Орфею повезло еще меньше, чем Моисею, он не выдержал четвертого испытания, в котором у посвященного должно хватить силы повиснуть на спущенных ему железных кольцах, когда из-под ног вылетают перекладины лестницы… Он упал в канал, откуда его с трудом извлекли, и, вместо того чтобы идти в храм, ему пришлось возвращаться к выходу из пирамиды. Пока происходило испытание, его жена погибла в результате несчастного случая, видимость которых так ловко умеют создавать жрецы. Благодаря талантам и славе Орфей добился права вновь подвергнуться испытаниям и вновь их не выдержал. Так он навсегда потерял Эвридику и был обречен вечно оплакивать ее в изгнании.
— Таким образом, — сказал я, — можно подвести материальную основу под любую религию. Но чего мы этим добьемся?
— Ничего. Мы провели уже два часа, беседуя о происхождении и истории человечества. Надвигается вечер. Нужно искать пристанище.
Мы провели ночь в итальянской locanda (постоялом дворе), расположенной неподалеку, а на следующий день нас отвели к месту, где некогда находился Мемфис, в двух лье южнее. От него остались лишь развалины, к тому же скрытые лесом пальм; в глубине его лежит лицом вниз огромная, высотой в шестьдесят футов, статуя Сесостриса. Должен ли я рассказать еще о Саккара, где мы тоже побывали, о пирамидах, уступающих по величине пирамидам Гизе, о большой кирпичной пирамиде, построенной евреями? Весьма любопытное зрелище представляют собой гробницы животных, которых на этой равнине великое множество. Здесь похоронены кошки, крокодилы и ибисы. Войти в такую гробницу довольно трудно, приходится дышать пылью и прахом или ползти по низким галереям. Затем попадаешь в обширные подземелья, где собраны и симметрично расставлены миллионы этих животных, которых добрые египтяне не поленились набальзамировать и похоронить со всеми подобающими людям почестями. Каждая кошачья мумия спеленута длинными бинтами из тонкого полотна, исписанными иероглифами, рассказывающими, вероятно, о жизни и добродетелях данного животного. То же самое проделывали с крокодилами… Вазы из пористой фиванской глины, в которых хранятся останки ибисов, расставлены бесконечными рядами, совсем как банки с вареньем в кладовой загородного дома.
Я с легкостью смог выполнить поручение консула; затем распрощался с прусским офицером, который продолжил свой путь в Верхний Египет, и вернулся в Каир, спустившись на лодке по Нилу.
Я поспешил отнести консулу мумию ибиса, полученную ценой столь утомительного путешествия, но мне сообщили, что в те три дня, что я осматривал пирамиды, наш бедный консул почувствовал себя хуже и отплыл в Александрию. Позже я узнал, что он умер в Испании.
ОТЪЕЗД
С сожалением покидаю я древний Каир, где еще застал следы арабского гения; этот город не обманул моих надежд, почерпнутых из рассказов и преданий Востока. Он столько раз снился мне в юные годы, что казалось: я уже жил в нем когда-то, я мысленно восстанавливал пустынные кварталы и развалившиеся мечети, представляя, каким он был в действительности — тот Каир моих сновидений! Мне чудилось, что следы моих ног точно совпадают с уже оставленными мною прежде следами; я бродил по улицам, говоря себе: «Повернув сюда, войдя в эти ворота, я увижу то-то и то-то…» И впрямь, все получилось, как я представлял: предо мною возникали руины, но вполне реальные.
Но хватит об этом. Тот Каир покоится под слоем праха и пыли; современные умы и прогресс восторжествовали здесь, подобно смерти. Еще несколько месяцев, и европейские улицы пересекут под прямым углом старый, тихий и пыльный город, который камень за камнем обрушивается на бедных феллахов. Зато блестит, сверкает, разрастается квартал франков: город итальянцев, выходцев из Прованса и Мальты, будущее хранилище товаров Британской Индии.
Восток былых времен донашивает обветшалые одежды, доживает свой век в древних дворцах, с трудом сохраняя старые нравы, — это его закат; он может сказать, подобно одному из своих султанов: «Судьба натянула тетиву: со мною все кончено, я принадлежу прошлому». Пустыня еще защищает, постепенно занося своими песками стоящий за стенами Каира город могил, долину халифов, населенную, подобно Геркулануму, исчезнувшими поколениями, и все крепостные стены, купола и минареты, дворцы, арки и колонны из драгоценного мрамора, разрисованные и позолоченные покои — все это, с неутомимым рвением воспроизведенное множество раз, было призвано служить лишь вместилищем саркофагов. Культ смерти издревле считался неотъемлемой частью жизни египтян, благодаря ему уцелело и стало известно миру восхитительное прошлое этого народа.
