Правящий класс
Энди и Клара
Клара познакомилась с Энди, когда брала у него интервью для технического журнала. Он тогда был молодым предпринимателем и только мечтал заработать свой первый миллиард. Они стали встречаться, затем съехались и в конце концов поженились. Математические и инженерные способности Энди, а также социальные навыки и рассудительность Клары сделали их отличной парой.
Родители Клары приехали в Америку бедными мигрантами из Центральной Америки. Они много трудились, чтобы открыть ресторан и добиться успеха. Маленькая Клара часто помогала на кухне или разносила еду. После школы она поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, где изучала журналистику.
Энди вырос в Центральной Европе. Его родители были учеными: отец – физиком, а мать – биологом. С раннего возраста он проявлял изрядные способности к математике. Когда пришло время поступать в колледж, он поставил перед собой высокие цели и отправил заявления в несколько ведущих американских заведений, включая Массачусетский технологический институт, Калифорнийский технологический институт и Стэнфорд. В конце концов решил поступать в Стэнфорд, потому что там дали стипендию – и потому что он очень хотел забыть о хмурой зимней слякоти[39].
Впрочем, Энди не собирался идти по стопам родителей и намеревался стать предпринимателем. Его первый стартап, организованный совместно с двумя однокурсниками из Стэнфорда, заработал еще до того, как он окончил университет с отличием. Затем последовали другие стартапы, а еще он успел побывать главным техническим директором двух компаний из Кремниевой долины, которые добились успеха и принесли ему много денег. Ныне он занимает пост генерального директора в одном из своих стартапов, который вырос в крупную корпорацию.
С богатством приходит ответственность. Несколько лет назад Клара и Энди основали благотворительный фонд, которому щедро жертвуют. Их фонд поддерживает множество «прогрессистских» начинаний. Оба внимательно следят за ситуацией с иммигрантами. Родители Клары и Энди приехали в США в поисках американской мечты (и сумели ее воплотить в жизнь). Пара ищет людей, которые мечтают о большем и усердно работают, чтобы добиться успеха. Еще в их побуждениях присутствует некий эгоистичный мотив. Фирма Энди нуждается в постоянном притоке способных, хорошо образованных работников. По мнению Энди, американцы в большинстве своем не справляются с задачами ИТ. Проще говоря, они в основном невежественны и ленивы и хотят слишком много получать за ту работу, которую выполняют. Конечно, не местная молодежь повинна в том, что американская система образования сильно отстала от европейской и китайской. Но такова реальность, и потому компания Энди нанимает много работников из Восточной Азии, Индии и Восточной Европы. Они хорошо обучены, готовы работать с утра до вечера и вполне довольны разумной заработной платой.
У Клары также есть скрытый мотив – по крайней мере, она признает влияние этих мыслей на свои взгляды. Сама из богемной среды Лос-Анджелеса, к которой принадлежит подавляющее большинство ее старых друзей, она знает, что для большинства из них поддержание привычного уровня жизни невозможно без дешевой рабочей силы иммигрантов. Зарплаты ведь скромные, а денежная засуха может случиться в любой миг. Вести достойный, в ее понимании, образ жизни собратьям-интеллектуалам позволяют доступные уборщики, няни, водители «Убер» и доставщики еды. При этом в подобных мыслях они с Энди не готовы признаваться первому встречному. Так или иначе, перед нами реальная жизнь, и в основе поддержки нашей парой либеральных иммиграционных законов лежит совокупность идеалистических и материалистических мотивов.
Также Энди с Кларой щедро спонсируют политические кампании. Их пожертвования имеют стратегическое значение и не ограничиваются родным штатом. Основным клиентом корпорации Энди является правительство США, так как почти 90 процентов его доходов поступает от федеральных контрактов. Ему нужны сочувствующие конгрессмены в Вашингтоне, чтобы обеспечить получение выгодных контрактов и потеснить конкурентов. Пара не отдает явного предпочтения демократам или республиканцам. Им нравится прогрессивная повестка дня демократов, но они также ценят экономические воззрения республиканцев, особенно их стойкую приверженность снижению налогов. По этому поводу, кстати, оба довольно сильно переживают. Они приехали в Америку без гроша в кармане и добились осуществления американской мечты исключительно собственными усилиями. Почему правительство должно присваивать их деньги, хватать своими жадными руками? Вдобавок большая часть налогов в любом случае окажется потраченной впустую из-за коррупции. Они предпочитают напрямую жертвовать на достойные дела через свой фонд, а не пускать деньги на ветер, одаривая коррумпированных и недееспособных бюрократов. Каким бы отталкивающим для них ни был Трамп, они отдают ему должное за закон о сокращении налогов и создании рабочих мест, принятый в 2017 году. Этот закон существенно снизил налогообложение. Тем не менее их радует, что Трамп покинул Белый дом. Джо Байден олицетворяет для них возвращение к нормальной политике, он не станет повышать налоги, вопреки декларациям времен предвыборной кампании. Он же знает, с какой стороны его хлеб намазан маслом. А если левому крылу демократов все же удастся внести на рассмотрение законопроект о налоге на богатых, Энди с Кларой уверены, что республиканцы растянут процесс обсуждения до бесконечности.
