Дар
10
Инсигна удивлялась себе самой. Она никому ещё не рассказывала о расставании с мужем, хотя переживала случившееся почти каждый день целых четырнадцать лет. Она и не собиралась посвящать кого бы то ни было в эту грустную историю, которая должна была вместе с ней уйти в могилу.
Не то чтобы она видела в этом нечто стыдное — просто считала глубоко личным делом.
И вот ни с того ни с сего выложила всё до капли своей юной дочери, которую до сих пор считала ребёнком.
Дочь грустно смотрела на мать тёмными взрослыми глазами — по-совиному, не моргая… Наконец Марлена промолвила:
— Значит, это ты его прогнала?
— В общем — да. Я так разозлилась, просто рассвирепела. Он хотел забрать тебя с собой. И куда — на Землю! — Она помедлила; потом решительно проговорила: — Теперь понимаешь?
— Неужели ты не смогла бы обойтись без меня? — спросила Марлена.
— Как ты можешь такое говорить? — вспылила Инсигна — и осеклась под невозмутимым взглядом дочери. Действительно, так ли уж нужна была ей тогда дочь?.. Но она ответила, стараясь не выдать волнения: — Ну что ты. Разве я могла от тебя отказаться?
Марлена замотала головой, и на миг лицо её помрачнело.
— Ведь я не была очаровательным ребёнком. Может, отцу я была нужна больше, чем тебе? Может быть, всё тогда и произошло из-за того, что я была ему нужнее, чем тебе? А ты настояла на своём, чтобы причинить ему боль.
— Какие ужасные вещи ты говоришь. Всё было совершенно не так, — ответила Инсигна, абсолютно не уверенная в том, что не кривит душой.
Грустное это дело — обсуждать семейную драму с Марленой. С каждым днём девочка всё больше обнаруживала жуткое умение резать по живому. Инсигне не раз приходилось сталкиваться с этим, но прежде она считала подобные выходки случайными. Но это происходило всё чаще, и теперь своим языком-скальпелем Марлена резала уже преднамеренно.
Инсигна проговорила:
— Марлена, а как ты поняла, что я сама прогнала твоего отца? Я ведь тебе не говорила об этом. Разве я себя чем-то выдала?
— Мама, я не понимаю, как это происходит, но я просто знаю. Когда ты вспоминаешь об отце, разговариваешь о нём с другими, в твоём голосе всякий раз слышится сожаление, чувствуется, что ты хотела бы, чтобы всё было иначе.
— В самом деле? А я этого не ощущаю.
— Я наблюдаю, делаю выводы. Как ты говоришь, как смотришь…
Пристально поглядев на дочь, Инсигна вдруг выпалила:
— Ну-ка, о чём я сейчас думаю?
Слегка вздрогнув, Марлена усмехнулась. Смешливой она не была и никогда не смеялась от души.
— Это легко, — сказала она, — сейчас ты думаешь, что я читаю твои мысли. Но это не так. Я не знаю их. Просто умею догадываться по словам, жестам, интонациям и выражениям. Люди абсолютно не умеют скрывать свои мысли. Я убедилась в этом, наблюдая за ними.
— Зачем тебе понадобилось наблюдать за людьми?
— Потому что все лгали мне, когда я была ребёнком. Говорили, что я миленькая. Или же это говорили тебе, потому что я была рядом. Да у всех на лицах словно написано: я говорю не то, что думаю. И никто даже не представляет себе, как это заметно. Сначала я не могла поверить, что этого никто не знает. Но потом я сказала себе: наверное, они считают, что просто удобнее делать вид, что говоришь правду. — Марлена помолчала и вдруг спросила: — Почему ты не сказала отцу, куда мы направляемся?
— Не могла. Тогда это была не моя тайна.
— Но если бы ты сказала, он, возможно, и отправился бы с нами.
Инсигна затрясла головой:
— Нет-нет, никогда. Он твёрдо решил возвращаться на Землю.
— А если бы ты всё рассказала ему, мама, комиссар Питт не разрешил бы ему возвращаться? Ведь наш отец не должен был знать то, чего знать не положено.
— Питт не был тогда комиссаром, — рассеянно пробормотала Инсигна и внезапно вспыхнула: — Таким он был мне не нужен. И тебе, кстати, тоже!
