Улица, где «гольф» освободил его от одного из них.
Эти воспоминания всплыли сейчас из памяти Альберта, но Вильям ничего такого и представить себе не мог, он видел лишь пустую улицу в лучах весеннего солнца, ожидавшую, что все, кто пережил беду, вернутся в свои дома.
Только когда они исчезли в подъезде, Вильям сел в машину снова.
Лео сидел за рулем. Посмотрел на Вильяма, но ничего не сказал.
Он припарковался точно у тротуара. Решетка колодца сточных вод наполовину виднелась из-под пола автомобиля со стороны Вильяма, и какое-то мгновение Вильям сидел с открытой дверью, опустив глаза в направлении асфальта.
Вжался спиной в спинку сиденья. Сунул руку под пиджак на груди, во внутренний карман. Там лежал черный блокнот.
И прежде чем закрыть дверь, он наклонился наружу, нащупал им промежуток в решетке. А потом отпустил его и видел, как он исчез в темноте.
Потому что кто ведь читает дневники.
Когда тебя самого уже нет, кого интересует, что ты делал в какой-то понедельник в марте.
Лео ничего не сказал.
А Вильям просто смотрел перед собой.
– Не возражаешь, если я посплю немного? – спросил он.
Лео кивнул.
Тронул машину с места.
Если он будет ехать без остановки, они могли встретить утро в Стокгольме.
63
На двери квартиры на Каптенсгатан, в том месте, где ранее находились разбитые полицейскими витражи, сейчас был прибит лист фанеры, и он какое-то время стоял неподвижно на лестничной площадке перед ней с ключами в руках, прежде чем осмелился шагнуть вперед и открыть замок.
За дверью на своем месте висела железная решетка, незапертая, изуродованная болгаркой, которую сейчас невозможно было закрыть. А за ней его ожидал знакомый запах, который квартира приобретала, если стояла пустой довольно долго. Появлявшийся, когда реальная жизнь в ней на время прекращалась и никто не находился там, и создавалась иллюзия чистоты, и что весь мир имеет естественный запах лимона, и что в этом нет ничего странного среди всего хаоса и дьявольщины, которые, собственно, представляли собой жизнь.
На полу в коридоре выросла гора из ежедневных газет. С заголовками, постепенно становившимися все более крупными, с фотографиями, выглядевшими все более печальными и тягостными, чем больше времени проходило.
Последняя была датирована январем.
Потом они перестали приходить.
И они лежали сейчас там, как летопись событий последних месяцев. Как прямая времени, не в шифре, но черная на белом. Нисходящая по времени, а не наоборот.
И все равно довольно давняя.
Сейчас стоял он здесь.
Ничего не случилось.
И все изменилось.
Он остановился в коридоре, не зная, что ему делать теперь.
Рассматривал свою квартиру. Свой дом. Свое место.
В конце концов снял пальто, повесил его на стул около двери.
Прошел дальше.
Он был дома.
Вильям Сандберг набрал ванну и погрузился в воду.