Больше никогда, Эберхард», заплатил и оставил цветочницу наедине с возросшим интересом.
Под ноги ему попался какой-то газетчик. Мок избавился от него, ткнув ему несколько пфеннигов, и держа газету под мышкой, перешел на наклонную западную окраину Рынка. Через некоторое время он сидел в «адлере», курил первую в этот день папиросу и ждал Смолора и Элерса. Время убивал чтением «Последних новостей Бреслау». В одной из колонок объявлений его взгляд привлек необычный рисунок. Мандала, круг перемен, окружала мрачного старца с поднятым вверх пальцем. «Духовный отец князь Алексей фон Орлофф предсказывает, что приближается конец света. Вот и наступает очередной оборот Колеса Истории — повторяются преступления и катаклизмы древних веков. Приглашаем на лекцию мудреца из Sepulchrum Mundi[2]. Воскресенье 27 ноября, Грюнштрассе, 14–16». Мок открыл стекло и щелкнул окурком прямо в подходящего Смолора. Тот стряхнул пепел с пальто и сел в машину, молча пропустив извинение со стороны Мока. На заднее сиденье взгромоздились нагруженный штативом Элерс и криминальассистент Густав Майнерер, специалист по дактилоскопии.
— Ромиг арендовал свою мастерскую в течение месяца, точно: с 24 октября, — Смолор открыл полицейскую записную книжку. — С июля до конца октября, как сказала корова, мастерская пустовала. Любой грабитель мог туда войти. Сторож особняка часто пьян и спит, вместо того чтобы охранять. Сейчас где-то затерялся. Думаю, что похмеляется. Сапожник с самого начала жаловался на вонь. Его зять каменщик рассказал ему о шутке, как делают каменщики, когда им хорошо не заплатят. Они кладут яйцо в стену. Воняет. Ромиг думал, что за стеной яйцо. Сегодня утром хотел его убрать. Он разбил стену киркой. Это все.
— Что нашли? — спросил Мок.
— Это, — Смолор достал из кармана бурый конверт, достал из него кошелек из крокодиловой кожи и передал его Моку.
Мок просмотрел содержимое кошелька. В нем был паспорт на имя Эмиля Гельфрерта — родился 17 II 1876, музыкант, холост, проживает на Фридрих-Вильгельм-Штрассе, 21, записная книжка с адресами и телефонами, квитанция из прачечной на то же самое имя, читательский билет Городской Библиотеки, несколько трамвайных билетов, а также открытка с Карконоше с надписью: «Моему сладкому наилучшие пожелания с гор, Анна, Зелена-Гура 3 VII 1925».
— Это все? — Мок наблюдал, как люди из морга несут «сладкого» к припаркованному рядом катафалку.
— Нет, еще это. Кто-то прицепил ему на жилет. — Смолор держал в щипчиках открытку из календаря «Универсал» с датой 12 сентября 1927 года. Никаких записей, просто обычный листок из календаря, который каждый день отрывают несчастные, то есть те, кто считает время. Листок был пробит маленькой застежкой.
— Никаких отпечатков пальцев, — добавил Майнерер. — Доктор Лазариус из морга установил временной интервал убийства: август-сентябрь.
— Смолор, мы едем на Фридрих-Вильгельм-Штрассе, в квартиру музыканта. — Мок с облегчением ощутил сосание пустого желудка. Это означало, что организм был готов к пиву и булочке, начиненной перченым салом. — Почему бы нам не встретиться с верной Анной, которая ждет возвращения своего артиста из филармонии?
Элизабет Пфлёгер раздевалась медленно, аккуратно складывая на стул гардероб. Она сняла чулки с подвязками. Софи Мок восхищалась ее тонкими белыми руками, медленно скручивающими скользкие чулки. Элизабет сняла пояс, а потом выскользнула из шелковых трусов. Она осталась обнаженной. В согнутых пальцах левой руки она держала маленькую серебряную пудреницу, в ее другой руке покачивалась резная чайная ложка с длинной ручкой. Она погрузила ее в пудреницу и поднесла к лицу Софи.
— Это очень хороший кокаин, — прошептала она. Софи потянула носом, вздрогнула и провела пальцами по бархатистым, слегка покрасневшим ноздрям.
— Закрой лицо вуалью, — сказала Элизабет. — Спрячь синяк и сохрани инкогнито. Не нужно никому показывать своего лица. Ты будешь делать все добровольно. Ты также можете ничего не делать, только смотреть. Ты можешь уйти в любой момент. Таковы правила.
Элизабет взяла руку своей подруги и открыла дверь, ведущую из будуара в мавританскую спальню. Софи стояла немного беспомощно, держа в свободной руке корзину чайных роз. На кровати под желтым балдахином сидел обнаженный молодой человек и пил какой-то настой. В комнате пахло мятой. Элизабет подошла к мужчине и взяла у него пустую чашку. Из стоящего рядом кувшина она налила себе настоя до краев.
— Это мята, — сказала Софи. — Напиток Венеры.
Напиток Венеры, по-видимому, начал действовать на мужчину.
— Помни, — Элизабет притворялась, что не видит этого, и дула в чашку. — Ты можешь в любой момент покинуть это место. Из будуара выход прямо на лестницу.
Софи никуда не вышла.