— Не знаю. Я не могу представить, каким он был бы теперь.
— А я знаю!
Пламя чувств вновь охватило Инсигну. Ей вновь с отчаянной ясностью припомнилась и их ссора, и собственный резкий голос, приказывавший Фишеру убираться. Он должен был уйти. Нет, ошибки не было. Ей не хотелось, чтобы он стал пленником, невольным узником Ротора. Она ещё слишком любила его — или недостаточно ненавидела…
Она резко сменила тему разговора, стараясь, чтобы выражение лица не выдало её:
— Сегодня ты озадачила Ауринела. Почему ты сказала ему, что Земля погибнет? Он явился ко мне весьма озабоченный этим.
— Ты бы сказала ему, что я ещё ребёнок и всё это — детский лепет. Такой ответ прекрасно устроил бы его.
Инсигна не стала обращать внимания на эти слова. Быть может, и в самом деле лучше не говорить ничего, чем говорить правду.
— Ты действительно думаешь, что Земля обречена?
— Да. Иногда ты говоришь о Земле — «бедная Земля». Ты редко забываешь назвать Землю бедной.
Инсигна почувствовала, что краснеет. Неужели она и впрямь так говорит о Земле?
— А разве это не так? — спросила она. — Планета перенаселена, измучена цивилизацией — это же просто клубок болезней, бедствий и ненависти. Трудно её не пожалеть. Бедная Земля.
— Нет, мама. Ты говоришь это иначе. — Марлена подняла руку вверх ладонью, словно что-то держала в ней.
— Ну, Марлена?
— Я понимаю это умом, но не могу выразить словами.
— Попробуй. Я должна понять.
— Мне кажется, что ты чувствуешь себя виноватой…
— Отчего ты так решила?
— Однажды ты смотрела в иллюминатор на Немезиду, и мне показалось тогда, что всё дело в ней. Когда я спросила у компьютера, что такое Немезида, он мне сказал: это нечто безжалостное, сулящее гибель, грозное возмездие.
— Она названа так по другой причине! — воскликнула Инсигна.
— Но имя ей дала ты, — невозмутимо ответила Марлена.
Это уже ни для кого не было тайной: когда Ротор вышел за пределы Солнечной системы, Инсигна потребовала публичного признания своего открытия.
— Именно поэтому, уверяю тебя, смысл имени здесь ни при чём.
— Тогда почему ты считаешь себя виноватой, мама?
(Молчи… если не хочешь говорить правду.)
Наконец Инсигна проговорила:
— Так как же, по-твоему, погибнет Земля?
— Я-то не знаю, а вот ты, мама…
— Марлена, мы с тобой принялись играть в загадки, пусть так. Об одном только прошу: никому ни о чём не говори: и об отце, и об этой бредовой идее о гибели Земли.
— Если ты хочешь, я буду молчать. Только Земля погибнет — и это вовсе не бред.
— А я говорю — бред. Будем считать это бредом.
Марлена кивнула.
— Схожу-ка я погляжу на планету, — сказала она с видимым безразличием. — А потом пойду спать.
— Хорошо.
Инсигна смотрела вслед уходящей дочери. «Вина, — думала она, — я её чувствую. Она, должно быть, словно печать у меня на лице. Каждый может увидеть, если захочет».
Каждый ли? Нет, только Марлена. С её даром.
Должна же девочка иметь что-то взамен того, что ей не дано. Редкий ум — этого слишком мало. Потому-то она и одарена способностью читать по лицам, интонациям, неприметным для другого глаза жестам и телодвижениям. Так что ни одной тайны от неё не скроешь. Давно ли открылся у неё этот дар? Давно ли она узнала о нём? Или это результат взросления? Но тогда почему она именно теперь обнаружила его, словно извлекла из-под покрова, под которым скрывала? Или ей потребовалось оружие против матери?
Может быть, это случилось потому, что Ауринел отверг её, окончательно и бесповоротно, — и она сама об этом догадалась? И теперь просто мечется от боли, слепо рассыпая удары?
«Я виновата, — думала Инсигна, — мне ли не знать собственной вины? Одна я во всём виновата. Я могла бы давно всё выяснить, но не хотела».
