— Пусть решает народ! — сказал он в заключение.
Тренев, Мандриков и Булатов шли вместе по улице. С лимана задувал секущий лицо морозный ветер. Мела поземка, и небо было затянуто облаками.
— Гуманизм, — журчал в ухо Тренев, — всегда привлекателен для широких народных масс. Он склоняет на сторону добрых и просвещенных правителей даже бывших врагов…
Но Мандриков не слушал его. Он опять думал о том, что взять власть — это только начало. И самое сложное, самое трудное только начинается: удержать советскую власть, распространить на обширные пространства Чукотки, а главное — довести до сознания широких масс местного населения.
Где-то в Якутске Петр Каширин. Как его не хватает здесь с его знанием языков и обычаев чукчей и эскимосов!
На первый большой сход собралось почти все население Ново-Мариинска.
Мандрикову пришлось встать на табуретку, чтобы его было, слышно.
— Граждане и товарищи! Жители Анадыря! От имени революционного комитета разрешите вас поздравить с установлением советской власти на самом дальнем краю Советской республики! Товарищи! Час освобождения всего Дальнего Востока приближается. И каждый из нас должен приложить все усилия для того, чтобы солнце свободы воссияло над холодными, заснеженными просторами Чукотки и Камчатки. Красная Армия подступает к Иркутску. У нас еще нет достоверных сведений, до думаем, что Иркутск уже взят. А это означает, что вскоре красный флаг революции будет развеваться на всем протяжении большой нашей страны от Балтики, от Петрограда до Анадыря! Наша ближайшая задача здесь, на просторах вечной мерзлоты, распространить нашу советскую власть на все побережье ледяных морей и в глубь тундры.
Тренев, сидящий недалеко от оратора, чувствовал нарастающее волнение и думал: "А хорошо, черт возьми, говорит! Красиво!"
Милюнэ, прижавшись к мужу, смотрела зачарованно, на Мандрикова.
— Мы произвели изъятие ценностей и товаров у коммерсантов. Товарищи, это необходимое условие существования советской власти. Но мы приветствуем сотрудничество всех слоев населения с ревкомом. Вот почему мы почти всех торговцев как бы взяли на службу. Они будут продавать по утвержденным ценам, и вообще вся торговля будет вестись по новым, советским правилам, исключающим обман и надувательство…
Мандриков, справившись с первыми минутами волнения, обрел уверенность. Он всматривался в лица собравшихся и с горечью видел: большинство — мелкие торговцы, хозяйчики. Совершенно отсутствовали немногочисленные чукчи — он не увидел Тымнэро. Вон только Маша…
— Также ликвидируются все долги местного населения в любой сумме, — продолжал Мандри-ков. — В дальнейшем будут созданы кооперативные объединения для ловли рыбы. — Мандриков откашлялся. — Теперь хочу вам сказать о работе следственной комиссии. Не все из вас знают преступления ставленников Колчака — Громова, Стру-кова, Суздалева и всей их компании. Это они расстреляли шахтеров с угольных копей, истязали многих жителей, проводили незаконные обыски. Ревком Чукотки уверен в их виновности… Ревком их приговаривает единогласно к смертной казни.
Он скосил глаза на Тренева, но тот сидел тихо, напряженно.
— Поскольку наша власть народная и революционный суд опирается на мнение широких слоев населения, хотим вас спросить — согласны ли вы с этим?
Мандриков соскочил с табуретки и занял место за столом.
— Расстрелять гадов! — крикнул кто-то с места. Тут вскочил Тренев.
— Как один из членов- следственной комиссии, я хочу спросить вас: зачем ревкому, встреченному населением провозвестником лучшей, справедливой жизни, марать себя кровью в первые же дни существования советской власти?.
Он с улыбкой посмотрел на Мандрикова.
— Есть еще другие предложения? — спросил Мандриков.
— Они-то не стеснялись марать себя кровью, — зло сказал кто-то из шахтеров.
— В том-то и дело! — горячо произнес Тренев. — Зачем новой власти, так сказать, становиться на одну доску с этими…
— Общий приговор, смертная казнь, остается в силе, — твердо сказал Мандриков. — Однако приведение приговора в исполнение мы оставим до лета и с первым же пароходом отправим арестованных во Владивосток.
Расходились, шумно обсуждая последние слова Мандрикова.
Тренев подошел к Мандрикову. В комнате уже почти никого не оставалось из пришедших на сход, лишь члены ревкома.
— Михаил Сергеевич! Откуда взялся приговор — смертная казнь? — вежливо спросил Тренев. — Как члена следственной комиссии вы меня не спрашивали, одобряю ли я этот приговор.
— Господин Тренев! — холодно ответил Мандриков. — Следственная комиссия только расследует преступления, но приговор выносит революцион ный комитет, членом которого вы, Иван Архипыч, не являетесь.
— Так-так-так, — быстро согласился Тренев и заторопился к выходу. — Конечно, разумеется, я понимаю…
Он почти бежал домой и слышал за собой на усиливающемся ветру хлопки красного флага на крыше ревкома.