Правящие классы в истории и сегодня
Ни Энди, ни Клара никогда не занимали государственных должностей, однако они оба принадлежат к американскому правящему классу. Конечно, на уроках гражданского права в старшей школе звучат иные определения, но, боюсь, по имеющимся данным более чем справедливо называть нынешние США плутократией – или обществом, которым правят богачи. Это не теория заговора, а строгое утверждение, принимаемое большинством социологов, которые изучают системы власти . Прежде чем погрузиться во внутреннюю работу такой системы в США, давайте оглянемся назад и поговорим о социальной власти в целом.
Начнем с общего принципа. Во всех крупномасштабных и сложных человеческих обществах есть правящие классы. Не имеет значения, управляется ли государство как демократия или автократия; всегда найдется малая часть населения с непропорционально большой долей социальной власти, сосредоточенной в их руках. Но, как мы видели в главе 1, существуют немалые различия между странами, в прошлом и настоящем, когда мы оцениваем, какой именно источник власти одобряется правящими элитами и каков способ «воспроизводства» элит, не только биологического воспроизводства, но и пополнения рядов из «простолюдинов».
Ранние государства обычно управлялись милитократиями, основным источником социальной власти которых была грубая сила. Это следствие одного из важнейших принципов социальной эволюции, конкретно того, который гласит, что «война создавала государство, а государства плодили войны»122123. Ранние государства развивались не просто за счет прироста населения или мирного расширения территории. Они возникали в условиях интенсивной войны и расширялись либо за счет завоеваний, либо за счет военных союзов, которые становились все более прочными и централизованным и в конечном счете превращали союзников в единое государство 124.
Однако голая сила не самый эффективный способ управления страной, особенно в мирное время. Помните высказывание насчет пистолета и доброго слова, широко (но неточно) приписываемое Аль Капоне? Что ж, реальный опыт исторических государств подсказывает, что нужно переиначить эти слова: «Добрым словом и пистолетом можно добиться большего, чем одним пистолетом». Легитимная сила работает лучше, чем сила грубая: если вы можете убедить людей делать то, что вам нужно, тогда не придется платить или принуждать.
Ранние воинские элиты вполне осознавали это обстоятельство и стремились подчинять идеологическую власть, назначая самих себя жрецами или тщательно подбирая посредников в общении с Небесами. Многими ранними государствами правили цари-жрецы или даже короли-боги. Например, египетским фараонам поклонялись как богам. Правители ранних государств также подкрепляли идеологию экономическим могуществом. Поскольку основным средством производства в доиндустриальных обществах была земля – для выращивания продуктов питания и материалов для одежды, а также для разведения скота, – они становились землевладельцами и использовали для обработки земли крестьян, крепостных или рабов. По мере того, как их владения становились больше и населеннее, они сталкивались с ограничениями прямого правления и потому вынужденно делили власть со специалистами по управлению, или бюрократами. Наш анализ всемирной выборки исторических обществ показывает, что обществами с населением до нескольких сотен тысяч человек могут управлять вожди со свитой, без штатных администраторов 125. Но при миллионе подданных и более нужно либо создавать государственную службу, либо осознанно пускать дела на самотек, из-за чего общество рано или поздно рухнет – или проиграет в конкуренции с бюрократическими империями. В результате военная аристократия неизменно на протяжении всей истории человечества превращается в правящий класс, который, не исключено, продолжает превозносить ратное дело, но в действительности располагает уже всеми источниками власти. Те элиты, которым не удалось диверсифицироваться, уничтожались либо внутренними, либо внешними врагами.
