Франкен приказал своему водителю выключить фары.
И они проделали остаток пути без света и в молчании, ориентируясь только по вересковым пустошам по краям дороги.
59
Он обещал себе никогда не ввязываться ни во что похожее больше.
Клялся всеми святыми не ставить жизнь на карту снова, если бы он выкарабкался в прошлый раз. А сейчас опять находился в подобной ситуации и, естественно, задавался вопросом, не собирается ли судьба нарушить свою часть договора, когда он сейчас первым перечеркнул свою.
Так думал он, а потом бросился в пустоту.
По собственной воле.
И не было ни одной клеточки во всем его организме, которая не кричала бы в панике, и у него потемнело в глазах. Он почувствовал, как ледяной ветер подхватил его, и тело стало невесомым, он полностью потерял контроль над собой, а там далеко внизу приближалась земля.
А потом он почувствовал рывок, когда веревка натянулась. И вертикальное падение прекратилось, а он теперь совершал колебательное движение вперед и знал, что вся его жизнь висит на крюке, вбитом в трещину где-то вверху, и что, если это нехитрое приспособление не выдержит, он сам и веревка рухнут на каменный склон, и тогда его ждет верная смерть.
И про себя он считал каждую микросекунду, столь длинными они казались. И если верить его ощущениям, парил в воздухе столь долго, что каждое крошечное мгновение растянулось на время, вмещавшее массу возможностей, когда все могло пойти к черту. И пусть он летел с широко открытыми глазами, чтобы не пропустить ее руку, все равно не видел ничего вокруг, словно мозг отказывался включить периферийное зрение, пока все не закончится.
А Жанин протягивала ему свою ладонь.
Она стояла в нише огромного арочного окна, где еще недавно красовалась картина, изображавшая бородатых мужчин в мантиях и с нимбами, собранная сотни лет назад из множества кусочков разноцветного стекла, и знала, что ее вряд ли кто-то восстановит снова.
Она с лету врезалась в нее ногами. Закрыла глаза и рот и надеялась, что стекло тонкое и хрупкое и не порежет ее, когда она будет проходить сквозь него. И ее новые грубые ботинки ударили по нему посередине, и с одного раза вся гигантская мозаика растрескалась на миллиарды частей и упала на землю вокруг нее разноцветным блестящим дождем.
А внутри находилась капелла. Та самая, где она и Вильям сидели и разговаривали четыре дня назад, когда они только хотели выбраться отсюда. И сейчас Вильям стоял на полу рядом с ней, и он отчаянно сжимал ее руку от страха и адреналина и кричал, что они никогда не должны делать подобного снова.
А теперь она стала их воротами внутрь.
На фоне расплывчатой картинки монитора двигавшиеся по капелле Вильям и Жанин выглядели двумя темно-синими силуэтами. За их спинами осталось разбитое окно, как черная дыра в никуда, именно там, где камера все годы показывала мозаику в серо-голубых тонах, чьи оттенки периодически менялись в зависимости от времени суток и ситуации с солнцем снаружи.
Сейчас же она была разбита, а незваные гости, пройдя между рядами деревянных скамеек, растворились в темноте. И когда они исчезли с экрана, невозможно было предугадать, где попадут в объектив вновь.
Слишком редко стояли камеры.
Данная проблема так и осталось нерешенной, и теперь уж точно навсегда.
А как раз сейчас это стало поводом для волнения.
Прежде всего, за них самих.
Они быстро двигались в тишине, шли решительным шагом именно теми путями, где, как они знали, им надо идти. Которые Жанин буквально выучила наизусть, она так хорошо помнила их, что они, как карта, отложились у нее в голове. И сейчас они надеялись прийти по ним прямо туда, куда им и требовалось.
Веревки и крючья раскачивались на спинах и поясах в такт их движениям, и Вильям заставлял себя не смотреть на них, не думать о том, что они означали. Что им придется использовать их, перебираясь с этажа на этаж, поскольку у них больше не осталось никаких электронных ключей, и они вынуждены будут местами перемещаться с наружной стороны здания.
Это пугало его, но он пытался отогнать страх.
И продолжал идти вперед в тишине, так же сжав зубы и внимательно смотря по сторонам, как и шагавшая впереди Жанин.
Была ночь и темно, и они не представляли, сколько людей еще находится в замке.
И ужасно не хотели внезапно узнать об этом.
Вильям и Жанин так больше и не появились на экране. И в результате невозможно было просчитать, где они находились.
У них не осталось электронных ключей. Их забрали вместе с шифрами, прочими бумагами и всем другим, что они имели при себе, и все это сейчас хранилось в надежном месте здесь в здании.
А значит, их выбор в части путей передвижения был очень ограничен.
Он смотрел на экраны.
Как бы ни выглядели их планы, ему обязательно требовалось что-то сделать.
Жанин шла в авангарде точно так, как они и решили, а он вплотную следовал за ней. Не отставал ни на шаг по лестницам и проходам, по которым она бегала раньше и прекрасно знала, как далеко по ним они смогут пройти, где появится следующая дверь и как долго им удастся справляться без ключа.