Глава 6Приближение
11
Так когда же она сама об этом догадалась? Когда давала звезде имя «Немезида»? Неужели уже тогда она инстинктивно ощутила, чем грозит эта звезда человечеству, и с неосознанной точностью выразила свои опасения в её имени?
Когда Инсигна обнаружила далёкую звёздочку, ей важно было одно — она сделала открытие. В голове кружилась только мысль о бессмертии. Это её звезда, звезда Инсигны. Она даже хотела назвать её так. Получалось звучно… только нескромно. Подумать только, как бы ей пришлось сейчас мучиться, если бы всё-таки поддалась искушению.
Навязанная Питтом секретность сбила её с толку. Потом началась суета перед Исходом. (Так, наверное, и будут называть это событие в учебниках по истории — с прописной буквы.)
Ну а после Исхода целых два года корабль то выходил из гиперпространства, то осторожно вползал в него. От Инсигны требовали бесконечных расчётов гиперперехода, для которых нужны были всё новые и новые астрономические данные, и ей приходилось контролировать все наблюдения. Только измерения плотности и состава межзвёздной материи стоили ей изрядных трудов.
Почти четыре года ей некогда было подумать о Немезиде, не было времени заметить очевидное.
Но так ли это на самом деле? Или она просто ничего не желала видеть, ища спасения за мелкими загадками, суетой и волнениями?
Но наконец завершился последний гиперпространственный переход. Оставалось последнее — в течение месяца осуществить торможение. Ротор мчался сквозь ливень атомов водорода с такой скоростью, что невинные атомы преображались в частицы космических лучей.
Обычный космический аппарат не смог бы защитить людей от излучения, но Ротор был покрыт снаружи толстым слоем грунта, который нарастили ещё перед стартом. Он-то и поглотил опасные лучи.
Когда-нибудь, говорил Инсигне один из специалистов по гиперпространству, люди сумеют входить в него на обычной скорости и так же возвращаться обратно. «Общее представление о гиперпространстве мы имеем, эпохальных открытий не будет. Всё остальное — дело техники».
Может быть. Впрочем, другие специалисты полагали, что подобное совершенство будет достигнуто, когда звёзды померкнут.
Когда ужасная правда открылась Инсигне, она бросилась к Питту. За последний год они виделись редко: она знала, как мало у него времени. Очарование первого межзвёздного путешествия начинало рассеиваться, и повсюду возникала известная напряжённость; до людей постепенно доходило, что они вот-вот, через считаные месяцы, окажутся возле чужой звезды. Там перед ними немедленно возникнут проблемы: какое-то время придётся жить возле незнакомого красного карлика, и никто не мог гарантировать, что материя вокруг него сложилась в планеты, пригодные для жилья, или астероиды, способные послужить источником сырья.
Янус Питт уже не выглядел молодым — впрочем, волосы его не поседели, и на лице не было морщин. Всего четыре года назад Инсигна принесла ему своё открытие, а во взгляде Питта уже появилась глубокая озабоченность, словно радость оставила его навсегда.
Теперь он был верховным комиссаром. Быть может, это и служило причиной его тревог. Инсигна не изведала истинной власти и сопряжённой с ней ответственности, но нечто подсказывало ей, что подобное могущество — вещь не сладкая.
Питт рассеянно улыбнулся ей. Поначалу никто не знал о тайне, которая их объединяла, и они были вынуждены держаться вместе. Вдвоём они могли разговаривать откровенно, не опасаясь проболтаться. Но после Исхода, когда секрет был раскрыт, они вновь отдалились друг от друга.
— Янус, — сказала она. — Я очень беспокоюсь и пришла поговорить с тобой. Дело касается Немезиды.
— Что-нибудь новенькое? Теперь ты уже не можешь сказать, что звезды нет там, где ты предполагала. Вот она, видна невооруженным глазом. Правда, до неё ещё шестнадцать миллиардов километров.
— Да, я знаю. Но когда я открыла её, нас разделяло чуть более двух световых лет, и я решила, что Немезида и Солнце обращаются вокруг общего центра тяготения. На таком расстоянии иначе и быть не могло, но, как выяснилось, всё обстоит иначе. Нас ждёт подлинная трагедия.
— Хорошо. И какая же трагедия нас ожидает?
