Девушка вытянулась на кушетке напротив, приподнявшись на локте. Узорчатое платье облекло ее, словно обнимая. Она сбросила прозрачные туфельки, которые носила весь вечер, и теперь сгибала-разгибала пальцы ног. Так втягивает и выпускает когти нежащаяся кошка.
— Забавно это было — поработать в Вечности, — вздохнула она. — И я целую вечность ждала разрешения.
Она смотрела на него. Темные волосы в какой-то миг (он не заметил, в какой именно) разметались по контрастирующим с ними кремовым плечам и шее.
Он не ответил.
— Сколько тебе лет? — промурлыкала она.
На этот вопрос он не должен был отвечать. Его возраст — его личное дело.
Он услышал собственный голос:
— Двадцать пять.
Конечно, он имел в виду физиогоды.
— Мне только двадцать два, — сказала девушка, — но ты будешь жив и молод, а я уже давно умру...
— О чем это вы? — у него мутилось в голове, он тер лоб.
— Ты живешь вечно, — сказала она. — Ты же Вечный.
Интересно, это вопрос или утверждение?
— Ты сдурела, — выговорил он. — Мы старимся и умираем, как все.
— Тогда скажи вот что, — проговорила она.
Ее голос был низким, чарующим. Язык пятидесятого тысячелетия, прежде казавшийся Хоремму грубым и неприятным, в ее устах обретал неожиданную мелодичность. Или, возможно, дело тут лишь в полном желудке и ароматном воздухе, смягчившем его слух?
— Вы видите все Времена, — продолжила она, — посещаете все места. Я бы хотела стать Вечной. Почему в Вечности так мало женщин?
Он не осмелился ответить. А что бы он мог ей сказать? Что кандидатов в Вечные отбирают со всемерной тщательностью, опираясь на два критерия. Во-первых, они должны быть по своим способностям пригодны для этой работы. Во-вторых, изъятие их из Времени не должно повлечь разрушительного эффекта для Реальности.
Реальность! Он не имел права об этом даже заикнуться. Сколько великолепных кандидатов остались обойденными по той причине, что их изъятие в Вечность повлекло бы за собой нерождение детей, несмерти мужчин и женщин, небраки, несобытия, неусловия, исказило бы Реальность в сторону, сочтенную Всевременным Советом неприемлемой?
Разве мог он ей объяснить, что женщины почти никогда не попадают в Вечность, ибо по непонятной причине (Компьютеры, может, и понимают, но он-то простой Наблюдатель) их изъятие из Времени искажало Реальность с десятикратно большей вероятностью, чем в случае мужчины?
(Эти мысли путались в его голове, и он уже не мог одну от другой отличить. Казалось, они тонут в низком гуле, не сказать чтобы чрезмерно неприятном. Девушка, улыбаясь, приближалась к нему.)
Он услышал ее голос, будто порыв ветра:
— Ох уж вы, Вечные! Сделай меня Вечной!
Он хотел, он жаждал ей объяснить... Вечность — это вам не шутки, милейшая! Мы работаем. Мы работаем над детальнейшим описанием всего происходящего всекогда, от начала Вечности до эпохи, когда Земля пустеет, мы пытаемся рассчитать бесконечное многообразие вероятностей всего возможного и выбрать из него лучший вариант, а потом решить, где и когда во Времени допустимо организовать небольшое, едва ощутимое изменение, переводящее актуальное бытие на путь возможного бытия, а сотворив это новое бытие, ищем следующей оптимальной вероятности, и так вечно, вечно, вечно, вечно…
Он потряс головой, но вихрь мыслей не прояснялся.
Напиток?
Мятный напиток?
Она подошла еще ближе. Лицо размылось. Он так и чувствовал прикосновение ее волос к щеке, ее теплое легкое дыхание на своем лице. Он попытался отстраниться, но, как ни странно, как ни поразительно, обнаружил, что не хочет.
— Была бы я Вечной...
Она дышала ему почти в ухо, но слова казались очень далекими за биением его сердца. Влажные губы разлепились:
— Была бы я Вечной...
Он неловко, наугад протянул к ней руки. Она не сопротивлялась. Наоборот, слилась с ним и растаяла в его объятиях.
Все было точно во сне, точно с кем-то другим происходило.
Это оказалось вовсе не так отвратительно, как он себе всегда представлял.
А потом она прильнула к нему, вытянулась и начала шептать, сверкая глазами:
— Вечность... Вечность...
Снова и снова.
Пространственно-временной график не допускал подобного. Но почему-то в тот миг Хоремм испытал новый мощный прилив возбуждения, при мысли о Финжи. И он не чувствовал вины. Скорее удовлетворение. Триумф.
В конце концов он вернулся в Вечность, но перед тем, как расстаться с Нойс, поцеловал ее руки и крепко прижал к себе.
Он с трудом сдерживал усмешку, представляя Финжи свой доклад. Финжи не поднял взгляда, но лишь скользнул глазами по перфокартам, словно выхватывая из них опытным оком слова и фразы и переводя их в символы, будто где-то в глубинах его математического ума уже сплетались уравнения.
— Проверим, — сказал он спокойно. — А с вами что происходило, Хоремм?