Гельфрерт занимал небольшую комнату на чердаке величественного особняка на Фридрих-Вильгельм-Штрассе, 21. Этот номер помимо табурета, таза, зеркала, вешалки и железной кровати заполняли ровно поставленные под окном бутылки с ликером из альпийских трав Гуттентага. На подоконнике стояло несколько книг и футляр с валторной.
— У него деликатный вкус, — заметил Элерс, расставляя штатив.
Мок дал соответствующие указания своим людям, спустился вниз, пересек улицу и пошел в сторону Кенигсплац. Дождь перестал идти, появилось солнце и ярко осветило вывеску таверны Гренгла. Через некоторое время Мок поглотил в себя желанную булочку с салом, запив пивом ее острый перечный вкус. С облегчением выпил последние капли пива и почувствовал легкое головокружение. Он бросил немного мелочи симпатичному бульдогу, который вытирал кружки за баром, и закрылся в телефонной будке. Через мгновение он вспомнил свой номер телефона. Адальберт поднял трубку после первого гудка.
— Добрый день, где госпожа? — Мок долго выговаривал слоги.
— К сожалению, господин советник, госпожа Софи ушла час назад, — сказал Адальберт очень быстро, зная, что его хозяину нужно все рассказать, не дожидаясь вопроса. — Она пошла по магазинам с госпожой Пфлюгер, вскоре после того, как ей прислали корзинку с розами. Эту корзину она взяла с собой.
Мок повесил трубку и вышел из закусочной. Его люди сидели в «адлере» и заполняли внутренности машины никотиновым дымом. Он присоединился к ним.
— У Гельфрерта была невеста, рослая блондинка около тридцати. Она навещала его с двухлетним мальчиком, — сообщил Смолор. — Девица с ребенком. Сторож давно ее не видел. Гельферт работал в каком-то оркестре и ходил по ученикам. Уроки фортепиано. В последнее время с ним было плохо. Он пил. Никто его не навещал. Соседи жаловались, что он оставляет после себя грязь в сортире. Больше никаких зацепок.
— Мы нашли обратный ответ из Городской библиотеки, — Элерс подсунул Моку под нос клочок печатной бумаги. — 10 сентября Гельферт отдал книгу под названием «Antiquitates Silesiacae (Античность Силезии)». В библиотеке выдали ему квитанцию, подтверждающую возврат этой книги.
— То есть 10 сентября он был еще жив. Принимая во внимание выводы доктора Лазариуса, наш музыкант с 10 по 30 сентября был замурован в сапожной мастерской, во дворе особняка «У грифов».
— Кто-то его туда заманил или притащил без сознания. — Смолор открыл окно, чтобы выпустить немного свежего воздуха.
— Затем он заткнул его и привязал к крюкам на противоположной стене каморки, чтобы он не кинулся и не сломал свежую кладку, — добавил Мок. — Одно меня интересует: мог ли наш Синяя Борода не бояться, что на следующий день в мастерской появится новый арендатор и вскроет только что замурованную стену или, что еще хуже, услышит нечленораздельные звуки, выдавленные несмотря на кляп жертвой?
Мужчины молчали. Мок подумал о еще одной кружке пива, расселся пошире на пассажирском сиденье и обернулся к сидящим сзади полицейским. Сдвинутая на затылок шляпа придавала ему залихватский вид.
— Смолор, достаньте из-под земли этого сторожа из особняка «У грифов» и допросите его. Проверьте в наших бумагах покойного и всех его друзей из блокнота. Вы, Элерс, займетесь исследованием прошлого Гельферта. Где он родился, какого он вероисповедания и так далее. Потом допросите знакомых убитого, которые живут во Вроцлаве. Рапорт послезавтра в полдень.
— А мне что делать? — спросил Майнерер. Мок на минуту задумался. Майнерер был амбициозным и злопамятным. Однажды он по пьяни сказал Элерсу, что не понимает, почему Мок предпочитает такого тупицу, как Смолор. Майнерер не задавал себе вопроса, что критика добродушного Смолора — это трудно смываемый проступок в глазах Мока. С этого момента Майнерер сталкивался на пути своей карьеры с множеством препятствий.
— Вас, Майнерер, я хочу откомандировать на совсем другое дело. Я подозреваю, что мой племянник попал в плохую компанию. Я хочу, чтобы вы следили за ним две недели, каждый день. Эрвин Мок, Николайштрассе, 20, девятнадцать лет, гимназист у святого Матфея. — Мок, притворяясь, что не видит возражения на лице Майнерера, вышел из машины. — Я пойду пешком, нужно еще сделать кое-что важное.
Он быстро двинулся в сторону закусочной Гренгла.
— Господин советник, господин советник, подождите, — за спиной он услышал голос Майнерера. Он повернулся и ждал своего подчиненного с невозмутимым выражением.
— Ваш ассистент Смолор слишком малоразговорчив, — Майнерер торжествовал. — Он не сказал, что на стене висел календарь «Universal», и с отрывающимися листками. Знаете, какой листок был недавно вырван?
— С 12 сентября? — Мок глянул с удовлетворением на кивок Майнерера. — Та, которую убийца прицепил застежкой на жилет покойного? У вас есть этот календарь?
— Да, вот он, — просиял Майнерер и передал Моку еще один бурый конверт.
— Хорошая работа, — Мок спрятал его в карман пальто. — Я позабочусь об этом. Я проверю, есть ли в календаре листок с того жилета.