— Дело в том, что хотя Немезида находится близко от Солнца, но всё-таки не настолько, чтобы образовать с ним пару. Их взаимное притяжение на таком расстоянии настолько слабо, что воздействие ближайших звёзд способно сделать нестабильной её орбиту.
— Но Немезида же вот, перед нами.
— Да, она перед нами, но в той же мере, как и перед альфой Центавра.
— При чём тут альфа Центавра?
— Немезида располагается чуть ближе к Солнцу, чем к этой звезде. Мне кажется, что она всё-таки входит в систему альфы Центавра. Правда, более вероятно, что, с какой бы из этих двух звёзд она ни была связана прежде, тяготение второй сейчас разрушает эту связь, если уже не разрушило.
Питт задумчиво смотрел на Инсигну, барабаня пальцами по ручке кресла.
— Сколько времени нужно Немезиде на один оборот вокруг Солнца — если она, конечно, входит в его систему?
— Пока не знаю. Придётся изучить её орбиту. Мне следовало заняться ею ещё до Исхода, но тогда на меня сразу навалилось столько забот. Но это не оправдание — их и теперь немало.
— Ну а на глазок?
— Если орбита круговая, Немезиде потребуется около пятидесяти миллионов лет, чтобы обойти Солнце, а точнее — центр тяготения всей системы, вокруг которого обращаются обе звезды. Соединяющая их линия всегда будет проходить через этот центр. Но если орбита Немезиды представляет собой вытянутый эллипс и она сейчас находится вблизи точки максимального удаления — а иначе быть не может, поскольку обе звезды в таком случае не были бы связаны тяготением, — тогда период её обращения чуть превышает двадцать пять миллионов лет.
— Значит, когда Немезида в предыдущий раз находилась в этой точке своей орбиты, альфа Центавра находилась совершенно в другом месте, чем теперь. Двадцать пять или пятьдесят миллионов лет, но альфа Центавра не стояла на месте. На сколько она могла сместиться за такой срок?
— На заметную долю светового года.
— Не значит ли это, что обе звезды впервые борются за Немезиду? И до сих пор она мирно кружила и кружила себе по орбите?
— Едва ли, Янус. Кроме альфы Центавра вокруг полно звёзд. Сейчас сказывается влияние альфы Центавра, в прошлом на Немезиду могли воздействовать другие звёзды. Её орбита просто нестабильна.
— Ну а если она не вращается вокруг Солнца, что же ей тогда делать в наших краях?
— Именно! — воскликнула Инсигна.
— Что значит «именно»?
— Будь Немезида на солнечной орбите, её относительная скорость составила бы от восьмидесяти до ста метров в секунду в зависимости от массы. Для звезды это очень мало, следовательно, она длительное время как бы стояла на месте. Тогда облако могло долго прятать её, в особенности если оно движется в ту же сторону, что и Немезида, относительно Солнца. Тусклая, почти неподвижная звёздочка — и всё-таки удивительно, что её до сих пор никто не обнаружил. Однако… — Она сделала паузу.
Даже не попытавшись изобразить интерес, Питт вздохнул:
— Ну? Будет наконец резюме?
— Так вот, если Немезида не обращается вокруг Солнца, значит, она движется независимо, и её относительная скорость может достигать уже сотен или более километров в секунду — в тысячу раз больше той, что она имела бы на орбите. Значит, она просто случайно залетела сюда, пройдёт мимо Солнца и никогда не вернётся. Но тем не менее она остаётся за облаком и, на взгляд, почти не меняет своего положения.
— Как это может быть?
— Если звезда движется с внушительной скоростью, а для наблюдателя остаётся почти на одном месте — этому может быть только одно объяснение.
— Только не говори мне, что она качается из стороны в сторону.
— Янус, не надо шутить. — Инсигна закусила губу. — Всё это не смешно. Дело в том, что, скорее всего, Немезида движется почти по прямой к Солнцу… Она не смещается ни вправо, ни влево, словно стоит на месте, а на самом деле летит прямо на нас, прямо на Солнечную систему.
— Это достаточно достоверные данные? Им можно верить? — Питт озабоченно взглянул на Эугению.
