Зимой мы с Фетом строили большие снежные горки, поливали их водой и катались до умопомрачения. Мой папа помог нам описать режим, чтобы с горки нас скатывало еще быстрее. Прыгали на снег с крыши, предварительно просвечивая режимами окрестности, чтобы ни на что не наткнуться. Делали каток в любом понравившемся нам месте – за что нам попадало и от моей мамы, и от папы; и мама Фета, свалившись на льду, который покрывал тонкий слой снега, смотрела на нас очень выразительно.
В школе училось семь человек. В нашем классе было всего два ученика: я и Фет. А класс нам достался достаточно большой – человек на пятнадцать. Когда нашей учительнице надоедало, что мы с Фетом перешептываемся или рисуем друг у друга в тетрадках, она рассаживала нас: меня на первую парту в первом ряду, Фета на последнюю парту в третьем. И порой говорила нам, что наш класс – самый слабый. Мы сдержанно хохотали. А Фет шутил:
– Ага, даже бункер вдвоем с места не сдвинем.
И мы снова хохотали – уже открыто.
Иногда учительница пропадала на несколько дней. Говорили, что она уходила зарабатывать кю – хотела в следующем мире пожить по-человечески. Учителей не хватало, и нам приходилось заниматься с другими классами. Один человек в нашей школе учился в первом классе, два – в пятом и два – в девятом. Нам давали полную свободу выбирать, к кому присоединиться.
Мы просиживали свое время в девятом. Там учились две дылды-девчонки. Учитель у них был тоже один, как и у нас, – учителей не хватало. Эти девчонки тратили кю на то, чтобы сердечки, которые они вырисовывали в тетрадях, получались красивее. А учитель им в это время пытался втолковать основы. Он так старался всё объяснить, что даже нам многое было понятно. А девчонки, если их вызывали к доске, бросали на нас умоляющие взгляды, чтобы мы подсказали.
Такие великовозрастные девчонки бывают добродушными и глупыми, как подросшие щенки. Мы их подкармливали бутербродами, и они, довольные, помогали нам с рисованием. Звали их похоже: Глаша и Маняша.
Иногда мы собирались с Фетом у него или у меня, просто повторяли имена этих девчонок, и нам уже было смешно.
– Глаша и Маняша, – подпрыгивал на месте Фет. – Ха-ха-ха.
А я говорил:
– Ой, я не могу, – хватался за живот, падал на кровать и долго хохотал.
Фет снова певуче тянул:
– Гла-а-а-а-а-а-а-а… ша-а-а-а…
А я, смеясь и плача, умолял:
– Ой, Фет, ну пожалуйста, ну не надо.
– И Маняша! – добивал меня добрый мальчик.
В тот последний день я стоял, одетый, у нашего дома, прыгал на месте, а рюкзак хлопал у меня за спиной. Я задирал голову и смотрел на облака. Они были высокими, розовыми и морозными. От них становилось холоднее, чем на самом деле. Фет собирался долго, и я готов был снова идти проверять – уж не уснул ли он.
Калитка качнулась, и в наш двор вошел Лис, первоклассник. Он был рыжим, веснушчатым и воинственным. И он здорово шепелявил из-за выпавших молочных зубов.
– Я сегодня с вами, – сказал он. – Срочные дела у моей учительницы, я ее по дороге встретил.
– Какие это? – насторожился я.
Лис обиделся:
– Я же сказал – срочные!
Ясно: не знает. Я подошел к Лису, поснимал хлебные крошки у него с воротника.
– Еще воробьи заклюют, – пугнул его я.
– Сам кого хочешь заклюю, – буркнул Лис. – Где Фет-то?
Иногда Фет вспоминается мне таким, какой он вышел к нам в тот день. Маленькая гора. В шапке-ушанке, в унтах, шубе.
Он шел, переваливаясь с ноги на ногу. Лицо было замотано шарфом, только глаза сверкали.
– Мама сказала, что холодно, – глухо, из-под шарфа, сказал он.
– Твоя мама же спит, – напомнил ему я.
Фет медленно повернулся к нам:
– А я ее разбудил. Будил-будил, а она только сказала мне: «Холодно сегодня, оденься», – и снова спать. Вот я и оделся.
Лис посмотрел на Фета как на дурака. Сам мальчишка был в легкой курточке и тонких брюках.
– Режим повышенного теплосбережения включил бы, – посоветовал он. – Чтобы дойти до школы, немного надо.
– Нет, ты не понимаешь, – сказал ему Фет из-под шарфа. – Я просто послушный.
– Как на конец света оделся, – буркнул Лис.
Мы шли по заснеженной дороге, на которой виднелись чьи-то одинокие следы. Из печной трубы школы валил дым, вкусно пахло булочками. На крыльце школы шептались о чем-то Глаша и Маняша. Впереди был хороший день. А если чуть дальше вперед – то хорошая весна. И замечательное лето вслед за ней…
Лис пошел вперед, а мы с Фетом остановились и посмотрели ему вослед.
– Здорово, что мы с тобой познакомились, – вдруг сказал Фет. Серьезно так сказал, что у меня аж мурашки по коже побежали. Я согласился:
– Еще бы.
Фет вытащил ладонь из необъятной варежки и взял меня за руку. Рука была перегретая, но раз это рука лучшего друга, то и такая сойдет.
