Кашель и лихорадку он сначала пытался объяснить для себя невинными причинами.
А зуд на спине, пожалуй, был самым заурядным.
Но когда пошла кровь и кожа размякла, он уже знал, в чем дело.
Сам же видел их в поставленных длинными рядами кроватях.
И сейчас стал одним из них и не хотел умирать, но не ему было решать.
В тот же вечер его загонят в некий переулок в Берлине и застрелят мужчины, одетые как медицинский персонал, и он исчезнет в машине скорой помощи, не являвшейся таковой.
Его взорвут на военном полигоне у подножия Альп.
А желтый конверт, который мог спасти мир, останется лежать в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале Берлина.
35
Шум набирающих обороты вентиляторов был хорошо знаком и напомнил о его прошлом.
Точно так же все происходило каждое утро, когда он включал свои компьютеры в массивном каменном здании на полковой базе в Кунгсенгене, и сейчас этот звук принес с собой знакомые ощущения.
Как будто он снова оказался на потертом офисном стуле. Катался под скрип его колесиков по серому линолеуму и осторожно потягивал ужасно горячий кофе с запахом утра и больших возможностей, но горький на вкус. Ощущение того, что он занимается чем-то важным, в чем знает толк, и что, даже если многое зависит от него, он в любом случае справится со своей частью.
Какое-то мгновение именно там он находился.
Зная, что стоит ему открыть глаза, и он окажется далеко-далеко оттуда.
Вильям стоял в своей рабочей комнате в замке.
Всего несколько часов назад он был здесь в последний раз, и все равно, казалось, только сейчас вернулся из далекой поездки. Он оставлял ее в вере, что у него самого и у всех других есть будущее, а потом увидел вещи, изменившие все основательно, и теперь снова оказался здесь и знал, что ему сейчас крайне необходимо время и именно его катастрофически не хватало.
Он мог не успеть.
Ему требовалось спешить, идти по кратчайшему пути, не останавливаясь, прыгать через ступеньки, двигаясь вперед, и, прежде всего, надеяться на удачу.
А он не любил этого.
Конечно, расчеты не входили в его обязанности, это была прерогатива умных машин, но их очередь еще не пришла. Сначала он хотел побыть наедине с шифрами, прикинуть все вручную и сделать их своими, познакомиться с последовательностями без компьютеров, так чтобы они стали просто инструментом в его руках, а не черной дырой, впитывавшей все в себя и выдававшей результат, который он сам не смог бы оценить.
Но время поджимало. Перед ним скрежетали, запускаясь, жесткие диски, лязгали, пока операционная система загружалась и готовилась превратить цифры в логику.
И в довершение всего он оживил тяжелый серо-зеленый ящик, стоявший в дальнем конце стола.
Сару.
Хорошо знакомый треск от экрана, когда заработала электронно-лучевая трубка. Отправила свои электроны к изогнутой поверхности кинескопа, а потом на нем начали появляться одна за одной мерцающие зеленым цветом строчки с текстом в качестве доказательство того, что процесс включения проходит нормально.
Это была древняя машина, и все равно именно на нее он возлагал основные надежды. Возраст говорил против нее, но машину изготовили для одной-единственной цели, и, кроме того, он сделал это сам. И если бы он сейчас не сумел понять все шифры, оставалось бы только довериться ей.
Компьютеру с женским именем. Но прежде всего компьютеру.
Сейчас было не до воспоминаний о прошлом, и он попытался выбросить эти мысли из головы. Встал у стены и пробежался глазами по бумагам в последний раз.
Шифры.
И стихи.
Чума. Огонь. Конец.
И он покачал головой.
Сам же видел круги. Круги и точки на карте Коннорса, и ведь знал, что стояло за надписями, и всегда сходилось. Все уже началось. И если все предрешено заранее, разве он мог что-то изменить?
Никаких ответов не существовало, у него имелись только вопросы, и сколько бы раз он ни задавал их себе, все равно приходил к одному и тому же выводу.
Просто так все устроено.
И чем дальше он спрашивал себя, тем более детскими выглядели вопросы. И тем яснее становилось, что нет никаких ответов и что ответ не играет никакой роли.
Почему? Почему присутствуют тексты в человеческой ДНК?
Кто поместил их туда?
Никто.
Просто так было всегда.
Это был единственный возможный ответ. Не стоило искать ничего иного, поскольку каждый вопрос порождал новые, и перед ним открывалось целое море вопросов, на которые никогда не удалось бы ответить, и либо они свели бы его с ума, либо сделали философом. А Вильям, честно говоря, всегда подозревал, что это в принципе одно и то же.
Все так устроено, и было всегда, и не существовало никаких «почему». И эволюция могла создавать деревья, животных и насекомых, жужжавших просто в дьявольской тональности, пытаясь открыть какой-то чертов цветок, и все имело право на существование, а почему также не тексты в его ДНК?
