– Быстро же вы, Оленька, скисли. Другие вон чего – и то ничего. Я, конечно, открыто в ваше дело соваться не могу: и епархия другая, и заклятого друга лишний раз настораживать не хочется. Могу из личной симпатии немножко помочь вам информацией: прощупать, откуда и куда тянутся ниточки с арестом вашего мужа, или полюбопытствовать, как продвигаются поиски убийцы вашего… покойного зама, если, конечно, его труп уже обнаружили. Вы, кстати, в квартирке убитого не наследили?
Я покачала головой.
– В каком районе он жил?
– В Центральном, на Весенней.
– Это хорошо. Кстати, какие-нибудь данные на его сожителя у вас есть? Ну там, адрес, приметы, любая информация, в общем.
Я с готовностью полезла в сумочку и достала два фото:
– Вот. На этой – Сашенька, а на этой – Толик. Правда, я не знаю ни его фамилии, ни адреса. Сашенька рассказывал что-то, но я привыкла детали его любовных историй пропускать мимо ушей, так что… Знаю лишь, что вместе они были последние полгода, причём познакомились как раз в то время, когда Толик отбыл очередной срок и освободился. Сидел он, кажется, за то, что кого-то до смерти забил обрезком трубы. Вот и всё…
– Ну, Оленька, это же замечательно – просто море информации: фото, судимость, примерное время освобождения. Этак, если он из нашей области, я по информационной базе уже сегодня прокачаю вашего… ну извините, не вашего Толика. Может, он какую-то зацепочку и даст. А теперь давайте сделаем так: вы оставьте мне ваш адрес и телефон, чтобы лишний раз не мелькать у наших высоких ворот. Когда у меня что-то появится, я вам звякну, подъеду и расскажу. Идёт?
Я благодарно закивала головой…
Всякой скотине мать
Дора Михайловна сошла с ума. Она всегда была такой благообразной и дружелюбной старушкой, что я сразу даже не признала её в гарпии с всклокоченными волосами, которая открыла мне дверь. Трудно понять, чего больше – страха или злобы – было в её голосе, когда с порога Дора Михайловна заорала на меня:
– Хватит, наработалась! Ольга Сергеевна, давайте расчёт, и больше ни минуты в вашем доме я не останусь! Мне покой и жизнь дороже!
– Что случилось, Дора Михайловна, голубушка?! Димка вас чем-то обидел, что ли?
– Какая вам разница?! Деньги давайте! Ещё не хватало, чтобы меня по полициям и судам затаскали. Вы и муженёк ваш разбирайтесь со своими тёмными делишками, а мне это ни к чему.
– Дора Михайловна, но что же мне делать? Димку даже оставить не с кем: Володю арестовали, я работаю.
– Сдайте в детский сад, как все нормальные люди делают. Тоже мне, фифа барских кровей! Нахапают денег и бесятся с жиру…
Гниль пёрла из маленькой старушки полными вёдрами. Сверкая бесцветными глазами, она наскакивала на меня и грозила сухоньким кулачком, видя во мне, наверно, омерзительный символ капитализма. Я поспешно полезла в бумажник и подала ей две стодолларовых бумажки – плату за последний месяц – только бы она заткнулась и ушла. Сил моих никаких не было наблюдать, как из милой бабушки, которой я доверяла своего сына, вылупляется злобное, ненавидящее меня существо, гоблин какой-то.
Как-то довелось мне прочесть книжицу, обычный ужастик, в котором под личинами некоторых людей скрывались кровожадные монстры из потустороннего мира, однако никто этого видеть не мог, кроме простого парня, и тот носился, как подорванный, по свету, предостерегая окружающих, но все считали его обычным психом. Такое ощущение, будто со вчерашнего дня у меня тоже открылось тайное зрение, и я в ужасе наблюдаю тянущиеся ко мне свиные рыла и оскалы клыков. Конец света – да и только!
Всё ещё бормоча что-то под нос, Дора Михайловна резво шмыгнула за дверь, и тишина наконец-то воцарилась в прихожей. Я бы заревела – это состояние за последние сутки всё больше делалось для меня привычным, – но не имела права распускать сопли перед Димкой, который даже не появился на шум. Заглянула в детскую. Мой сынуля лежал на диване и старательно изучал какую-то детскую энциклопедию с картинками. Жизнь шла своим чередом, и надо было думать, что делать.
– Дима, я хочу сказать тебе кое-что: бабушка Дора больше не сможет приходить к нам и заниматься с тобой. Она… заболела.
– Она не заболела, мам. Её телефон напугал.
– Какой телефон?
– Наш телефон. Он позвонил, она немного поговорила с кем-то, а потом начала бегать туда-сюда по комнатам, плакать и кричать.
Я отмахнулась от Димкиных фантазий – их мне только ещё не хватало – и пошла в спальню, прилечь и пораскинуть мозгами. Бабушка-старушка очень не вовремя сделала мне ручкой. Дела пошли вразнос, и надо было срочно крутиться, рассовывать деньги по нужным людям, искать концы ниточек, за которые необходимо дёрнуть для спасения Володи. Мрачному пророчеству Валерия Петровича верить отчаянно не хотелось. Мне хотя бы недельку свободного времени, чтобы задействовать все возможные рычаги, а я связана по рукам и ногам тем, что на мне висят шестилетний ребёнок и мой бутик. Ну, магазин-то можно прикрыть на время. А Димку куда?