— Пока нет. Когда я обнаружила звезду, никаких причин специально измерять её спектр у меня не было. Конечно, когда я измерила её параллакс, следовало определить и спектр. Только у меня до этого руки не дошли. Ты ведь, конечно, помнишь, что, назначая меня руководителем всех работ по Дальнему Зонду, ты приказал, чтобы никто из моих подчинённых не вздумал даже взглянуть в сторону Немезиды. И я не имела права отдать им такое распоряжение, ну а после Исхода… каюсь, я просто забыла. Но теперь придётся заняться этим делом вплотную.
— Позволь тогда задать тебе один вопрос. А что, если Немезида, наоборот, летит от Солнца? Тогда для нас она тоже как бы стоит на одном месте. Теоретически оба события равновероятны, не так ли?
— Истину определит спектральный анализ. Если будет обнаружено красное смещение — значит, Немезида удаляется, если фиолетовое — приближается.
— Но теперь уже поздно этим заниматься. Если ты сейчас станешь определять её спектр, он покажет, что Немезида приближается к нам — потому что мы приближаемся к ней.
— Я не стану сейчас определять спектр Немезиды. Я займусь спектром Солнца. Если Немезида приближается к Солнцу, значит, и Солнце приближается к Немезиде; следует учесть и собственное движение Ротора. Но сейчас мы тормозим, и через какой-нибудь месяц наше собственное движение перестанет сказываться на результатах спектроскопических измерений.
С полминуты Питт размышлял, уставившись в стол, вовсе не заваленный бумагами; рука его медленно поглаживала клавиатуру компьютера. Наконец, не поднимая глаз, он буркнул:
— Нет, эти наблюдения лучше не проводить. Я не хочу, чтобы ты впредь забивала себе голову такой ерундой. На мой взгляд, здесь нет ничего интересного.
И знаком велел ей идти.
12
Ноздри Инсигны раздулись от гнева. Она резко выдохнула и громко произнесла:
— Как ты смеешь, Янус? Как ты смеешь?
— В чём дело? — Питт нахмурился.
— Как ты смеешь отсылать меня, словно простого оператора-компьютерщика? Не найди я Немезиду — где бы мы были? И ты не стал бы комиссаром! Немезида моя. Во всём, что касается её, я имею право голоса.
— Немезида уже не твоя. Теперь она принадлежит Ротору. Пожалуйста, уходи, не мешай мне заниматься делами.
— Янус, — продолжала она, повысив голос, — повторяю тебе ещё раз: по всему следует, что Немезида летит прямо на Солнечную систему.
— А я тебе опять говорю: может быть, летит, а может, и наоборот. И даже если так — теперь это не наша Солнечная система — она осталась всем этим… Только не надо говорить мне, что Немезида столкнется с Солнцем. Я тебе просто не поверю, если ты станешь упорствовать. За пять миллиардов лет Солнце ни разу не сталкивалось со звездою, даже близко не подходило. Вероятность столкновения звёзд чудовищно мала даже в более густо населённых ими областях Галактики. Я не астроном, но это, по крайней мере, знаю.
— Янус, вероятность и есть вероятность — это не гарантия. Возможно, хоть и маловероятно, Солнце действительно столкнется с Немезидой, однако я в этом и сама сомневаюсь. Вся беда в том, что близкое прохождение звезды, даже без столкновения, способно оказаться гибельным для Земли.
— И насколько близким окажется это твоё близкое прохождение?
— Не знаю. Придётся хорошенько посидеть за расчётами.
— Хорошо. Итак, ты предлагаешь, чтобы мы взяли на себя все хлопоты: наблюдения и расчёты. А что прикажешь делать, если ситуация действительно чревата бедой для Солнечной системы? Что тогда? Будем предупреждать их?
— Естественно, разве у нас есть выбор?
— А как мы будем это делать? У нас нет никакой гиперсвязи, а если бы и была — они всё равно не смогли бы принять сообщение. Если мы попробуем использовать излучение — если у нас найдётся достаточно мощный источник когерентного света, микроволн, модулированных нейтрино, да чего угодно — через два года твоё послание достигнет Земли. А как мы узнаем, принято ли оно? Если они получат сообщение и дадут ответ, то его мы узнаем ещё через два года. И что же мы получим в итоге? Нам придётся открыть Земле, где расположена Немезида, ведь они увидят, что информация от неё-то и идёт. И все наши труды весь план создания единой цивилизации возле Немезиды, вдали от тлетворного влияния Земли, немедленно рухнет.