Египетская милитократия
Современный пример милитократии (государства, управляемого военной элитой) – это Арабская Республика Египет. Египет – военная диктатура, где при этом проводятся косметические выборы. Корни этой формы правления уходят в глубь веков. Давайте совершим небольшую историческую экскурсию, чтобы проследить развитие институциональных структур, которое в конечном счете привело к нынешнему правителю Египта, на момент написания этой книги – Абделю Фаттаху ас-Сиси. Ведь замечательная культурная инерция дает понять, к каким институциональным устройствам в различных регионах мира общества возвращаются даже после столь серьезных потрясений, как революции и крах государства. Культура постоянна.
Обратимся к фигуре Саладина, или, более формально, Аль-Насира Салаха ад-Дина Юсуфа ибн Айюба (1137–1193), по-видимому, самого известного курда в мировой истории. Саладин сражался с крестоносцами в Палестине, и его главным достижением стало изгнание европейцев из Иерусалима. К концу своего правления он создал обширную империю, обнимавшую Египет, Сирию, Палестину и западную окраину Аравийского полуострова. Однако его преемники постепенно уступили военную власть своим полководцам-мамлюкам. Мамлюки были кастой воинов, которых покупали на невольничьих рынках, а затем обучали солдатскому ремеслу. В 1250 году они свергли последнего наследника династии Айюбидов (названной в честь отца Саладина), после чего началось долгое мамлюкское правление Египтом. Айюбиды правили меньше века. (Как мы видели, такие короткие политические циклы типичны для обществ с полигамной элитой, потому что в них намного быстрее случается перепроизводство элиты, чем в обществах с моногамной элитой.)
Примечательно, что мамлюки сохраняли власть над Египтом почти три столетия. Они добились этого, запретив сыновьям мамлюков наследовать положение своих отцов. Вместо того страна продолжала покупать мальчиков из Средней Азии и Кавказа на невольничьем рынке и делать из них солдат, офицеров и в итоге правителей. Преднамеренное или нет, предотвращение перепроизводства элиты сделало режим удивительно прочным. Вот характерный пример эффективности мамлюков: они единственные сумели остановить нашествие монголов (в битве при Айн-Джалуте в 1260 году)[40].
К несчастью для мамлюков, они не спохватились вовремя и не модернизировали свою армию. Их кавалерия была превосходной, но они отстали в освоении порохового оружия. В результате в 1517 году Египет был завоеван ближайшей «пороховой империей» – османами. Тем не менее мамлюки продолжали править Египтом уже как вассалы Стамбула. Их власть была окончательно сломлена три века спустя Мухаммедом Али, албанским военачальником, направленным Османской империей для восстановления власти в Египте в 1805 году, после вывода французских экспедиционных сил под командованием Наполеона. Мухаммед Али практиковал довольно экстремальный подход к ликвидации перепроизводства элит. Он пригласил вожаков мамлюков на праздник, а затем просто вырезал всех гостей и получил таким образом абсолютную власть над Египтом. При основанной им династии Египет сначала де-факто, а затем де-юре сделался независимым от Османской империи (хотя на протяжении своей истории он какое-то время также находился под британским протекторатом). Династия Мухаммеда Али просуществовала почти 150 лет. Последний в роду, король Фарук, был свергнут в ходе военного переворота в 1952 году.
Думаю, нетрудно заметить общую закономерность. С двенадцатого столетия Египтом правила, сменяя друг друга, военная элита. Как только правящая верхушка лишалась военной власти, ее сменяла другая группа воинов. Как этот факт поможет понять сегодняшний Египет? После революции 1952 года Египтом правила череда генералов: Мохаммед Нагиб, Гамаль Абдель Насер, Анвар Садат и Хосни Мубарак. Мы словно вернулись в пору правления мамлюков, за исключением того, что военные выдвигались из слоев египетского населения, а не приобретались на невольничьих рынках.
Потом пришла «арабская весна». Разумно предположить, что египетская революция 2011 года стала следствием массовых народных протестов против жестокости полиции, отсутствия гражданских свобод, в том числе свободы слова, коррупции, высокой безработицы, инфляции и дороговизны продуктов питания, а также низкой заработной платы . Это все верно, однако структурно-демографический анализ египетской революции, проведенный российским арабистом и клиодинамиком Андреем Коротаевым, дает дополнительное представление о глубинных социальных силах, что действовали под поверхностью событий 126127.