Арабески — резные деревянные окна и ставни Каира
V. ФЕЛЮГА
ПОДГОТОВКА К ПЛАВАНИЮ
Фелюга, на которой я плыл по направлению к Дамьетте, везла и весь мой скарб, накопившийся за восемь месяцев пребывания в Каире: рабыню с золотистой кожей, купленную у Абд аль-Керима, данный в придачу зеленый сундук с ее одеждой, второй сундук — с подаренными мною нарядами и еще один — с моими европейскими костюмами на случай непредвиденных обстоятельств, как тот пастушеский плащ, который хранил император в память о прошлом. Кроме этого я погрузил в лодку домашнюю утварь, предметы меблировки, которыми украшал свое жилище в коптском квартале, а именно: глиняные бутылки и сосуды, предназначенные для охлаждения воды, трубки и кальяны, полотняные матрасы и клети (кафас), сплетенные из пальмовых прутьев, служащие то диваном, то кроватью, то столом и оказавшиеся в путешествии просто незаменимыми, поскольку в них могли разместиться как птичий двор, так и голубятня.
Перед отъездом я решил нанести визит мадам Боном — этому очаровательному белокурому ангелу-хранителю путешественников.
«Увы, — говорил я себе, — мне теперь долго предстоит видеть лишь цветные лица; я отправляюсь бросить вызов чуме, свирепствующей в дельте Нила, шторму в Сирийском заливе, по которому нам предстоит плыть в хрупком суденышке; лицо мадам Боном будет для меня прощальной улыбкой моей отчизны».
Мадам Боном принадлежала к тому типу красивых блондинок с юга, которых прославлял Гоцци в своих «Венецианках» и, к чести жительниц нашего Прованса, воспевал Петрарка. Вероятно, эти изящные, столь нетипичные для юга создания золотым руном своих волос обязаны соседству с альпийскими странами, и только горящие глаза говорят о том, что их обладательницы — уроженки опаленного солнцем Средиземноморья. Легкий нежный румянец, словно бархатистая розовая кожа фламандок, проступает на янтарных от загара щеках, напоминая осеннюю лозу, в пурпурных листьях которой прячется белый, незрелый виноград. О излюбленные модели Тициана и Джорджоне, неужто вы снова напомните о себе на берегах Нила, исторгнув из моей груди вздох сожаления? А между тем рядом со мной находилась совсем другая женщина — с черными как смоль волосами, ее бесстрастное лицо, похожее на маску, казалось высеченным из черного мрамора, ее суровая, строгая красота вызывала в памяти древних азиатских идолов, а изящество движений, в которых подобострастие сочеталось с необузданностью, иногда напоминало, если можно употребить рядом эти два слова, серьезную веселость животного в неволе.
Мадам Боном провела меня в свой магазин, заполненный товарами для путешественников, и, любуясь ею, я слушал, как она подробно описывала достоинства всей этой дивной утвари, воплощающей комфорт европейской жизни для оказавшегося в пустыне англичанина. С легким провансальским акцентом она втолковывала мне, как у подножия пальмы или обелиска можно установить палатку, которая в сложенном виде помещается на спине верблюда, — целые апартаменты для хозяев и слуг с меблировкой и кухней; как можно устроить обед по-европейски с полным набором кушаний — рагу, ранние фрукты и овощи — и все это благодаря консервам, которые, признаюсь, зачастую приходят нам на помощь во время путешествия.
— Увы, — вздохнул я, — я превратился в настоящего бедуина и прекрасно обхожусь разварным просом, жаренными в масле финиками и абрикосовой пастилой или просто… жареной саранчой. Я знаю способ, как сварить в пустыне курицу, даже не ощипав ее.
— Я не знакома с такими изысками! — воскликнула мадам Боном.
— Могу дать рецепт, — сказал я, — мне его дал один весьма предприимчивый вероотступник, сам же он видел, как это делали в Хиджазе. Нужно взять курицу…
— Нужна курица? — спросила мадам Боном.
— Непременно, как заяц для заячьего рагу.
— А затем?
— Затем между двумя камнями разводят огонь, берут воду…
— Значит, нужна не только курица?
— Но все остальное дает природа. Если не будет пресной воды, то можно обойтись морской, тогда соли не потребуется.
— А во что кладут курицу?
— В этом-то и состоит вся хитрость. Мы смешиваем воду с мелкозернистым песком пустыни… Это тоже ингредиент, данный природой. Получается топкая чистая глина, необходимая для приготовления данного блюда.
— Вы станете есть курицу, сваренную в песке?
— Прошу еще минуту внимания. Из этой глины мы лепим плотный ком, предварительно закатав в него эту курицу или любую другую птицу.
— Это становится интересно.
— Кладем этот глиняный ком в огонь и время от времени поворачиваем его. Когда образуется достаточно плотная корка и ком становится равномерно окрашенным, можно вынимать его из огня: птица готова.
— И это все?
— Нет еще. Нужно разбить ком, превратившийся в терракоту, а перья птицы, прилипшие к глине, отдираются, по мере того как мы высвобождаем ее от обломков этого самодельного котла.
— Но ведь это же лакомство дикарей!
— Нет, всего лишь курица, сваренная на пару.
Мадам Боном поняла, что ей не переубедить столь искушенного путешественника, и убрала всю жестяную кухонную посуду, палатки, резиновые подушки и матрасы с клеймом английского improved patent.
— Однако, — сказал я, — мне бы хотелось приобрести у вас что-нибудь полезное.
— Я уверена, что вы забыли купить флаг.