Глава вторая
31. декабря отправлен отряд на нартах вверх по реке Анадырь в Белую и Маркове для ликвидации ставленников Колчака. Две крупные монопольные фирмы национализированы согласно постановлению Революционного комитета. 15 января отправляем отряд на мыс Дежнева для ликвидации колчаковщины, конфискации имущества купца Караева — поставщика оружия для белых. Ждите указания для ликвидации частной торговли и замены ее натуральным обменом. Председатель Совета Мандриков. Комиссар охраны Берзин.
Милюнэ шила кухлянку для Берзина.
В этот вечер она была особенно сосредоточенна, но часто поднимала глаза на мужа. Около полуночи отложила шитье и, раздевшись, улеглась рядом.
Она взяла руку Булатова и положила себе на живот.
— Он еще совсем крохотный, — тихо сказала она. — Еще ни разу не пошевелился, но я его уже чувствую…
— Кого? — тихо спросил Булатоь
— Нашего ребенка, — вздохнула Милюнэ. Булатов от неожиданности сел на кровати.
— А кто: он, или она?
— Булат, если мальчик, а девочка — Тынэна… Потому что она придет на рассвете новой жизни. Тынэна — значит зорька…
Помолчав, Булатов сказал:
— Наш ребенок будет жить при новой жизни.
— А какая она будет, новая жизнь? — прильнув к мужу, спросила Милюнэ. — Что сказали о будущем Ленин и Карл Маркс?
— Коммунизм будем строить!
— А говорил — социализм! — напомнила Милюнэ.
— Да-да, — торопливо ответил Булатов. — Сначала социализм. Кто не работает — тот не ест.
Новые слова обрушивались лавиной на Милюнэ. Она в них часто путалась, но все же они прочно застревали в голове, и через некоторое время она с удивлением обнаруживала их в собственной речи.
— Знаешь, Булат, я знаю, что у вас в ревкоме много важных дел, но все же хотела тебе напомнить…
— Ну, говори!
— У нас нет революционной женитьбенной бумаги.
— Укрепим революцию, откроем новую школу, может, даже будущей осенью, — твердо сказал Булатов. — А про бумагу о нашей женитьбе ты хорошо вспомнила. Сделаем настоящую, советскую бумагу. У нас теперь хорошая японская тушь есть, я ею воззвания и плакаты пишу, и тонкие кисти — у Сооне национализировали.
Булатов и Милюнэ некоторое время лежали молча. Каждый думал о своем…
Большие дела только начинаются — национализация… Скоро отъезд группы Берзина в верховья Анадыря. Булатов было попросился с ним ехать, но Мандриков объяснил: должен ехать Михаил Куркутский. Он знает язык, знает эти места, людей. А секретарь ревкому нужен, потому что работы с каждым днем все больше.
— Парфентьев согласился ехать, — сообщил Берзин, входя в комнату председателя ревкома.
— Значит окончательный состав такой: Берзин, Галицкий, Мальсагов, Михаил Куркутский и каюры — Ваня Куркутский и Анемподист Парфентьев.
— Так получается, — ответил Берзин. — Поэтому едем на трех упряжках — по двое на одной нарте. Тяжеловато, но другого выхода нет. Ваня Куркутский считает, что если не очень гнать собак, то ничего страшного. Говорят, что появилось какое-то оленье стадо на полдороге в Белую.
— Ну что же, — выслушав Берзина, сказал Мандриков.. — Сегодня соберем ревком. Решим неотложные дела, и можете отправляться.
Милюнэ считала своим долгом быть в ревкоме, когда там происходили заседания. Иногда надо было срочно кого-то позв. ать и даже отнести телеграмму на радиостанцию.
И на этот раз она пришла задолго до начала заседания в ревком, положила угля в топившиеся печи, вытерла пыль и подмела пол. У Мандрикова сидел Тренев.
Бывший хозяин Милюнэ выглядел как никогда хорошо. В его движениях была уверенность и значительность. И слова у него были какие-то круглые, словно обкатанные морской волной, гладкие, сами вылетающие изо рта, спрятанного в рыжей оторочке усов и бороды.
— Михаил Сергеевич! — Тренев сидел в своей излюбленной позе, закинув ногу на ногу. — Из тюрьмы все время несутся стоны и жалобы на плохое обращение, на недостаточное питание.
— Кто же там жалуется? — поинтересовался Мандриков, — Колчаковских милиционеров мы всех выпустили и обязали трудиться.
— Это, конечно, хорошо, но оставшиеся в тюрьме Громов, Струков и Суздалев, мне кажется, тоже должны быть привлечены к трудовой повинности. Пусть на своей шкуре испытают, как своим трудом, потом соленым добывать хлеб. По существу, содержание их в тюрьме, согласитесь, только прибавляет вам хлопот.,
— Да, конечно, — согласился Мандриков.
— Ново-Мариинск, то есть Анадырь, самой природой огорожен таким высоким забором, который даже отчаянный человек в эти зимние дни не отважится преодолеть!
— Что вы имеете в виду?
— Холод, пургу и вечную мерзлоту, — солидно ответил Тренев. — Посудите сами, куда пойдет разумный человек, если он вздумает бежать? В тундру? К УТРУ он Уже закоченеет. Если даже будет хорошо одет — заблудится в пургу, потеряет дорогу, и в конце концов та же участь — замерзнет.