Он произнес это вслух, гневно:
— Все закончилось!
— О да, Компьютер Твиссел, — сказал Хоремм.
Твиссел замер.
— Что?..
Он почему-то всякий раз не ожидал, что Хоремм когда-нибудь заговорит иначе, нежели отвечая на прямой вопрос. Когда такое происходило, Твиссела неизменно охватывала мимолетная иллюзия, будто это говорит продолжение его самого, его рука или нога, внезапно обретшая дар речи, как Валаамова ослица в древнем мифе.
Но Хоремм не просто заговорил. Он улыбнулся. Твиссел никогда еще, за все время их совместной работы, не видел, чтобы Хоремм улыбался. Он уставился на Техника. Рот Хоремма искривился, обнажились зубы: очень похоже на улыбку, но теплоты никакой. В глазах елейная издевка.
Твиссел очень устал, поэтому решил грубо прикрикнуть:
— Хоремм, да какого черта с тобой творится?!
— Все закончено, — сказал Хоремм. — Все завершено. Я счастлив.
— Отлично. Я тоже счастлив. А теперь бросай лыбиться на меня. Возьми отпуск. Несколько дней отдохни. Ты заслужил.
— Вы не всё знаете, Компьютер, — ответил Хоремм. Ухмылка не сходила с его лица.
Твиссел яростно затянулся сигаретой и скурил ее почти до фильтра, так что чуть пальцы не обжег. Глубоко втягивая дым легкими, он с силой выпускал его через раскрытые губы.
— И чего же я не знаю, Хоремм?
Его раздражение нарастало. Он был совсем не в настроении для балабольства.
— Вы не знаете, почему всё кончено. Вот с этим. С вами. Со мной. И с Вечностью!
— Время тебя побери, человече, что ты несешь? Ты-то что об этом знаешь?
— Я знаю! — Хоремм двинулся на него. Твиссел отскочил. В нежданном приступе острой тревоги он припомнил то, о чем обыкновенно старался не размышлять. У Техника с психикой было не всё в порядке. И Твиссел это знал, когда назначал его своим личным Техником, но бездушная эффективность Хоремма, фанатичная верность идеям Вечности в любом случае должны были зиждиться на невротическом базисе. Твиссел нуждался именно в таком стальном фанатике — для личных целей. И уж точно за проведенные с Твисселом годы Хоремм ни разу не дал Компьютеру поводов усомниться в себе. Да, у него с головой не все в порядке (а у кого из нас все в порядке, спрашивается? — упрекнул себя Твиссел), никто бы не счел его приятным человеком, но его верность была абсолютна, и если б не он, проект, скорее всего, так и не удалось бы осуществить.
Но теперь Хоремм изменился до неузнаваемости. Он подбирался к Твисселу, тянул к нему худощавые руки, точно пытаясь убедиться, что плоть Твиссела настоящая, что Твиссел действительно стоит перед ним, что это все не сон.
Только так мог Твиссел истолковать выражение лица Хоремма. Наверное, Техник настолько рад, что поверить не может в успешное завершение дела. Неужели такова и была подлинная его натура, проявившаяся только сейчас?
— Хоремм, — произнес Твиссел, — ты переутомился.
Но Хоремм только головой качал.
— Компьютер, поймите. Вечности крышка. С ней покончено. Вы думаете, Вечности нет конца? Считаете ее вечной? А подумайте как следует. Вечность, возможно, и бесконечна во Времени, но в Реальности ей можно положить конец. Вы понимаете, да? Вы же Компьютер. Вы очень умный человек.
Твиссел начал догадываться. И затрясся всем телом.
— Хоремм!!! — завопил он.
Ухмылка Хоремма исчезла, но злорадный яростный блеск в глазах сохранялся.
— Да, Хоремм. Всего-навсего Наблюдатель и Техник. Подопытный кролик Финжи. Тысяча Реальностей настала и канула в небытие с начала Вечности. Вы помните все Реальности, которые вы лично изменили, а, Компьютер? Я помню одну из них. Вы изменили 482-е столетие десять физиолет назад. Вы добавили свою подпись к анализу Финжи. Я потом много разузнал о том небольшом квантовом изменении, но помните ли вы? Финжи умер. Черт бы его побрал, гаденыша, он слишком быстро умер. Но вы-то живы. Вы должны помнить.
Твиссел вклинился в извергаемый без передышки поток слов другого:
— Но как я...
Что он хотел сказать, осталось неизвестным, поскольку Хоремм заорал на него:
— Как можете вы помнить, да? Столько изменений, что миллиард-другой жизней туда-сюда для вас сущий пустяк. Что значат поколения человечества для Компьютера, который властен их уничтожить, не моргнув глазом! Приказано сделать! Сделано! Ничто на Земле не остается неизменным. Кто дал вам право? Кто дал вам право? — Техник потрясал в воздухе сжатыми кулаками. Твиссел скользнул к двери, но Хоремм опустил руки и тут же метнулся ему наперерез. — Нет, Компьютер, вы меня выслушаете. Я вас пять лет слушал, и вы уж будьте так добры уделить мне пару минут. Вам никогда не приходило в голову, что жертва ваших поправок может исполниться желания отплатить той же монетой?
Твиссел просипел:
— Что ты наделал?