— Янус, а какую цену придётся заплатить человечеству за наше молчание?
— А тебе-то что? Даже если Немезида движется к Солнцу, сколько лет уйдёт на это путешествие?
— Вероятно, она подойдёт к Солнечной системе через пять тысяч лет.
Откинувшись в кресле, Питт холодным сухим взором с деланым удивлением взглянул на Инсигну.
— Надо же, через пять тысяч лет. Всего только через пять тысяч лет? Ты не забыла, Эугения, первый человек ступил на поверхность Луны всего двести пятьдесят лет назад. Два с половиной столетия миновало — и вот мы уже возле самой близкой звезды. Где же мы окажемся ещё через два с половиной века? Да где угодно, возле какой угодно звезды. А через пять тысяч лет, через пятьдесят столетий, люди расселятся по всей Галактике, если только там не окажется иных форм разумной жизни. Да мы протянем руку к другим галактикам! Через пять тысяч лет наша техника станет такой, что, если Солнечной системе и впрямь будет грозить беда, всё население и планет, и поселений сумеет отправиться в дальний космос к новым звёздам.
— Янус, не думаю, что технический прогресс позволит эвакуировать всю Солнечную систему простым мановением руки. Чтобы переселить миллиарды людей — без хаоса, без снижения уровня жизни, — потребуются долгие приготовления. Но даже если смертельная опасность будет угрожать жизни человечества только через пять тысяч лет, люди должны узнать о ней немедленно. Чтобы, не теряя времени, приступить к подготовке.
— Эугения, я знаю — у тебя доброе сердце — и потому предлагаю тебе компромисс, — проговорил Питт. — Давай так: пусть у роториан будет в запасе ещё сотня лет, чтобы обжиться, народить детей, настроить поселений, обрести уверенность и силу. Вот тогда мы сможем спокойно заняться будущим и Немезиды, и самого Солнца. Тогда, если потребуется, мы предупредим Солнечную систему. И у них останутся почти те же пять тысяч лет на подготовку. Одно столетие — подобная задержка едва ли окажется роковой.
— Таким тебе видится будущее? — вздохнула Эугения. — Человечество рассеется среди звёзд, и каждая крохотная группка его будет стараться отогнать чужих от своей звезды? Вечная ненависть, взаимные козни и свары — как и все эти тысячи лет на Земле, только раздутые теперь до масштабов Галактики?
— Эугения, ничего мне не видится. Пусть человечество поступает, как ему заблагорассудится. Пусть оно рассеется, как ты сказала, пусть создаёт себе галактическую империю, пусть делает что захочет. Я не собираюсь ему диктовать или направлять на путь истинный. С меня довольно моего поселения, его нужд и забот и того столетия, что нужно ему, чтобы пустить корни у Немезиды. К этому времени ни тебя, ни меня благополучно не будет в живых, и пусть наши потомки сами решают, как им предупреждать Солнечную систему и стоит ли это делать. Я пытаюсь подойти к этому делу с позиций разума, а не эмоций. Эугения, ты же умная женщина. Подумай об этом.
Так Инсигна и сделала. Усевшись в кресле, она долго с укоризной глядела на Питта, ожидавшего с подчёркнутым долготерпением на лице.
Наконец она проговорила:
— Ну хорошо, я вижу, к чему ты клонишь. Придётся заняться исследованием относительного движения Земли и Немезиды. Возможно, и в самом деле не из-за чего поднимать шум.
— Нет. — Питт поднял вверх указующий перст. — Вспомни, что я тебе говорил. Этого делать нельзя. Если Солнечной системе ничто не грозит, затраты себя не оправдают. Тогда мы будем просто исполнять то, на чем я настаиваю, — столетие спокойно растить здесь принесенное Ротором зерно цивилизации. Если же окажется, что это не так, что беда неминуема — совесть, страх и вина будут мучить тебя. Новость эта, конечно же, станет известна и ослабит решимость роториан, многие из которых не менее сентиментальны, чем ты. Ты поняла меня? — Она промолчала. — Вот и отлично, вижу, что поняла. — И вновь знаком велел ей уходить.
На сей раз она ушла. Глядя ей вслед, Питт подумал: она становится совершенно несносной.