– Все нормально. Я с авиакатастрофы.
У нее даже не возникло и толики сомнения. Военные находились здесь с целью облегчить спасательные работы, как раз ради них больницу и оцепили, чтобы любопытные и люди со всякой ерундой вроде простуды или заноз не проникали туда и не отвлекали персонал от важного дела.
Но военный лишь покачал головой.
Показал в другом направлении. Это означало «поворачивай». Выбери другую лечебницу. За ним вытянулся ряд военных машин, поставленных поперек дороги, блокировавших проезд, словно больница являлась маленькой банановой республикой, а ее «скорая» – отрядом повстанцев. И Сюзан Акерман объяснила все снова, но ответ оказался тем же самым.
Больница закрыта. Находится на карантине. Разворачивайся.
Только когда она развернула свой автомобиль, собираясь под звук сирены мчаться в сторону какого-нибудь подходящего медицинского учреждения в другой части города, до нее дошло, в чем, собственно, дело.
Террористы.
Сначала падает самолет, потом закрывается больница.
Амстердам подвергся террористической атаке.
Она сжала зубы. Постаралась не поддаваться страху. Это же была ее работа. Ей предстояла кошмарная ночь, а потом столь же кошмарный день, но она сама выбрала такую судьбу – спасать и сохранять чужие жизни, насколько удавалось, и ей следовало продолжать трудиться, пока будет хватать сил.
И в то время как медики делали свою работу за ее спиной, она прибавила газу и, проскакивая один красный светофор за другим, погнала машину по улицам, не зная, что человек на носилках позади нее умрет задолго до того, как они доберутся до места.
Если бы Сюзан Акерман имела доступ к какому-нибудь новостному каналу, она поняла бы, что не уникальна в своих выводах.
Мониторы, висевшие в ряд в синем зале парламента, по-прежнему были заняты новостями об оцепленной военными больнице в Амстердаме. Их сопровождали нечеткие картинки, сделанные с большого расстояния под различными углами, и почти абсолютно одинаковый устный или письменный текст.
Никто ничего не знал. Но это не играло роли.
С экрана на экран перекатывались подаваемые как новость измышления, зачастую в виде только бегущей строки снизу, сверху или поперек него, где не требовалось видеть никакого журналиста, ни светящееся на фоне ночного неба больничное здание: Больница по-прежнему на карантине, сообщалось в СМИ, а также, возможно, оцепление больничного здания связано с атакой террористов. Каждое предположение нагнетало напряжение, и никто не знал, что происходит, но все хотели стать первыми.
Полиция молчит о том, что угрожает больнице.
Пока еще ни одна из террористических группировок не выдвинула свои требования.
Франкен стоял посередине зала, изучал беззвучные комментарии, видел, как двигаются губы, и уже знал, о чем они говорят.
Амстердам подвергся атаке.
– Это хорошо, – сказал он.
Больше не произнес ни слова.
Но все вокруг него поняли.
Это было хорошо не в буквальном смысле, а с точки зрения самой ситуации, когда средства массовой информации сделали вывод, что целая страна, нет, пожалуй, хуже, весь мир, подвергся атаке со стороны некоей абсолютно бессовестной организации, готовой совершить нечто чудовищное.
При мысли о том, что скоро должно было случиться, лучшее объяснение вряд ли удалось бы придумать.
Когда Кристина Сандберг открыла дверь на лестничной площадке и вышла на крышу, казалось, она попала в другой, сотворенный по ее желанию мир.
И во второй раз за один и тот же день оказалась в родной стихии. В небе, создавая страшный шум, висели вертолеты новостных каналов, а все пространство внизу было освещено прожекторами телевизионщиков и мерцающими огнями машин спецтранспорта. А ветер, сразу заключивший ее в свои объятия, приглушал прочие звуки, в результате чего они вроде бы звучали дальше, чем на самом деле. И даже это дополнительно заводило Кристину и подстегивало ее желание действовать.
Она, собственно, не знала больше, чем кто-либо из всех других внизу, тех, кто стоял перед камерами и микрофонами и импровизировал на тему о чем-то неизвестном, но явно сенсационном, происходившем за спинами солдат. Однако у нее хватало материала поддерживать разговор, сколько потребуется. Отчасти благодаря персоналу отеля. Они видели, когда ставили ограждения, и даже представили ее двум своим гостям, которые находились здесь с целью навестить пациента. И по их словам, родственник позвонил им и рассказал, что он боится, что ему не разрешили покидать палату и что персонал не приходит по его звонку. И это произошло два часа назад, а сейчас он больше не отвечал по своему мобильному.
В общем, у нее было о чем говорить, а подойдя к Лео, стоявшему лицом к высокому, освещенному со всех сторон фасаду, она поняла, что вдобавок имеет фантастическую картинку.
Практикант не обманул ее ожидания. У них получилась хорошая команда. И она не забыла рассказать ему об этом.
