Твиссел выговаривал «мол'ч'экка», гротескно искажая второе слово, так что даже неопытному слуху Эттрелла это доставляло страдания.
Старший Компьютер развернулся к интерну.
— Что тебе известно о Харви Мэллоне? Ты ведь ближе к его эпохе. Ты изучал первобытные века.
— Его жизнь плохо задокументирована, сэр, — ответил Купер.
Твиссел улыбнулся.
— И это все, что можешь ты сказать, мальчик мой?
Сигарета в его пальцах истлела в окурок, и на ее месте тут же появилась новая, уже зажженная непринужденным движением, выдававшим многолетний опыт. На Эттрелла же, как обычно, этот жест произвел впечатление циркового фокуса.
Твиссел обратился к Куперу:
— Я не стану предлагать тебе сигареты, поскольку знаю, что ты не куришь. Мало кто в Вечности курит. Лишь в 72-м выпускают хорошие сигареты, и для меня их оттуда специально завозят. Это очень грустно. На прошлой неделе я на пару дней застрял в 123-м. Там никто не курит. Вообще. В 123-м инцест не считается чем-то постыдным, а предложи я тамошним сигаретку, покраснели бы, как старые девы на первом свидании. Меня частенько посещает соблазн учинить квантовое изменение и вычеркнуть из Реальности запрет на курение по всей Вечности, но каждый раз, как я такое изменение просчитываю, выясняется, что приведет оно если не к войнам в 58-м, то к рабовладельческому обществу в юоо-м. Вечно что-нибудь мешает.
И без малейшей паузы добавил:
— А тебе бы не хотелось пронаблюдать квантовое изменение, мальчик мой? Я могу это устроить.
Он требовательно ухватил интерна за локоть и вывел из приемной.
Эттрелл мрачно проводил их взглядом. Он в жизни не видел, чтобы у Твиссела так язык развязался, чтобы тот себя вел так придурковато.
Потом он передернул плечами. Правды ему все равно не узнать, так зачем задаваться вопросом?
Он вернулся к себе в кабинет и сел рассчитывать Диаграммы Жизни с обретенной за физиогоды сноровкой. Некогда ему случилось просчитать альтернативные жизненные пути (включая все с вероятностью выше 0.01) для пятисот семидесяти двух человек, жителей столетий, где раковые заболевания не поддавались лечению. К таким эпохам относились все столетия с 27-го по 35-е включительно, где технология генной инженерии не развилась, и некоторые отрезки довольно эксцентричных 52-го и 53-го веков, где к физиологической медицине (включая психозонды и прочие аппаратные средства психоанализа) относились с большим подозрением, предпочитая ей психиатрию, граничившую с лечением молитвами.
Из пятисот семидесяти двух больных, чьи Диаграммы Жизни он построил, помощь получили только семнадцать. Или, точнее говоря, в семнадцати случаях продление жизни оказалось совместимым с требованием позитивных квантовых изменений, и преждевременная смерть от рака была вычеркнута из истории. Лечение обошлось дорого, но правительственные чиновники этих столетий просили еще и еще; любой ценой готовы были они выклянчить у иновремян лекарство от рака, чтобы спасти больше жизней.
Эттрелл знал, что значительно вероятнее успех в малом, нежели в большом. Любимый афоризм Твиссела гласил: с каждым новым квантовым изменением на благо человечества следующее квантовое изменение становится все труднее рассчитать. Это никогда не бывает невозможно, но становится все труднее и труднее.
Эттрелл вздохнул.
Настанет ли день, когда ни одной пригодной для изменения жизни во всем Времени не найдется? Когда же человеческая история наконец повернет на идеальный путь?
Всевременной Совет придерживался мнения, что никогда. Нет единственной идеальной дороги в бесконечности путей. К ней можно лишь приближаться асимптотически. Эта цель недосягаема.
Эттрелл склонился над графиком жизни некоего Лаймана Хью Шапура из 29-го века и проследил занятную двойную вилку, которой пока не удалось найти точного объяснения. Так-так, посмотрим, у нас тут...
3
Андерс Хоремм, уроженец 95-го столетия (проводившего политику жесткого ограничения атомной энергетики, несколько рустикального, гордившегося использованием естественной древесины в строительстве, экспортирующего почти всекогда различные спиртные напитки, а импортирующего семена клевера), забрался в «чайник» до 2456-го.
Его лицо, бледное и желтоватое, с длинными щеками и тонкими губами, хранило спокойное выражение. Ему предстояла деликатная работа, которую он не имел права завалить, но никакой нервозности не проявлял. Ему и в голову не приходило, что он рискует завалить квантовое изменение. Действительно, пока на него еще ни разу не возникло повода пожаловаться.
Хоремм начал Вечную карьеру в ранге Наблюдателя. Компьютеры существовали в утонченной атмосфере чистой математики, Графисты блуждали в нескончаемых вероятностных джунглях, а Социологи строили уязвимые для критики теории о взаимосвязях людей и вещей. Наблюдатели же выходили во Время по расписанию и обеспечивали их всех данными для работы.