— Со мной, Компьютер? — пробормотал Хоремм, и вдруг уверенность покинула его.
— Да. Вы провели ночь в доме этой дамы. Провели ведь, так? Всё по графику.
— Да, сэр.
— И? Все ли существенные для дела подробности отражены в вашем докладе?
Финжи испытующе глядел на него. Хоремм воззвал к своему чувству долга. Наблюдатель должен докладывать обо всем. Идеальный Наблюдатель — чувствительная псевдоподия, выдвинутая из Вечности. Индивидуальность Наблюдателя не может конфликтовать с его долгом.
Нижняя губа Хоремма мимолетно задрожала, но не от страха, гнева или стыда, а от прилива внезапных воспоминаний о том страстном вечере.
Он начал рассказ о том, что не вошло в доклад.
Спустя некоторое время Финжи поднял руку и резко произнес:
— Спасибо. Достаточно.
Хоремм возвратился к себе в кабинет для мысленного тоста за победу. Конечно, Финжи должен был об этом спросить, и, конечно, толстяк не удержался бы об этом услышать.
Финжи ревновал! Хоремму это теперь стало очевидно. Впервые за всю жизнь он испытал чувство, значившее для него больше, чем ледяная верность идеалам Вечности. Он собирался поддерживать в Финжи эту ревность, и пусть весь мир — Финжи, Всевременной Совет, сама Вечность — пропадет пропадом, если его попытаются разлучить с Нойс.
Хоремм подал первый запрос о выходе в 482-е по личным делам спустя два дня. Ему полагалось бы выждать положенные пять дней, но он не смог.
Ему отказали.
Он вполне ожидал этого. И ринулся в кабинет Компьютера Финжи: с губ у него готовы были сорваться заготовленные слова.
— Мой запрос о выходе в это столетие был отклонен... — начал он.
Финжи перебил его:
— Вы хотели увидеться с мисс Ламбент?
— Да.
Он постарался вложить в этот слог всю свою решимость.
— Произошло квантовое изменение. Вы разве не поняли?
Хоремм побелел, как стенка. Он забыл.
— Квантовое изменение?
— А для чего, по-вашему, нужна была эта информация?
— Квантовое изменение?
— Сравнительно небольшое, не переживайте.
— Тогда...
— Но мисс Ламбент больше не существует. Если, конечно, не считать воспоминаний всех нас, Вечных, знакомых с нею. Новая Реальность исключает ее существование. В ней она никогда не рождалась.
Хоремм попятился и осел в кресло.
Финжи продолжал:
— Я же пояснял вам. Я же рассказал, какие трудности порой возникают с неожиданно зародившимися во Времени гипотезами насчет Вечности. В 482-м получилось именно так. Исходя из имевшихся данных, мы пришли к косвенному выводу, что среди элиты этого столетия, а особенно женской ее части, зародилось представление, будто Вечные на самом деле Вечны, что они живут вечно.
(Хоремму припомнилось короткое, деловитое заявление Нойс.
— Ты живешь вечно.
Но он же отрицал это.
Он прилагал чудовищные усилия, чтобы не завопить.)
Финжи не унимался:
— Что еще хуже, среди аристократок распространилось суеверие, будто интимная близость с Вечным делает смертную женщину — одну из них — бессмертной.
(О, как четко Хоремм снова слышал ее голос:
— Будь я Вечной... Сделай меня Вечной!
Но слова тонули в поцелуях, запомнившихся ему лучше.)
— Тяжело было в такое поверить, Хоремм, — продолжал Финжи. — Беспрецедентное явление. Если бы это оказалось правдой, то суеверие и его причины подлежали бы искоренению. Прежде чем действовать, нужно было проверить на месте. Мы выбрали мисс Ламбент как типичную представительницу ее класса. И выбрали вас, как второго субъекта эксперимента...
Хоремм взвился на ноги.
— Выбрали меня как субъекта?
— Это не является чем-то обычным. Но так было нужно...
— Нужно, говорите? Гнусное вранье!!! — Хоремм уже не пытался выбирать выражений.
Финжи посмотрел на него широко раскрытыми глазами, оттопырив задрожавшую пухлую губу.
— Да как вы смеете, Наблюдатель?!
— Я утверждаю, что вы врете! — заорал Хоремм. — Вы ревнивец. У вас были свои планы насчет Нойс, но она выбрала меня. Меня! Вы теперь пытаетесь меня убедить, что она... она действовала так, желая стать бессмертной, а я вам говорю, что нет! Не так всё было. Ваша ложь не обессмыслит того, что между нами было, вы ее от меня не спрячете. Она существует, и я отправлюсь туда... и я...
Хоремм почти не слышал себя, хотя орал во все горло, так, что саднили легкие. Перед глазами кружилась и уплотнялась темно-красная дымка. Он почувствовал давление от вжатой в щеку плитки пола, хотя сначала не испытал боли.
Но вскоре боль пришла. Он скреб пальцами по полу, словно пытался за него ухватиться. Ненавистный голос Финжи звучал в его ушах, хотя Финжи обращался не к нему. Компьютер говорил по хронофону. Это Хоремм осознавал даже в бессилии своем. Он слышал, что говорит Финжи, но встать с пола и наброситься на него не мог.