Хоремм ответил:
— Я сам изменил Реальность. И не только для бе-долашных времян. Для нас тоже. Подумайте об этом. Осознайте. Свыкнитесь. Вскоре — завтра? в следующем году? в следующую минуту? — настанет конец Вечности.
— Это невозможно, — прошептал Твиссел.
— Еще как возможно. Еще как! — завизжал Хоремм. — Вы послали этого парня обратно в 24-е вдохновить изобретателя на открытие, положившее начало Вечности. А что, если никого он не вдохновит? Что, если Вечность никогда не возникнет? Парень спрашивал, откуда взялись чертежи темпорального генератора. Вы ответили, что они колеблются туда-сюда во Времени, как маятник — в пространстве. Но что, если кто-нибудь перережет нить маятника? Что, если кто-нибудь вмешается в темпоральные колебания драгоценных чертежей?
— Что ты наделал? — повторил Твиссел.
— Вы наверняка и сами догадываетесь. Замыкая цепь, которая должна была отправить Купера назад во Времени, я одновременно повернул темпоральный регулятор. Его отправило не в 24-е, а в какое-то более раннее время. На сотни лет раньше. Не знаю, в какой год. Даже не представляю, в какой век. Я не смотрел на регулятор, когда крутил ручку, и прежде чем выпустить, прокрутил еще раз. И этим разорвал автоматическую петлю обратной связи «чайника» с определенным моментом Времени, которая понадобится, когда и если Купер попытается активировать его снова, для возврата. Он потерян, Компьютер, навеки затерялся в первобытной эре. Ткань Реальности уже растягивается — с каждым следующим мгновением пребывания Купера в столетии, которому он не принадлежит. Рано или поздно изменения, внесенные им, достигнут квантового предела — мы же с вами всё знаем про квантовые изменения, э, Компьютер? — и Реальность нанесет ответный удар. Вот только на сей раз — ничего похожего на те квантовые изменения, какие нам с вами привычны. На сей раз изменение будет всеобщим, затронет даже Вечность, потому что этим квантовым изменением окажется отменено открытие темпорального поля. И вот тогда-то я наконец рассчитаюсь с вами, с Финжи, со всеми остальными, перейду в новую, неизменную Реальность и снова найду Нойс...
Он дико замахал руками и грянулся на пол в жутком хохоте, плечи его обвисли и тряслись, но он продолжал смеяться, как безумный, пока не охрип.
Твиссел уставился на него, окаменев от ужаса. Треск Хореммова хохота наконец стих. Техник застыл в неподвижности.
Тогда Твиссел выскочил из лаборатории и заорал во весь свой визгливый старческий голос, да так, что едва не охрип сам:
— Кто-нибудь! Немедленно найдите мне Наставника Мэнфилда из 28-го! Мэнфилда из 28-го, вызовите мне его немедленно! И скорую помощь! Да шевелитесь же вы, придурки! Мэнфилда! Наставника из 28-го! Ко мне!
8
Дженро Мэнфилд некогда характеризовал себя как «пацифиста» перед весьма важным собранием: комитетом по служебным взаимоотношениям при Всевременном Совете. Около девяти физиолет назад он предстал перед ними и принялся расхаживать туда-сюда нервической, шаркающей, косолапой походкой, сутуля широкие плечи, ероша засаленные каштановые волосы и всем тяжким выражением усталого лица демонстрируя, как он несчастен.
— У нас тут в Вечности идет война, — объяснял он среди прочего, когда начали обсуждать прошение, представленное им за месяц до встречи комитета. — С кем или чем мы воюем, я не вполне уверен. Возможно, с Реальностью. Или с идеализированным машинным представлением о людских бедах. Я полагаю, что наши цели благородны, но средства — безжалостны. Я, Компьютер, был офицером на этой войне; исходя из совершенного мною доселе, я бы оценил свой ранг как примерно соответствующий званию майора. — Его медленная речь стала еще сбивчивей, когда он замялся, подыскивая метафору, и затем привычным, до автоматизма отлаженным движением мысли переключился на терминологию первобытных веков, в исследовании которых черпал равно утешение и наслаждение.
Он заметно встряхнулся, собираясь с мыслями, и снова провел рукой по взъерошенным волосам.
— Я по складу характера к такой роли не пригоден. Если это война, то я в ней больше не могу участвовать. Нет смысла урезонивать меня, убеждать, что войну мы ведем за правое дело, что мы обязаны сражаться. Я пацифист. Я не могу сражаться.
Председатель комитета уточнил, чем же в таком случае намерен заняться Мэнфилд. Несомненно, ему известно, что отставка из Вечности и возвращение в Родное Время невозможны. Отправить его на пенсию в возрасте сорока физиолет — значит создать опасный прецедент. Не желает ли он отозвать свое заявление, а вместо этого попросить госпитализации и лечения?
Мэнфилд оставался непреклонен. Он в полной мере отдавал себе отчет, что Компьютера его ранга нельзя подвергнуть подобной процедуре без 1) его согласия или 2) прямой и явной угрозы психического заболевания. Второе крайне сложно доказать, а первое они от него не получат.
Он снова указал на свое прошение и сказал, в частности, следующее:
— Я не прошу увольнения, но лишь перевода в тыл. Если меня припишут к 28-му столетию, это позволит мне продолжать свои исследования в спокойной обстановке, в тихой секции, где изменения Реальности нечасты и несерьезны.