Однако Наблюдателей мало кто ценил. Литература Вечности кишела восхвалениями гениальных Компьютеров, безукоризненных Графистов, пытливых Социологов; немногие уделяли хоть пару слов Наблюдателям, собирающим исходные факты, и еще меньшее внимание — Техникам, которые одним движением могли поменять жизни миллиардов.
Уже пять лет Хоремм служил Техником. Большую часть этого срока он проработал у Твиссела в прямом подчинении. Твиссел приказывал, и Твиссела восхваляли за результаты исполнения приказов. Хоремм приводил приказы в действие, и Хоремма за это недолюбливали. Было похоже, что Вечные, бессильные полностью отринуть коллективную вину за игры в богов с жизнями поколений, предпочли свалить ее груз на Техников как непосредственное воплощение.
Наблюдая за обществами, практикующими смертную казнь, Хоремм отмечал аналогичное различие в отношении к уважаемым судьям, которые выносили смертные приговоры, и гражданским служащим, которые приводили их в исполнение. Именно последние подвергались общественному остракизму.
Хоремма это не печалило. Он испытывал своего рода мрачное удовлетворение, работая Техником Твиссела. Он бы ни на что не променял свою должность.
Превыше всего ценил он проект, которому Твиссел присвоил условное название загадки Мэллона. Именно Хоремм посещал эпоху за эпохой с поручениями, о которых нигде не упоминалось публично. Именно он рассчитывал жизни субъектов, которые Твиссел не рисковал доверять профессиональным Графистам. И это он первым обнаружил Бринсли Шеридана Купера; даже его хладнокровие поколебала мысль, что конец поискам нужного Твисселу человека все-таки положен. Он лично отправился в низовремя, так глубоко в прошлое Купера, как только рисковал забираться Твиссел, чтобы для начала забрать Купера в интернатуру, а затем подвергнуть его тщательно продуманному специальному обучению. Затем, когда минимально необходимый курс учебы завершился, именно Хоремм отправил от имени Твиссела сообщение, вызывавшее Купера в 575-й век.
Это его устраивало. Умей Хоремм улыбаться, он бы сейчас улыбнулся. В исключительной изоляции «чайника», странствующего по коридорам бесконечных столетий, он бы, вероятно, даже позволил себе громко расхохотаться. Однако он чувствовал лишь хладнокровное удовлетворение: работа, отнявшая десяток лет физиовремени, приближалась к кульминации, пока столетия менялись вокруг «чайника», мчались мимо и сквозь него.
Наконец «чайник» плавно замедлился и остановился; Реальность проявилась из окружавшего аппарат тумана.
Хоремм не отвлекся на зрелище действительности нового столетия, как ни тривиальны могли оказаться ее отличия от привычных ему. Он слишком долго проработал на этой должности, чтобы расходовать время на непродуктивные наблюдения, не имеющие касательства к делу.
К тому же он находился еще не во Времени, а в секции Вечности, отведенной под нужды 2456-го столетия. Барьер, разграничивавший Вечность и Время, выглядел бы черным, как тьма первозданного хаоса, но бархатное бессветие его пронизывали характерные сполохи, отмечая дефекты субмикро-скопического уровня, избавиться от которых не удастся, покуда действует принцип неопределенности.
Хоремм аккуратно подъюстировал положение барьера и шагнул через него ровно в ту секунду Времени, какая была сочтена оптимальной для его задания по результатам пространственно-временного анализа. Барьер воссиял неощутимым пламенем, реагируя на перемещение массы сквозь него, из Вечности во Время.
Усеивавшие Вечность барьеры ежесекундно потребляли энергию, эквивалентную выходу дезинтеграции миллиона тонн вещества. Но в энергии недостатка не было. За двадцать миллиардов лет по верховремени полыхала финальная Новая, некогда бывшая Солнцем: миллион солнечных эквивалентов энергии, бери сколько хочешь[4]
Что же, хотя бы она остается неизменной. Никакое мыслимое изменение Реальности, никакая жалкая людская возня со Временем не способны предотвратить пришествие Новой.
Хоремм обнаружил, что стоит в машинном зале. Зал был пуст и останется пустым два часа тридцать шесть минут в текущей Реальности; в грядущей же Реальности — на две минуты дольше. Тщательные расчеты продемонстрировали, что его личное присутствие здесь не возымеет влияния на Реальность. Хотя никакое, сколь ни случайное, перемещение во Времени не могло обойтись без едва заметного напряжения ткани Реальности, минимально необходимого для квантовых изменений уровня достигали не все.
Следующее действие Хоремма выглядело, вероятно, еще тривиальнее, чем сам факт его присутствия здесь. Он взял с полки пустой контейнер и переложил его на пустующее место полкой ниже.
Совершив это, он вернулся в Вечность так же легко, как прошел бы через дверной проем. Прикованному ко Времени наблюдателю показалось бы, что он просто исчез.
Маленький контейнер остался лежать на новом месте. Его непосредственная значимость для мировой истории еще не проявилась. Рука потянется за ним и не найдет. После поиска, полчаса спустя, контейнер будет обнаружен, но за это время силовое поле отключится, и терпение лопнет. Решение, которое в предыдущем варианте Реальности не приняли, будет теперь принято в гневе. Встреча не состоится; человек, который иначе бы умер, проживет лишний год; человек, который бы прожил на день больше, умрет днем раньше.