"Брезгует", — безразлично подумал Тымнэро.
Струков выпил, вытер усы и поставил недопитую бутылку на земляной пол.
— Скажи ему, — обратился он к Анемподисту Парфентьеву, — чтобы молчал, дикарь, чтобы язык проглотил и насчет того, что видел сегодня, никому не говорил!
Струков встал и, низко пригнувшись, вышел из яранги.
Парфентьев посмотрел на Тымнэро и поднял бутылку.
— Ну что, мольч, допьем?
Однако весть о расстреле шахтеров на следующий день распространилась по всему Ново-Мариинску.
Мияюнэ по дороге на новую службу в уездное правление зашла к Треневым, и Агриппина Зиновьевна встретила ее вопросом:
— Говорят, Тымнэро участвовал в расстреле шахтеров?
Милюнэ еще ничего не знала и, удивившись вопросу, ответила:
— Этого никак не может быть! Тымнэро совсем не такой человек!
— Но ведь могли заставить, — предположил Иван Архипович.
На крыльце уездного правления топтался в ожидании Громова новый начальник радиостанции Учватов, заменивший Асаевича.
Разом пришли Громов и Струков.
Милюнэ принялась убирать — подметать, вытирать пыль. Растопила две печи. Они топились со стороны коридора, и Куликовский заранее приготовил растопку и уголь. Когда пламя занялось и загудело в высоких печах, обитых железом, Учватов решился войти в кабинет.
— Войдите! — крикнул Громов.
Струков с Громовым сидели друг перед другом. Между ними стояла бутылка водки и один стакан.
Учватов покосился на стол и молча начал вынимать телеграммы из портфеля.
Громов брал одну за другой телеграммы и отшвыривал от себя, ругаясь:
— Еде телеграммы о падении Советской республики? Где сообщение о победах Колчака?
— Таковых не поступало, ваше благородие, — испуганно докладывал Учватов.
Милюнэ несколько раз заходила в кабинет: оба тангитанских начальника играли в шашки, изредка прикладываясь к бутылке. Они о чем-то тихо переговаривались. Кулиновский успел ей рассказать, что слухи о расстреле шахтеров — чистая правда: милиционеры, сами рассказали обо всем.
Сергей Евстафьевич Безруков вел заседание подпольного революционного комитета.
— Товарищи! Тот, кто сегодня нас призывает к немедленному выступлению, не отдает себе отчета в сложности обстановки. Расстреляли двух шахтеров. Невинных. А они могли стать нашими товарищами по борьбе. Враг насторожен. Давайте трезво рассмотрим обстановку и прикинем наши силы. Формирование боевых групп идет медленно. Тут есть свои трудности — мелкобуржуазная прослойка в Ново-Мариинске очень велика. Здесь что ни тангитан, если пользоваться терминологией Машеньки, то владелец какого-нибудь крохотного дела. В таких условиях выявить сочувствующих Советам чрезвычайно трудно. Местное население находится в таком положении, что требуется долгая и кропотливая разъяснительная работа, чтобы они поняли цели и задачи пролетарской революции…
— С другой стороны, — вступил в разговор Дмитрий Мартынович, — я знаю по опыту: наша подпольная группа по мере роста будет подвергаться все большей опасности раскрытия. Разведка у Громова, прямо скажу, никудышная, но обольщаться не следует. Рано или поздно он нащупает.
— И что же ты предлагаешь? — спросил Безруков.
— Честно говоря, у меня предложений конкретных пока не имеется, — ответил Хваан и как-то виновато улыбнулся.
— Насчет местного населения, — заговорил Михаил Куркутский, — вы, может быть, и правы. Но тут надо учитывать вот что: в Ново-Мариинске живет самая забитая и нищая часть чукотского населения. Сюда пришли те, которые потеряли не только оленей, но большую часть своей гордости.
— Но и нашим товарищам в центре нисколько не легче, — сказал Хваан. — Поэтому будем вместе искать выход из положения. Когда можно поднять восстание? Во всяком случае, не раньше того, как мы выясним положение на угольных копях и создадим там боевую группу.
— Когда замерзает Анадырский лиман? — спросил Безруков Куркутского.
— В начале декабря лиман должен твердо стать, — не очень уверенно ответил Куркутский.
— Тебе поручается проследить за этим, — сказал Безруков. — А теперь послушаем командиров боевых групп.
Первым говорил Николай Кулиновский. Кто бы увидел его теперь, не узнал бы услужливого, на вид даже глуповатого сторожа и истопника уездного правления.
Сидящий у окна Александр Булатов предупредил:
— Маша идет!
— Спокойно! — сказал Безруков. — Выходите по одному. Без суеты…
Не успели, однако, выйти все, как в комнату влетела запыхавшаяся Милюнэ.
— Они сюда идут!
— Кто они? — встревоженно спросил Безруков.
— Громов и Струков…
— Так! Все уходят! Быстро!
Булатов взял за руку Милюнэ и почти силой увел ее берегом лимана домой.
Милюнэ едва поспевала за Булатом.
— А что с ними будет? А? Я боюсь за них…
Булатов затащил Милюнэ в комнату и, едва переведя дыхание, спросил:
— Что случилось? Кто-нибудь приходил? Что-нибудь говорил?
— О, Булат, ты столько у меня спросил, мне трудно сразу ответить, — простонала Милюнэ.
— Говори!