До 1990-х годов лишь небольшая часть египетской молодежи перетекала в привилегированный дипломированный класс. Затем режим Мубарака, стремясь модернизировать страну, значительно расширил доступ к университетскому образованию. На протяжении 1990-х годов доля населения, обучающегося в колледжах и университетах, увеличилась более чем вдвое. Это расширение университетского образования совпало с «молодежным бумом». В период с 1995 по 2010 год количество двадцатилетних выросло на 60 процентов 128. При этом количество должностей для новой дипломированной молодежи едва ли прибавилось. В результате началось стремительно обострявшееся перепроизводство элиты. Именно безработные выпускники университетов составили основу революционных войск при массовых выступлениях против режима.
Не менее важным был раскол внутри правящих элит. Мубарак пришел к власти обычным образом: сначала военная служба, затем прямое наследование предшественнику, Анвару Садату. Однако, придя к власти, он нарушил правила наследования, когда начал готовить в качестве преемника своего сына Гамаля Мубарака. Гамаль не проложил себе путь к власти через армейские ряды; вместо этого он получил степень магистра делового администрирования и стал лидером новой экономической элиты Египта. Смени Гамаль своего отца на посту правителя Египта, это было бы равносильно социальной революции, в ходе которой старые военные элиты уступили бы новым экономическим элитам. Армейских офицеров нисколько не прельщала перспектива потери власти. Согласно реконструкции Коротаева, в ходе внутриэлитных конфликтов, лежавших в основе революции (за которой последовала контрреволюция), когда в 2011 году вспыхнули массовые протесты, армия осталась в стороне и позволила режиму Мубарака пасть. Однако коалиция, отстранившая Мубарака от власти, была крайне неоднородной. Двумя основными группами в ней выступали либеральные светские революционеры, происходящие из урбанизированного дипломированного класса, и исламистские «Братья-мусульмане», которые пользовались поддержкой в сельской местности. Сразу после свержения Мубарака эти две группы с противоположными взглядами на развитие Египта немедленно рассорились. «Братья-мусульмане» победили на выборах, и президентом страны стал их вожак Мохаммед Мурси. Тогда либеральные протестующие вернулись на каирскую площадь Тахрир, чтобы высказать недовольство правительством исламистов. Более того, деловые элиты (чей конфликт с военными лежал в основе революции) были серьезно напуганы «мракобесным» направлением развития Египта. Когда армия свергла Мурси, экономическая элита вернулась в коалицию армии и бизнеса в качестве младшего партнера. Конечным итогом кризиса 2011–2014 годов явилось возвращение Египта к традиционной (по крайней мере, для этой страны) силовой конфигурации, существовавшей как минимум тысячелетие. Военная элита снова очутилась у власти.
О чем говорит этот экскурс в историю Египта? Во-первых, чтобы понять причины нестабильности, включая роль перепроизводства элит, мы должны поместить их в институциональные рамки интересующей нас страны. Эти институциональные рамки и поддерживающие их политические культуры могут сильно различаться от региона к региону. Но для каждой страны они неизменно выказывают удивительную прочность и устойчивость, нередко восстанавливаются даже после очень сильных потрясений.
Возьмем другой пример – Китай. В отличие от Египта (и США), Китаем более двух тысячелетий управляют элиты, для которых основным источником власти является административная система. Иными словами, бюрократия. Правящий класс Китая набирался с помощью сложной иерархии местных и императорских экзаменов. Чтобы добиться успеха, следовало пройти насыщенную подготовку по китайской классической литературе. В результате китайские чиновники также оказывались учеными-конфуцианцами и тем самым сочетали административную власть с идеологической. Военная и экономическая элиты находились под жестким контролем и не имели права голоса в государственных делах. Последним ударом по этой системе стала коммунистическая революция. Но где Китай сегодня? Практически там же, где и был последние две тысячи лет. Им управляет правящий класс бюрократов. Аббревиатура КПК, обозначающая Коммунистическую партию Китая, с тем же успехом могла бы обозначать Конфуцианскую партию Китая. С точки зрения теории династических циклов нынешним Китаем управляет преемница династии Цин, которую мы вполне могли бы назвать «Красной династией». Одной из культурных задач, которую должна выполнить каждая династия, является составление исчерпывающей истории предыдущей династии. В 2002 году Китайская Народная Республика объявила, что завершит «Историю Цин», как бы сделав свой династический статус официальным.
