуться!
– Ладно, тогда выйдите из моего медведя и вселяйтесь в своих домашних!
Я изо всех сил давлю на плюшевый живот, мну его, чтобы изгнать оттуда непрошеного гостя. Он извивается в моих руках.
– Перестань… мне щекотно!
Растерявшись, я ослабляю хватку.
– Щекотно?
Он самостоятельно садится.
– Разумеется! Мой мозг создал связи с молекулами плюша: ты мнешь мой живот, и мне щекотно. Это же логично! Имей в виду: информация действует в двух направлениях! Я воздействую на материю, следовательно, испытываю ее воздействие на себе.
Он встает на четвереньки и начинает отжиматься. Я озадаченно смотрю на него.
– Что вы делаете?
– Разминаюсь. Если мне суждено остаться в этом теле, мне нужно научиться им пользоваться, чтобы быть самостоятельным.
Он перекатывается на бок, потом встает. Вращая вытянутыми вперед лапами, подходит к самому краю стола.
– Я иду! – ликует он. – Конечно, движения пока не скоординированы… Сказывается ревматизм в прошлом. И потом, откровенно говоря, включить двигательные реакции в молекулах плюша – нелегкая задача… С нервами и мышцами гораздо удобнее, во всяком случае, такое конструктивное решение стоит признать более удачным.
– Но… как вы это делаете?
– Технически? Я представляю себе, что иду, проецирую этот образ, а электромагнитные волны передают информацию молекулам лап, как если бы медведем дистанционно управляли с помощью пульта. Только пультом являюсь я сам и управляю собой изнутри, если так понятней. Это называется власть духа над материей.
Подойдя к краю стола, он разбегается, гордо объявив, что ему достаточно просто визуализировать приземление. Потом прыгает вниз. И с размаху шмякается об пол.
– Вы в порядке, профессор?
– Нет, – ворчит он, уткнувшись носом в ковер.
– В следующий раз визуализируйте заодно и парашют.
Он пытается встать, но отказывается от этой затеи. И сидит, облокотившись на лапу.
– Ладно, на чем я остановился? Ах да. Записывай: таким образом, нужна мощность семь на десять в двенадцатой степени протонов в цикле, чтобы высвободить энергию в семьдесят миллиардов электронвольт.
– Для чего?
– Для протонной пушки. Когда ты меня убил, я как раз заканчивал разработку этой идеи; теперь мы сконструируем ее вместе.
– Пушку? Но это же нехорошо! Я не хочу делать оружие!