Коннорс улыбнулся ему.
Теплой дружеской улыбкой или, по крайней мере, улыбкой человека, смотревшего на другого и видевшего, что тот не так глуп, как могло показаться.
– Все достаточно просто, – ответил Коннорс, глядя на Вильяма. – Не мы ошибались. А ты.
Снова тень улыбки на губах.
Коннорс у двери. Вильям у стены.
Двое мужчин, которые могли бы быть друзьями.
И на какое-то мгновение Вильям оказался там снова. В своей старой жизни, с покрытыми линолеумом полами и, конечно, теми же самыми компьютерами, как и здесь, но с гораздо худшим кофе и с ощущением, что он поболтал с коллегой, и что работа важна и ему по зубам, и что жизнь большей частью достаточно хороша.
И если он не спросит сейчас, когда тогда спросит?
Даже если это было ребяческим почему, оно ведь, пожалуй, выглядело вполне возможным?
Коннорс смотрел на него. Видел его желание сказать что-то. Подбодрил его кивком. И Вильям собрался с духом.
– Если я найду ключ, – сказал он. – Если.
Коннорс кивнул. Да?
– Что это означает?
Коннорс догадался, куда он метил своим вопросом.
И ответил единственным возможным для него способом.
Пожал плечами.
– Даже если мы создадим новый вирус? И даже если он заработает? – сказал Вильям, сделал паузу. – Нет ведь вакцины против того, который уже вырвался на свободу.
Прошло мгновение. Мгновение тишины.
– А разве не об этом речь? – ответил Коннорс. – Ведь если все человечество держится на одной схеме. И если мы успеем изменить ее. Разве это не лекарство само по себе?
– Откуда мы узнаем, что он будет распространяться достаточно быстро? И справится с другим, уже гуляющим по миру? И что произойдет, если я ошибусь, и у нас будут два вируса, которые распространятся и охватят своими кругами весь земной шар, и в результате люди будут умирать повсюду? Что произойдет тогда?
Коннорс посмотрел на него.
Глубоко вздохнул.
– Ты желаешь услышать честный ответ? – спросил он. – На все твои вопросы. Да? Я не знаю.
Последнее он произнес очень тихо, и его слова смешались с шумом ветра, и в какое-то мгновение невозможно было отличить одно от другого, и каким-то образом это казалось совершенно естественным.
Потом он вздохнул, тем самым нарушив тишину, и снова заговорил четко и громко.
– Однако, – сказал он, – я знаю, что произойдет, если мы не попробуем.
И Вильям кивнул.
Столь просто все обстояло.
Отсутствовали какие-либо гарантии, но им также нечего было терять, кроме времени, конечно, и ему предстояло продолжать пробовать дальше, пока попытки не потеряют смысл.
Коннорс уже покидал террасу, когда повернулся и ответил на вопрос Вильяма, про который тот сам забыл.
– Я веду дневник, – сообщил Коннорс.
Вильям постарался понять, о чем речь.
– О том, как я держусь. Как смог выжить все эти годы. Вот единственный ответ, который у меня есть.
Он пожал плечами. Не знал, почему сказал это. Стал ведь заниматься этим случайно, все получилось само собой, в один прекрасный день начал писать, фиксировать свои мысли, и вроде ничего не изменилось, но с другой стороны…
Вильям посмотрел на него.
– Почему? – спросил он просто.
– Не знаю, – ответил Коннорс.
Открыл дверь, повернулся во второй раз, тело уже наполовину находилось в темном проходе.
– Так было лучше, чем совсем ничего не делать.
Вильям вернулся в свою рабочую комнату и долго сидел там без движения, в то время как усталое солнце опустилось за горы и все вокруг стало серым, чтобы потом постепенно погрузиться в темноту так, чтобы самого перехода никто не заметил. Для Вильяма вечер тоже подкрался неслышно, и он зафиксировал его приход, только когда он стал свершившимся фактом.
То есть прошел еще один день.
И он потратил его впустую.
Шифрованные послания висели на стенах, блокнот лежал раскрытый, а компьютеры тихо жужжали позади своих украшенных рядами цифр мониторов, но в результате он ни на шаг не приблизился к решению, или ключу, или чему-то там еще, что помогло бы ему продвинуться вперед.
Он потерял очередной день.
Один из немногих, которых ему и так катастрофически не хватало.
На его письменном столе лежали все книги и бумаги, привезенные ими сюда. И он подошел к ним, поднимал кучу за кучей, искал. Если они действительно прихватили с собой все, она должна была лежать там, и он перебирал записи и публикации, старые воспоминания из своей собственной жизни, которые сейчас наваливались на него одно за другим, пока наконец не нашел искомое.
Книга была черной с целиком белыми страницами без полей и клеток. Она имела размеры не более кулака, кожаный переплет и висевшую в качестве закладки ленту. Он получил ее в подарок на день рождения или на Рождество, в любом случае она купила ее на собственные деньги, еще будучи маленькой, и он так никогда и не нашел никакого для нее применения.