На протяжении всей китайской императорской истории мандарины держали торговое сословие, так сказать, на коротком поводке, и то же самое верно для «Красной династии». Семнадцатого августа 2021 года действующий правитель Китая Си Цзиньпин выступил с программной речью, в которой призвал ко всеобщему процветанию и подчеркнул необходимость государственной опеки чрезмерно высокодоходных групп, что было воспринято западной прессой как покушение на богатых 129. Но здесь нет ничего нового, просто мандарины (опять) напомнили миллиардерам о том, кто на самом деле правит в Китае.
Китай – архетипический пример бюрократической империи, которой он остается на протяжении последних двух тысячелетий. Но переход от милитаризованных правящих классов к административным является общим правилом в истории – во всяком случае, для крупнейших государств планеты. А что насчет тех элит, чей основной источник власти является идеологическим или экономическим? Такие государства тоже встречаются в истории, но относительно редко. Примером исторической теократии является Папская область. Сегодня лучший образец теократии – это Исламская Республика Иран, где высшая власть принадлежит верховному лидеру, шиитскому исламскому священнослужителю, избираемому собранием старейшин.
Плутократии также довольно редки в истории. Известные исторические примеры – это такие итальянские торговые республики, как Венецианская и Генуэзская, а также Голландская республика. Сегодня же лучшим примером плутократии являются Соединенные Штаты Америки.
Формирование американского правящего класса
Мы не можем понять общество, взятое в отдельный момент времени, не зная, откуда оно взялось. По этой причине мой рассказ об американском правящем классе начинается с его истоков. К счастью, нам не придется путешествовать очень далеко во времени, достаточно лишь вернуться к последствиям гражданской войны.
Как мы видели, до гражданской войны Северной Америкой правила коалиция южных рабовладельцев и северо-восточных торговых патрициев. Поражение Юга в Гражданской войне уничтожило этот правящий класс 130. Четверть южан призывного возраста пала на поле боя. Более того, южное богатство, большая часть которого была вложена в рабов, оказалось уничтожено вследствие освобождения чернокожих. Кроме этого, ущерб собственности южан во время войны и отказ от всех военных долгов и обязательств Конфедерации ликвидировали большую часть уцелевшего. На политической арене поражение Конфедерации положило начало долгой эре господства Республиканской партии: с 1860 по 1932 год демократы (долгое время партия сторонников превосходства белой расы с Юга) смогли занять президентский пост всего трижды – в 1884, 1892 и 1912 годах.
Влиятельная школа исторической мысли[41] рассматривает гражданскую войну и ее последствия (Реконструкцию) как вторую американскую революцию, продолжение незавершенной первой[42]. Хотя Гражданская война освободила рабов, она не смогла обеспечить расовое равенство. То есть главным ее результатом стала революция наверху, или смена элит. После того как власть южной рабовладельческой элиты над федеральным правительством была окончательно сломлена, появился новый правящий класс, в котором преобладали северные бизнесмены.
Как пишет Кевин Филлипс в книге «Богатство и демократия: политическая история американских богачей», гражданская война уничтожила богатство Юга, зато безмерно обогатила северных капиталистов. Держать долг Союза было чрезвычайно прибыльно, а снабжать Союз было еще выгоднее. «Удивительно много коммерческих и финансовых гигантов конца девятнадцатого столетия – Дж. П. Морган, Джон Д. Рокфеллер, Эндрю Карнеги, Джей Гулд, Маршалл Филд, Филип Армор, Коллис Хантингтон и ряд других железнодорожных баронов – вышли из рядов молодых северян, которые избегли военной службы, как правило, подкупая и отправляя служить других; они использовали войну, чтобы подняться по лестнице будущего благосостояния». Всего за десять лет, с 1860 по 1870 год, число американских миллионеров резко выросло – с 41 до 545 человек.
Возвышение нового правящего класса обернулось заметным сдвигом в политико-экономических отношениях. Отражением этой экономической трансформации может служить состав администрации президента Линкольна. Почему-то не принято широко упоминать о том, что Линкольн много занимался корпоративным правом и работал с несколькими железными дорогами Среднего Запада, в особенности с «Иллинойс Сентрал». Многие члены его администрации имели прочные связи в железнодорожных и финансовых кругах. Неудивительно поэтому, что большие участки земли доставались в качестве поощрительных мер железнодорожным концернам, что подвизались в западных штатах. Политическое влияние железнодорожных магнатов распространялось и на выбор судей Верховного суда. В результате «к 1876 году железнодорожная промышленность явно стала господствующей политико-экономической силой в стране»131132.