Степановна! Я даже подскочила на постели. Как же эта мысль сразу не пришла мне в голову? Вот кого я могу попросить, вот кому я могу довериться! Полина Степановна работала уборщицей у меня в «Экстазе», но фактически мы были подругами, если проигнорировать двадцатилетнюю разницу в возрасте. Много раз я предлагала Степановне стать в моём магазине кладовщицей, товароведом – да кем угодно, либо вообще подыскать ей через знакомых непыльное и денежное место, но на всё Степановна лишь отмахивалась и заявляла, что мыть полы – это её призвание и жизненное кредо.
Степановна была потешной взъерошенной тёткой в совершенно немыслимых одеждах, которые донельзя компрометировали мою модную лавочку. Сказать, что жизнь у Степановны не задалась – это было бы слишком мягко. Если на меня несчастья плотно сыпались лишь второй день, то для Степановны это состояние было перманентным.
В молодые годы, гоняясь за романтикой и туманами, она работала на стройке крановщицей и простудила на сквозняках весь свой организм. Первого мужа Степановны убили в пьяной драке, другой сгорел от водки, третий был мужчина положительный, но – вы будете смеяться – тоже кончил плохо: пошёл в тайгу по грибы и не вернулся. Сын-двоечник вырос, стал наркоманом и успел пустить по венам останки невеликого семейного благосостояния, а сама Степановна страдала букетом самых разнообразных заболеваний, малой доли которых было бы достаточно для того, чтобы человека обычного загнать бы в гроб.
Однако Степановна в могилу не собиралась. Она жила активной жизнью, да так, что её любили все, кто знал. А знали многие. Передвигаться со Степановной пешком по городу было просто невозможно: через каждый десяток метров с ней здоровались и окликали знакомые. Всем им Степановна пересказывала свои последние по времени беды и, в свою очередь, живо интересовалась делами знакомых. Память у неё была очень своеобразной, бытовой направленности: Степановна вряд ли досконально помнила таблицу умножения и могла запамятовать, кто написал «Войну и мир», однако в любое время суток без подготовки способна была рассказать всё про последнего любовника Маринки Сусловой или о том, чем лечила экзему Наташка из сорок третьей квартиры.
Но главный бзик Степановны заключался не в этом. Она была другом животных – Джеральдом Дарреллом и доктором Айболитом в одном флаконе. Не было, наверно, никого из представителей фауны, обитающих в нашем климатическом поясе (ну, за исключением лосей и медведей), которые в разное время ни квартировали бы в обшарпанном жилище Степановны. Всех предназначенных к утоплению котят и кутят тащили с разных концов района к Степановне, а та уже самозабвенно выкармливала их, пристраивала в хорошие руки и помнила всех своих питомцев до единого. Давалась ей такая жизнь нелегко в плане материальном: кроме того, что надо было кормить и лечить себя, иногда подкидывая деньжат на дозу Игорьку, чтобы отвязался, – требовалось ещё регулярно питать и выгуливать всю дикую хвостатую ораву, обитающую в квартире. Потому Степановна постоянно жила на разрыв от невозможности иметь одновременно работу с хорошей зарплатой и много свободного времени. Иногда я подбрасывала ей премиальных деньжат, но старалась делать это очень тактично: Степановна была бабой крайне совестливой и могла запросто обидеться на подачку.
Сейчас действовать надо было в темпе, поэтому я резво привела себя в порядок, наскоро покормила Димку и собрала кое-какое его барахлишко в спортивную сумку. Уже по пути в лифте объяснила, что он поедет на несколько дней в гости к тёте Поле, и Димка пришёл в щенячий восторг: для его пацанской души каждый поход к Степановне был событием первостепенной важности – там можно было вволю наиграться со зверятами. Домой, пока сын был маленьким, мы с Володей остерегались покупать какое-нибудь животное, зато сейчас, когда Димка стал парнем взрослым, возникла у нас идея подарить ему на день рождения породистого сеттера. Теперь обо всяких дорогих подарках, кажется, придётся забыть надолго. Если не навсегда…
…И зелёный попугай
Степановна жила недалеко от цирка, на задворках моднючего супермаркета, открытого с месяц назад. Впрочем, этот факт не носил для Степановны никакого прикладного смысла: она отоваривалась на социальных рынках для пенсионеров и обитала на первом этаже самой заурядной хрущобы. Я лихо затормозила машину перед её окнами, чем привела в лёгкую панику пару проходящих мимо старушек.
Дряхлая дверь в квартиру Степановны могла служить защитой исключительно от честных людей, а потому никогда и не запиралась. Мы вошли в прихожую, пропитанную сложносочинённым запахом мини-зоопарка. Совсем рядом залаяла собака. С вешалки мне прямо на голову сверзился кот: то ли от испуга, то ли приняв меня за огромную мышь. Димка счастливо засмеялся – начинался праздник. Следом за своим лаем в прихожую вышел огромный мраморный дог, с достоинством обнюхал мои коленки и подался обратно. Мы – за ним.
В комнате резвились четыре разномастных котёнка, и, в довершение картины, под потолком из угла в угол заполошно пропорхнул попугай корелла, которого раньше здесь не было. А посреди всего этого Ноева ковчега, благообразная, как мать Тереза, сидела Степановна, читала рекламный буклет и дымила «Беломором» – всё остальное курево было ей не по карману и не к душе.