А потом Сара исчезла.
И ни о какой возможности использовать книгу уже не шла речь.
Сейчас он стоял с ней в руке. Чувствовал структуру материала, черную кожу, высохшую с годами. Она состарилась. Изменилась. Подобно тому, как происходит с людьми.
И наконец он открыл ее.
Взвесил ручку на руке, приложил ее к бумаге.
Ничто никогда не заставило бы меня вести дневник.
Это стало первыми словами, которые он написал в ней.
37
Согласно расписанию ночной поезд из Мюнхена в Берлин отправлялся ровно в десять вечера.
Члены молодого семейства, только что занявшего небольшое купе, еле держались на ногах от усталости, но все равно были счастливы. У них получилась странная поездка, и ничего не вышло, как задумывалось, но в конце концов им удалось добраться туда, куда они хотели, и встретиться с теми, с кем они и планировали, и сейчас их путь лежал в Берлин, чтобы провести там несколько дней перед возвращением домой.
Родной дом. Они с содроганием думали о нем.
Всего три дня назад опоздали на свой поезд из-за крупной аварии на автостраде А10.
И подобного с лихвой хватило бы для двух взрослых, но когда тебе четыре и семь и ты полон ожиданий, двоюродные братья и сестры важнее всех разбитых машин на свете. В общем, в Мюнхен им пришлось добираться самолетом, и это обошлось очень дорого, но ничего не поделаешь.
А потом они сидели в теплых креслах у родни и смотрели на свой город, дважды подвергшийся разрушениям за один день. В Амстердаме творилось нечто непостижимое, и они уехали очень вовремя, но их мысли постоянно возвращались туда, они думали о том, что ждет их там, с кем они больше не смогут встретиться. Такие вещи запросто не выбросишь из головы, если ты взрослый.
Но дети есть дети. И жизнь для них – это происходящее сейчас, и их абсолютно не заботило то, с чем они столкнутся на родине.
Все ведь было одним большим приключением, а перспектива спать в поезде вызывала огромный восторг. Опять же парочке удалось вырваться на свободу, и они с горящими от возбуждения глазами носились между рядами кресел и успели очаровать проверявшего билеты кондуктора и продававшую конфеты тетеньку из вагона-ресторана, а также всех прочих пассажиров, прежде чем молодым родителям удалось увести их назад в купе. Где детвору ждали мягкие постели.
Одиннадцать часов спустя, без восьми девять утра поезд прибыл на Центральный вокзал Берлина, точно по расписанию. Все было как обычно, и люди устремились из вагонов на перрон и щурились от утреннего солнца, и никто не обратил внимания, что одно купе осталось запертым и с задвинутыми занавесками.
Пока почти через час уборщица не вставила ключ в замок его двери, чтобы войти внутрь и выполнить свою работу.
Операция, проходившая под названием «Сценарий ноль», давно стала предметом шуток.
Они называли ее «дополнительной льготой». С целью отогнать пугающие мысли, связанные с ней и с обстоятельствами, способными привести к ее началу, мысли о том, насколько ужасно принадлежать к крошечной группе, которая спасется, когда все человечество вымрет.
Естественно, сами предсказания не содержали ничего веселого. И поэтому заниматься ими было бы очень сложно без помощи чувства юмора.
Когда же сейчас шутка стала реальностью, всем уже стало не до смеха.
Приказ обнародовали на экстренной встрече личного состава. Весь персонал от командования до последнего охранника, всего пятьдесят четыре человека, включая медиков, собрались в ратуше. Воздух в зале дрожал он напряжения.
Все знали, что будет сказано.
И все равно новость ошеломила присутствующих и вызвала тысячи вопросов, вылившихся в массу поднятых рук. И не играло роли, как долго человек работал в Организации, три года, тридцать лет или еще больше, все отреагировали одинаково. А иначе и быть не могло, учитывая масштаб событий и их страшную сущность. Ведь «Сценарий ноль» входил в фазу один, а это означало, что они потеряли контроль над ситуацией.
Кроме того, требовалось спешить.
Для каждого имелись индивидуальные инструкции.
Одним следовало собрать и упаковать самое необходимое, лекарства, рабочие материалы.
Личные принадлежности приказали держать наготове, пространство, конечно, было ограничено, но никто не знал, что ждет впереди, и, если бы им удалось выжить и при этом не сойти с ума, было важно остаться самими собой. Никто не знал, как долго им придется отсутствовать, и если вопреки всему повезет не заболеть, было бы верхом идиотизма страдать от недостатка самого необходимого.
Общую часть написал Коннорс. И с точки зрения теории гордился своим трудом. Однако, стоя в Синем зале ратуши и излагая требования пункт за пунктом, он в глубине души признавался себе, что, будь его воля, он с удовольствием избежал бы такой чести.
А вокруг все сидели и слушали.
Все, за исключением больных, лежавших в своих кроватях, которым еще долго предстояло оставаться здесь, когда другие уедут.
И двух гражданских.