Прочие законы, инициированные администрацией Линкольна, также отражали преобладание деловых интересов Севера. Северную промышленность оберегали высокими тарифами, была создана национальная банковская система. Законы о Тихоокеанских железных дорогах санкционировали выпуск государственных облигаций и предоставление обширных земельных участков железнодорожным компаниям, а также отменяли предыдущую политику, которая не способствовала этим внутренним изменениям. Хотя основная часть законодательства в президентство Линкольна принималась ради удовлетворения потребностей новой экономической элиты, Линкольн не преминул вознаградить и тех, кто был причастен к его приходу к власти в 1860 году. Радикальные аболиционисты получили Прокламацию об освобождении рабов 1863 года, за которой два года спустя последовала Тринадцатая поправка к конституции[43]. Отмена рабства тоже принесла пользу северным капиталистам, пусть косвенно, обеднив южную элиту и сократив ее способность влиять на политику на федеральном уровне.
Гомстед-акт[44] 1862 года, напротив, принес выгоду свободным фермерам. Он позволил переместить избыточную рабочую силу на невостребованные земли, в изобилии располагавшиеся на Западе. Вторичным следствием закона было сокращение предложения рабочей силы на Востоке и повышение ее стоимости. Для противодействия этому нежелательному эффекту (конечно, нежелательному для деловых интересов; рабочие-то одобряли повышение заработной платы) Конгресс, в котором преобладали республиканцы, принял в 1864 году закон об иммиграции, цель которого, по общему признанию, состояла в том, чтобы обеспечить стране достаточное количество рабочей силы; было учреждено бюро иммиграции, которое облегчило ввоз рабочих из Европы. Республиканская газета в 1864 году объясняла важность таких шагов следующими словами: «[Иностранная] иммиграция, которая в прошлом так сильно способствовала богатству, развитию ресурсов и увеличению могущества нашей страны – прибежища угнетенных со всего мира – должна поощряться и поддерживаться либеральной и справедливой политикой».
Не следует преувеличивать степень единства элит после гражданской войны. Едва старый правящий класс был «унесен ветром», среди нового правящего класса тут же вспыхнули конфликты. Период с 1870 по 1900 год, известный как «позолоченный век», является чрезвычайно хаотичным и противоречивым периодом американской истории. Более того, в 1870 году новому правящему классу еще не хватало институтов, которые позже сформировали бы чувство общей идентичности и помогли бы координировать коллективные действия элиты, превратив последнюю в «класс сам по себе», если прибегнуть к марксистской терминологии.
Один набор институтов высшего класса, возникший в «золотом веке», выполнял двойную функцию – улучшал общение внутри элиты и одновременно создавал четкую границу, отделяя элиту от простолюдинов. Социальный реестр, в котором числились представители так называемого высшего общества, стал своего рода патентом на дворянство. Элитные социальные клубы и эксклюзивные летние курорты служили той же цели. Отпрыски элитных семей социализировались внутри своего класса, посещая престижные школы-интернаты, большинство из которых появилось именно в ту пору, а затем и колледжи Лиги плюща.
Параллельные процессы происходили и в политической экономии. К концу «позолоченного века» идея о том, что неограниченная конкуренция вредит всем игрокам на рынке, все чаще и чаще высказывалась лидерами бизнеса, в том числе такими титанами, как Джон Д. Рокфеллер и Дж. П. Морган 133134. Нежелание мириться с беспорядком и стремление к предсказуемости привели к «Великому движению за слияния» 1895–1904 годов[45]. В большинстве случаев эти комбинации рубежа веков были экономически менее эффективными, чем действия новых соперников, что возникали буквально из ниоткуда. Однако их основное преимущество состояло не в повышении экономической эффективности, а в увеличении политической власти бизнеса. После объединения металлургических заводов в 1901 году редакторы журнала «Бэнкерс мэгезин» обсуждали этот факт с необычайной откровенностью:
«Когда деловые люди были по отдельности, каждый добивался успеха независимо от других в отчаянной конкуренции, и люди, повелевавшие политической организацией, были недосягаемы. Они диктовали законы и использовали доходы от налогов для наращивания могущества своей организации. Но по мере того, как бизнес страны стал постигать тайну объединения, он начал подрывать политическую власть и подчинять ту своим целям. Все больше и больше законодательные и исполнительные органы правительства вынуждены прислушиваться к требованиям организованных деловых кругов. То обстоятельство, что они еще не полностью покорились этим интересам, объясняется недостаточной организованностью бизнеса, пока не достигшей полного совершенства. Недавнее объединение в области черной металлургии свидетельствует о возможном сосредоточении власти. Любая форма бизнеса способна к подобному объединению, и если другие отрасли будут подражать примеру производства железа и стали, то легко догадаться, что в конечном счете правительство страны, где все производительные силы собраны и развиваются под присмотром нескольких вожаков, превратится в простой инструмент этих сил».