Кристина подошла к краю крыши, повернулась к своему напарнику и подмигнула ему коротко.
– Ты готов?
А потом сунула наушник в ухо, точно как и ранее в тот же день, проигнорировала его попытки сказать ей что-то и внутренне приготовилась выйти в эфир.
Она была счастлива.
На самом деле.
И не знала о том, что такой же счастливой ей предстояло умереть.
Молодой пилот, которого никогда не звали иначе как Стоун не потому, что он носил такое имя, а из-за репутации крутого парня, выполнял обычный плановый полет на своем вооруженном ракетами F-16. Он находился довольно далеко над морем, когда получил задание по рации.
И оно оказалось настолько неожиданным и шокирующим, что он сначала не смог произнести ни звука. В результате командованию пришлось вызывать его снова с целью убедиться, что с аппаратурой связи все нормально и пилот принял и понял приказ.
Стоун ответил, что он не уверен, и ему повторили уже сказанное. И он долго молчал снова, а представитель командования знал почему.
И когда его голос опять зазвучал в эфире, в нем появились личные нотки, вряд ли допустимые по инструкциям, но они со всей ясностью показали, что его самого мучили те же мысли, прежде чем он «бросил в бой» своего подчиненного.
– Иногда, – сказал голос в наушниках, – с моралью все не так просто. Порой надо выполнять решения, которые ты не понимаешь. А если ты знаешь, что преступление в отношении незначительной группы людей станет спасением для очень многих, наверное, просто необходимо выполнить приказ.
Амстердам быстро приближался, пилот уже видел его, как скопление белых и желтых точек в темноте, но его по-прежнему одолевали сомнения.
Его душа кричала, что он не сделает этого.
И одновременно он знал, что должен сделать.
И в тот момент, когда точки превращались в жилые дома, и прочие здания, и в город, где он вырос и который любил, яростная битва развернулась у него в голове.
Больницу с гражданскими не взрывают.
Просто-напросто не делают этого.
Взгляд Вильяма скользил по стене из экранов с новостными каналами и интернет-страницами со всего мира, висевшими бок о бок и содержавшими одну и ту же новость, когда он внезапно вцепился глазами в один из них.
На какое-то мгновение у него стало легко на душе, он испытал странное приятное возбуждение, и вся страшная реальность вдруг перестала существовать, как бы ушла на второй план, подарив ему короткое мгновение покоя и счастья.
С одного из мониторов там впереди на него смотрела его бывшая жена.
Смотрела не только на него, но и в глаза сотням тысяч людей в Швеции и, пожалуй, в других местах, а точнее, только в объектив камеры. И что, черт побери, она делала там? Стояла одна на крыше, свет вертолетов, жужжавших на заднем плане, разрывал темноту у нее за спиной, а прямо напротив, между ней и черным небом, находился металлический куб из нежно-голубых светящихся окон, и не вызывало сомнения, на что она смотрит.
– У них прямой эфир? – спросил он, хотя прекрасно знал это.
Никто не ответил.
– Эти экраны… Все в прямом включении?
Коннорс первым сделал правильный вывод.
Увидел фамилию женщины в телевизионном сюжете шведской интернет-газеты. Естественно, речь могла идти о совпадении, но, судя по взгляду Сандберга, это было не так.
Он кивнул, спокойно, с тенью сожаления в глазах.
– Да, все вживую, – сказал он.
И Вильям кивнул.
Ничего не сказал.
Кристина Сандберг находилась в Амстердаме. И она стояла перед больницей, которую скоро должны были уничтожить, и он знал об этом, а она и понятия не имела.
Когда боевой самолет появился в первый раз, Альберт ван Дийк каким-то непостижимым образом понял, что должно произойти.
Он все еще сидел на водительском месте в арендованном Кристиной Сандберг автомобиле. В кепке ее ассистента, с поднятым к лицу воротником пальто. Надеясь, что это выглядит словно он замерз и никто не подумает, что данный господин опасается оказаться узнанным кем-то из сотен проходивших мимо полицейских, даже если и то и другое соответствовало истине.
Он не хотел сидеть здесь.
Они находились с внутренней стороны всех ограждений. Кристине Сандберг удалось заставить полицейских пропустить их, чтобы, как она утверждала, отнести сумку в отель, и рано или поздно стражей закона могло заинтересовать, почему ей понадобилось для этого так много времени, и тогда они могли постучать по стеклу и узнать его, и на этом бы все и закончилось.
Но у него не оставалось выбора. Ему некуда было деваться. И сейчас он сидел здесь и страстно желал, чтобы она и ее помощник быстрее закончили свои дела и вернулись, и тогда они смогли бы убраться восвояси.
Альберт просидел так четверть часа, пожалуй, двадцать минут, когда появился боевой самолет.
Он пролетел на огромной скорости вплотную над самыми крышами домов, неслышно, как тень, и только потом на смену ему пришел рев реактивных двигателей, исчезнувший вслед за бомбардировщиком в темноте.