— Я услышала, — принялась сбивчиво рассказывать Милюнэ, — говорит Струков Громову: скучно нам тут сидеть да водку лакать и в шашки играть… Пойдем-ка к кому-нибудь в гости… Перебрали почти всех, а потом вдруг Струков говорит: давай-ка к Безрукову сходим. Ну, вот и собрались, а я на всякий случай решила предупредить.
— Ты молодец, Машенька! — со вздохом облегчения произнес Булатов и поцеловал Милюнэ.
Когда Громов и Струков вежливо постучались в дверь, они тут же услышали дружное:
— Войдите!
В комнате при свете керосиновой лампы за шахматной доской сидели Безруков и Хваан.
— Здравствуйте, господа! — громко поздоровались вошедшие, испытующе оглядывая обстановку.
— Видишь, — кивнул на шахматную доску Громов, — вон как интеллигенция развлекается. А ты все — шашки да шашки. В шахматы надо учиться играть, господин Струков!
— Слушаюсь, ваше благородие! — вытянулся Струков. — Будем стараться.
— Садитесь, — радушно пригласил гостей Безруков, — сейчас чаек поставим…
Громов, прихлебывая чай, с какой-то пытливой насмешливостью посматривал на Безрукова.
Сергей Евстафьевич старался не показывать своего беспокойства.
— Послушайте, господа, — вкрадчиво заговорил Громов, — уж лучше сразу признайтесь… Поверьте мне, за свою жизнь я и не таких повидал.
Дмитрий Мартынович шевельнулся, но Безруков метнул на него взгляд, остановив.
— Особенно в Сибири таких навалом, — продолжал каким-то доверительным голосом Громов. — Хлыстовцы, трясуны, скопцы, староверы, молокане… Молокане — те на Кавказе обретались… Как ваша секта называется?
Услышав это, Безруков почувствовал, как от его лица отхлынула кровь. Внутренне он ликовал, но напряжение на лице оставалось, и он, улыбнувшись, ответил:
— С чего это вы взяли, ваше благородие, что мы сектанты?
— Как с чего? — вступил в беседу Струков. — Я же за вами давно присматриваю. Странную жизнь ведете, господа! В православную церковь не ходите — раз, не пьете и в карты не играете — два, с бабами тоже баловства не позволяете…
— Вы зря это, господа, на нас такой поклеп возводите, — усмехнувшись и незаметно глубоко вздохнув, ответил Безруков. — Люди мы скромные, степенные, и наша забота — деньжат скопить и открыть собственное дело. И приехали мы сюда, надеясь, что тут поболее места под солнцем…
— Места тут много, это верно, — утробно засмеялся Струков;, - а вот солнца маловато.
— Да уж бог обидел эту землю, — сказал Громов. — Когда я сюда соглашался, и не думал, что окажусь в таком аду.
— Но ведь люди-то здесь живут, — осторожно заметил Безруков. — Уже много столетий.
— Какие люди! — брезгливо произнес Громов. — Дикарь разве человек?
— Но ведь не только дикари здесь живут, — возразил Безруков. — Вон сколько торговцев, прямо один на другом в Ново-Мариинске, шахтеры да рыбаки.
— С ними тоже каши не сварить. Сожительствуют с туземками, вот как ваш дружок этот, который на радио служит в охране…
— Вы верите в любовь между белым человеком и туземкой? — спросил Громов.
— Почему нет? — пожал плечами Хваан. — Вы же видели Машу. Разве ее нельзя полюбить?
— Да бабенка-то она вкусная, — оживился Струков. — Толкуют тут, что она не простая. Королевских кровей она будто бы…
Безруков засмеялся.
— И верно, видом она чисто королева! — сказал он. — А родом она с оленного стойбища, что возле Танюрера. С голоду там вымерли все. Осталась одна. Перебралась в стойбище Армагиргина, которого почитали королем чукотским, а оттуда сюда, в Ново-Мариинск.
Гости допили чай.
На прощанье Струков оглядел комнату и сказал:
— Надо что-то делать.
Холодом повеяло на Безрукова от этих слов.
— Что вы имеете в виду?
— Подохнем к весне от скуки и стужи, — мрачно сказал Струков.
Глава третья
Первоначально свержение колчаковской власти в Анадыре группа Мандрикова намечала произвести в январе-феврале 1920 года, одновременно с массовыми выступлениями рабочих против власти Колчака в Иркутске, Хабаровске, Владивостоке, Петропавловске-на-Камчатке. Деятельность группы Мандрикова стала серьезно тревожить колчаковцев.
Учватов принес очередные телеграммы. Он вошел в уездное правление весь в снегу и долго отряхивался в коридоре, сметая налипший на шинель снег. На дощатом полу остались большие лужи, и Милюнэ аккуратно вытерла их мешковиной.
За стеной голоса становились громче.
Учватов вышел из кабинета. Струков выглянул в коридор и крикнул склонившейся у печи Милюнэ:
— Никого не пускать!
Телеграмма была странная. В первой ее части выражалось недовольство по поводу расстрела двух шахтеров. "Беспочвенные репрессии могут только ожесточить восстановить против власти население присутствие мирового судьи Суздалева должно использоваться полной мере создания впечатления законности… агентурным сведениям известный большевистский агитатор Михаил Сергеевич Мандриков возможно находится Чукотке. Управляющий Камчатской областью Червлян-ский".