Другим важным событием, произошедшим позднее (около 1920 года), стало возникновение, по выражению политолога Дж. Уильяма Домхоффа, «сети планирования политики», то есть сети некоммерческих организаций, в которых лидеры корпораций и представители высшего класса формировали повестку политических дебатов. Эти взаимосвязанные фонды, аналитические центры и группы для обсуждения политики финансировались корпоративным сообществом, члены которого отслеживали исполнение всех решений через участие в попечительских советах. Основная часть средств при этом поступала всего от трех представителей экономической элиты – от сталелитейного магната Эндрю Карнеги, от нефтяного магната Джона Д. Рокфеллера и от богатого торговца из Сент-Луиса Роберта Брукингса 135136.
Таким образом, за пятьдесят лет после окончания гражданской войны северная деловая и политическая элита превратилась в настоящий национальный высший класс. Как писал историк левого толка Габриэль Колко в работе «Триумф консерватизма»: «Бизнес и политическая элита знали друг друга, ходили в одни и те же школы, принадлежали к одним и тем же клубам, состояли в одних семьях, разделяли одни и те же ценности – и на самом деле составили то общественное явление, которое в последнее время принято называть истеблишментом»137.
Американская плутократия сегодня
Мысль о том, что Соединенные Штаты Америки являются плутократией, высказывалась и американскими президентами, и социологами, и общественными деятелями 138. Но я использую этот термин в нейтральном значении, просто как обозначение государства, в котором доминирует экономическая элита. (Буквальное значение слова «плутократия» – «правление богачей».) Что же скрывается за этим фасадом?
Если коротко, на вершине пирамиды власти в Америке находится корпоративное сообщество: владельцы и менеджеры крупных доходных активов, таких как корпорации, банки и юридические фирмы 139. Несколько корпоративных секторов настолько влиятельны и заметны в своем воздействии на государственную политику, что с годами они стали именоваться совокупно – военно-промышленный комплекс, например, или сектор FIRE (финансы, страхование и недвижимость), сектор энергетики (нефть, газ, электроэнергетика), Кремниевая долина, «Большая еда», «Биг фарма» (медико-промышленный комплекс) и образовательно-промышленный комплекс. По данным независимой исследовательской группы «Опенсикрет», в 2021 году двенадцать тысяч лоббистов потратили 3,7 миллиарда долларов на формирование политики на федеральном уровне140. Лидерами рынка, тратящими сотни миллионов долларов на работу с правительством, выступают фармацевтика, электроника и страхование141, а прочие отстают не слишком сильно.
Согласно этой теории «классового господства», корпоративное сообщество управляет Америкой косвенно 142. «Структурная экономическая власть» позволяет ему господствовать над политическим классом посредством лоббирования, финансирования избирательных кампаний, участия деловых людей в политических выборах, назначения корпоративных лидеров на ключевые посты и «вращения дверей», то есть перемещения фигур туда и обратно между государственными и отраслевыми должностями. На самом деле две властные сети, экономическая и административная, очень прочно соединены между собой, но экономическая власть доминирует.
Корпоративное сообщество также отслеживает идеологическую основу своей власти через владение корпорациями СМИ и сетью планирования политики, состоящей из частных фондов, аналитических центров и групп по обсуждению политики. Оставшийся источник социальной власти, вооруженные силы, на протяжении всей американской истории полностью подчинялся политической сети. Будущие офицеры приучаются к культуре повиновения политическим лидерам, а на самом высоком уровне генералы и адмиралы с нетерпением ждут возможности занять после выхода на пенсию хорошо оплачиваемые должности в советах директоров компаний, которые живут за счет государственных контрактов.
Заговор против науки
Заявить, что Америка является плутократией, вовсе не означает озвучить очередную теорию заговора. Это научный вывод. Но в чем различие?