Он чувствовал себя ребенком. Он, даже не любивший детей. Слыша свои собственные вопросы, начинал стыдиться их. Казалось, он с таким же успехом мог быть трехлетним и точно так же стоял бы здесь и бесконечно спрашивал примерно то же самое, заставляя кого-то отвечать на них. Пусть немного другое по содержанию, но суть ведь от этого не менялась.
Почему?
Почему небо голубое?
Словно существовал какой-то окончательный ответ.
Потому что солнечный свет рассеивается в атмосфере.
А почему он делает это?
Просто воздух имеет такое свойство.
А почему он имеет его?
Я не знаю!
Потому что есть силы притяжения между атомами, и кварки, и квантовые струны, потому что ты не перестаешь спрашивать, никто не знает! Просто так все устроено. И так же дело обстояло с шифрами и текстами, и с будущим, и ничего здесь нельзя было поделать.
И именно это пугало его.
Тот же самый вывод каждый раз.
Нельзя ничего сделать.
А перед ним длинными рядами висели шифры. Целая организация ждала результата, надеялась, что он решит их проблему, весь мир там снаружи делал это, сам того не ведая, а единственное, до чего он смог додуматься, укладывалось в одно слово «нет». Ничего не получится.
Это так устроено.
Вильям уже видел, как все закончится.
И не существовало никакого «почему».
Все чаще их неофициальные встречи происходили в холодной наблюдательной комнате.
Сейчас они стояли там снова, Коннорс и Франкен, с взглядами, устремленными на койки, находившиеся по другую сторону стекла. На них уже лежало не так много окровавленных тел, как вчера, а утром должно было остаться еще меньше. Время бежало перед их глазами, красными ручейками стекая на пол, и они ничего не могли с этим поделать.
Никто из них не знал, почему так произошло.
Почему они стали видеться именно здесь, предпочтя это место бесчисленным совещательным комнатам, офисам и узким коридорам здесь внизу или наверху в старой части замка, которую сейчас отделяло от них несколько этажей. Когда-то они пришли сюда, пожалуй, с целью напомнить себе, что боролись не просто с шифрами и таблицами и кругами на карте. А за ними стояли жизни людей, и их уже немало умерло, и должно было умереть еще больше, и что смерть, особенно такая, не самое красивое зрелище.
– Нам не следовало брать сюда гражданских, – сказал Коннорс. – Это была ошибка номер один.
Франкен ничего не ответил.
Он четко поставил вопрос, а вместо ответа получил лишь повторение старого разговора, уже набившей оскомину дискуссии, в которой, они оба знали, никогда не придут к согласию.
В любом случае это уже не играло никакой роли. Жизнь шла дальше. Они находились на следующей стадии, знали, каким станет ближайший шаг, и сейчас требовалось принять окончательное решение, и Франкен посмотрел на Коннорса, увидел его взгляд, прикованный к телам за перегородкой, как он изо всех сил старался отсрочить неизбежное. А тот, как бы подтверждая его наблюдение, продолжил:
– Нам следовало взять сюда экспертов. Позволить им работать с нами, рассказать все нюансы, пусть бы знали, чем они занимаются…
Франкен поднял руку, предлагая ему закончить. Он не хотел толочь воду в ступе снова. Какого бы мнения ни придерживался Коннорс, не видел смысла анализировать то, что уже произошло.
– До тебя только сейчас дошло? – спросил только.
Коннорс не ответил. Знал уже, как Франкен продолжит.
– Зачем тебе понадобилось призывать Дженифер Уоткинс?
– Она была нашим шансом, – сказал Коннорс.
Франкен покачал головой.
– И насколько хорошо все, по-твоему, получилось?
– Она не справилась. И очень дорого обошлась нам, не будь ее…
Он прервался. На мгновение засомневался, как ему продолжить. И Коннорс увидел это и использовал представившуюся возможность.
– Ты уверен? – спросил он. – По-твоему, действительно все из-за нее?
Франкен стиснул зубы. Не хотел думать об этом. Но Коннорс не собирался уступать, настойчиво напоминал ему то, от чего он не мог просто отмахнуться независимо от своего желания.
– А разве не из-за нас? Не будь тебя и меня, она не появилась бы здесь. Не существовало бы никакого бездомного, чтобы его потом выпускать, и он не был бы заражен, поскольку никто не создал бы вирус и не тестировал его на нем в надежде, что именно тому, чему она положила начало, удастся помешать.
Он повышал голос по мере того, как говорил. Ему одинаково не нравилась существующая ситуация и то, что он постоянно использовал ее в качестве аргумента.
И Франкен отвернулся в сторону.
Считал это несущественным.
В любом случае она нарушила правила. И независимо от того, было ли все предрешено заранее или нет, злоупотребила своей свободой, знаниями о действующих на территории замка порядках и инструкциях по безопасности и в конечном итоге открыла ящик Пандоры. И даже будучи полностью уверенной, что он не болен, она все равно не имела права вести себя столь безответственно.