Они двигались вниз, поскольку так им и требовалось. Там они могли найти окно и оттуда спуститься дальше, чтобы в конце концов найти необходимые материалы и все данные и позаботиться о том, чтобы их никогда не смогли прочитать снова.
И сейчас они добрались до промежуточного этажа.
Прямого зала, связывавшего лестницу, по которой они пришли, с другой, идущей вниз. А в одном его конце находился длинный коридор, и с другой его стороны снаружи пробивался холодный синий свет.
Окно.
Она кивнула Вильяму – нам туда, – и увидела, что он на шаг позади нее и готов продолжать. Но стоило им двинуться вперед, как они заметили его.
Сначала не могли решить, кем был человек в другом конце длинного коридора. Видели только черный силуэт, лицо скрывала темнота по ту сторону света от окна.
Он стоял широко раздвинув ноги. Но его поза не внушала уважения, ему явно с трудом удавалось сохранять равновесие и держать спину прямо, а его руки были вытянуты вперед, в их сторону.
Одна из них сжимала рукоятку вороненого пистолета, а вторая подпирала ее снизу. Он был готов к стрельбе.
– Коннорс?
Это произнесла Жанин.
Спросила, но одновременно констатировала факт. Так и есть, путь им преградил Коннорс, но он изменился. Пот бежал по его лицу, и он явно напрягал глаза, чтобы смотреть на них, а его сжатые зубы свидетельствовали о сильных болях, явно терзавших все его тело.
– Не подходите ближе, – сказал он.
А Вильям поднял руки. Ладонями перед собой, в качестве сигнала подождать. Подожди, у меня есть что сказать. Подожди, успокойся.
Он сделал шаг вперед, один-единственный, но этого хватило, чтобы Коннорс попятился, еще сильнее вытянул руки в их сторону и так плотно прижал правый указательный палец к спусковому крючку, что уже чувствовалось сопротивление пружины, прятавшейся внутри пистолета.
– Стойте, где стоите. И послушайте меня.
– Я хочу, чтобы ты выслушал меня, – перебил Вильям. – Мы выкарабкаемся. Если ты поверишь мне, мы выкарабкаемся.
Коннорс покачал головой:
– Мне уже не выкарабкаться.
Вот и все, что он сказал, держа оружие перед собой.
И Вильям понял.
– Ты заражен.
– Не ходите туда, – сказал генерал снова.
И это означало «да».
И на мгновение все слова потеряли смысл. Вильям мог спросить как, когда и почему, но, естественно, подобное не играло никакой роли. И Коннорс мог ведь ответить, не потому что он знал, но, наверное, ведь понял уже. Возможно, встретился с кем-то, прогуливаясь по всем помещениям, пожалуй, пожал кому-то руку, либо сам, либо пилот вертолета, и они, скорее всего, заразили друг друга, и это было не важно, поскольку ничего уже нельзя было изменить. И как бы он ни хотел обвинить в этом кого-то, он это сделать не мог. Сам ведь создал все инструкции. И они стали смертельными для него.
– Вам не следовало возвращаться, – сказал он.
– Мы хотим сделать последнюю попытку.
Это сказала Жанин. И он перевел взгляд на нее, посмотрел ей в глаза. И тем самым просил у нее прощения, знал ведь, что ей пришлось вынести за последние полгода, как она страдала, и все напрасно, как выяснилось.
– Нет никакого спасения, – сказал Коннорс.
– А мы думаем, есть.
– Это не удастся остановить.
– Мы знаем.
На какое-то время воцарилась тишина. И когда Вильям наконец заговорил снова, его голос звучал спокойно, и постепенно обстановка в коридоре разрядилась, и медленно, медленно начался разговор.
– Мы здесь не для того, чтобы остановить вирус.
Коннорс посмотрел на него.
Не понял.
– А для чего? – спросил он.
– Чтобы остановить нас самих.
Холодный, голубой ночной свет разбежался по всему асфальтированному полу. Начал с полоски у входа, а потом отвоевал у темноты белую дорожную разметку и все пространство вплоть до деревянных мостков в другом конце, как только рулонные ворота остановились у потолка.
Снаружи стоял Франкен и три охранника. Лучи их карманных фонариков обшаривали ангар. Они пытались обнаружить малейшее движение, любую постороннюю тень, что угодно, способное представлять угрозу.
Но там не было ничего. И Франкен разделил парней, отправил двоих наблюдать за дорогой, вернул ворота на место и взял третьего с собой.
А потом прижал свой электронный ключ к приемному устройству у двери и отправился вперед по длинному освещенному коридору со следами резиновых колес далее к обшитым железом проходам, ждавшим с другой стороны.
Коннорс смотрел на них наискось через длинный коридор скептически прищуренными глазами.
То, что сказал Сандберг, было ясно и просто.
И все равно он не хотел верить в это. Все равно или, пожалуй, как раз поэтому.
Он находился здесь в течение тридцати лет. И еще тридцать лет до него сотни мужчин и женщин искали ответ, пытались расшифровать спрятанные в ДНК сообщения и считали, и делали все возможное, лишь бы сохранить будущее, и никто не подумал как Вильям, а подобное просто не укладывалось в голове.