И в этот момент Лис остановился, вжал голову в плечи. И девчонки на крыльце смолкли. И вообще в мире стало так тихо, как будто он пустой, нежилой, словно и нас в нем нет…
И тут же полетели воздушные шарики – маленькие, размером с вишню, разноцветные. С каждого шарика спускалась нитка, к которой была прикреплена табличка с надписью «Конец света». Шарики поднимались прямо от земли и шли вверх нескончаемым потоком.
Конец света!
Фет присвистнул, сорвал с себя шапку и подбросил ее.
– Конец света! – крикнул он.
Девчонки завизжали и помчались по домам.
Мы с Фетом зашли в школьную столовую и взяли несколько горячих булочек, посыпанных сахаром, чтобы нам конец света слаще казался. На улице не переставая летели крохотные воздушные шарики, запах снега смешивался с запахом выпечки. Мы шли домой и смотрели на этот мир в последний раз. Больше мы никогда не увидим ни этого забора, торчащего из-под снега, ни печных труб, ни наших небольших домиков. Прощай, школа, снег, горки, зимние куры, сельская жизнь, прощайте! Здравствуй, новый мир, лучший мир, наш мир…
Мы прибежали домой, подождали, пока соберутся родители. Хотя собираться было незачем – всё оставалось в этом мире. В бункер мы шли вместе с Фетом и его мамой. Было грустно и радостно одновременно. Интересно ведь – что там, дальше?
– Может, хоть что-то получше будет! – с надеждой говорила моя мама.
А мы с Фетом старались не думать о том, что нам здесь нравится и никуда больше мы не хотим. Что бы ни было впереди, этот мир никогда не повторится, и от этой мысли щемило сердце.
Двери огромного металлического бункера были распахнуты.
Я забрался внутрь и посмотрел в окно. Мела вьюга, крохотные воздушные шарики сносило ветром. Где-то там, вдалеке, был наш дом. Он пах моим детством, папой с мамой. Фетом была протоптана к нему тропинка. И дом оставался один. Точнее, исчезал. Навсегда.
Я этого не хотел.
Задраились люки, и бункер стал медленно подниматься над землей. И тысячи, миллионы бункеров по всему земному шару тоже поднимались в воздух. Фет приник к иллюминатору и смотрел вниз. Я встал рядом с ним. Земля крохотным шариком плыла внизу. Бункер остановился, будто наскочил на препятствие. Из динамиков послышался обратный отсчет.
Десять. Девять. Восемь. Семь…
Фет быстро глянул на меня и снова перевел взгляд вниз, стараясь запомнить – навсегда.
Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один.
Ноль.
Мир внизу исчез. Пропал – и какое-то время на его месте зияла пустота. Так мы и висели в космосе. Не помню сколько. Может, день. Может, чуть больше…
А потом появился новый мир – тот, в котором мы сейчас живем.
Бункер громыхнул и стал неторопливо снижаться.
На выходе нужно было зайти в кабинку и переодеться. Мне выдали оранжевую рубашку, оранжевые шорты, оранжевые носки, оранжевые кеды.
– Всё оранжевое? – спросил я.
Работники бункера кивнули:
– Будет оранжевый день. Таковы новые правила.
С тех пор я не люблю оранжевые дни. Они всегда настают против моей воли.
Марийка
– Марийка… – выдохнул Фет.
Прищур у Марийки был недобрый. Как будто ее предали. Как будто предатели – мы. Но разве мы были предателями?
Мы поднялись, и она, чуть помедлив, поднялась вслед за нами. Мы шагнули к ней, а она осталась на месте. И смотрела на нас так, будто на ее лицо светит солнце, и она от этого морщится. Только была она в тени, и это мы с Фетом были ее солнцем.
– Злится, – шепнул Фет.
Мы встали напротив нее и смотрели ей в глаза. Нечего нам было стыдиться! Мы пришли в прыгалку, как договаривались. А то, что немного опоздали, – с кем не случается?
– Здорово ты там, – сказал я, нарушая молчание. – В прыгалке. Рекорд побила.
Марийка только еще больше скривилась. Мне стало не по себе. Я даже потратил один кю на мыслеобмен с Фетом.
«Чего это она?» – спросил я мысленно.
«Не знаю», – мысленно ответил Фет.
И на это ушел один кю! Но мне стало немного спокойнее. А Марийка сказала:
– Не пользуйтесь мыслеобменом, у меня от него спина чешется.
Фет попробовал сгладить ситуацию и рассмеялся. Ну, как будто то, что сказала Марийка – хорошая шутка. Только вот Марийка еще больше посуровела.
– Опоздали мы немного. В банк ходили, – сказал я.
Прямо по нашим ногам прыгали надоедливые капли, но мы не обращали на них никакого внимания. Мы стояли и молчали. Падал мягкий снег, ложился на наши волосы. Я чувствовал себя паршиво. Неудивительно: оранжевый день. На Марийке оранжевый цвет был слегка ядовитым. На нее холодно смотреть – в коротких шортах, майке на тонких бретельках, в сандалиях на босу ногу. Мы моментально замерзли, глядя на нее. Фет даже зубами застучал. Казалось, мы так простоим вечность, и вечность гордая Марийка будет дуться на нас, вечность мы станем смотреть на нее, вечность нам будет от этого плохо.
Пусть уж это поскорее закончится, подумал я.
– Предатели, – шепнула Марийка, отвернулась и пошла прочь.
Всё было так же, как вчера. Если она каждый день будет такие штуки вытворять, то мы долго не про