Во-первых, давайте признаем, что некоторые заговоры вполне реальны. История изобилует примерами деятельности групп, которые тайно замышляли добиваться тех или иных целей за счет других групп или целых обществ. Гай Фокс и его заговорщики в самом деле намеревались взорвать Палату лордов в 1605 году, желая заменить Якова I на троне монархом-католиком. Администрация Ричарда Никсона действительно прибегала к различным незаконным действиям, в том числе к прослушке офисов своих политических оппонентов, и преследовала политиков и активистов, а затем пыталась это скрыть. Порой люди, которые пытаются разоблачить настоящие заговоры, ошибочно признаются конспирологами или даже обвиняются в психических болезнях. Именно так произошло с Мартой Митчелл, «Кассандрой Уотергейта»143. Рассуждения, которые приводятся ниже, касаются не самих заговоров, а теорий заговора.
Существует довольно много теорий заговора о теневых, злодейски мотивированных группах, которые якобы контролируют правительство США или хотят создать деспотичное глобальное государство. Такие теории «теневого правительства» и «нового мирового порядка» гласят, что реальная политическая власть принадлежит центральным банкам, организованному еврейству, масонам, иллюминатам, иезуитам, ЦРУ, Организации Объединенных Наций или Всемирному экономическому форуму. В прошлом любимым пугалом были советские коммунисты, но после распада Советского Союза фокус конспирологических фантазий переместился на китайских коммунистов (для правых) и Россию Владимира Путина (для левых). Например, Стюарт Родс, основатель организации «Хранители присяги», считает, что «чикомы» (китайские коммунисты) давно внедрились в правительство США144, в то время как шоу Рэйчел Мэддоу на телеканале Эм-эс-эн-би-си имело высочайший рейтинг в 2017 году, ибо ведущая неоднократно заявляла, что российское правительство дергает за ниточки президента Трампа 145.
Каковы особенности теорий заговора, которые отличают их от научных теорий?146 Во-первых, теории заговора часто путаются с мотивировкой поступков мнимых закулисных лидеров или приписывают им неправдоподобные устремления. Во-вторых, предполагается, что эти тайные вожаки чрезвычайно умны и хорошо осведомлены. В-третьих, власть принадлежит какому-то одному сильному лидеру или крошечной клике. Наконец, предполагается, что секретные планы могут храниться в тайне неопределенно долгое время. Научная теория, как и теория классового господства, говорит совсем другое. Давайте пройдемся по всем этим четырем пунктам в том же порядке.
Во-первых, мотивы владельцев богатства достаточно прозрачны. Не нужно быть телепатами, чтобы понять, что они хотят увеличить свое богатство, а не увидеть, как оно уменьшается. Это, конечно, большое упрощение. Люди – сложные существа с множеством перекрывающих друг друга мотивов. Разные люди мотивированы различными сочетаниями материалистических и идеалистических целей. Но один из мотивов, который выделяет владельцев богатства как класс, – это, в общем и целом, желание сохранить и приумножить свое богатство. Все теории (и модели) чрезмерно упрощают беспорядочную реальность, но это предположение является хорошим приближением к истине.
Во-вторых, теория классового господства описывает эмпирически проверяемые механизмы, с помощью которых корпоративный класс доминирует над классом политическим. Он добивается своего путем создания суперкоманд, финансирования лоббистов, внесения взносов в предвыборную кампанию кандидатов и привлечения членов класса к участию в выборах. На должностных лиц также воздействуют основные средства массовой информации, которые, строго говоря, принадлежат экономической элите и разделяют общее понимание того, что такое «новости». Законодательные проекты нередко составляются аналитическими центрами и лоббистами, опять-таки подвластными экономической элите.
В-третьих, нет никакого единого центра. Экономические элиты организованы совершенно иначе, в отличие от военных элит, например, с их сложной иерархией управления и контроля и главнокомандующим наверху. Коллективным действиям способствует социализация членов сети власти в эксклюзивных подготовительных школах и колледжах, загородных клубах и на полях для гольфа. Они вместе входят в корпоративные советы и участвуют в различных профессиональных группах и собраниях, таких как торговые палаты, отраслевые ассоциации и глобальные соглашения (тот же Давос). Конкретная политика вырабатывается в сети планирования взаимосвязанными аналитическими центрами, институтами и благотворительными фондами. Нет, повторюсь, никакого единого центра – нет ни верховного лидера, ни крохотной внутренней клики. Власть распределяется внутри неиерархической сети, состоящей из тысяч людей. Между узлами сети бывают разногласия и даже разгораются конфликты. Степень единства и сплоченности правящего класса – величина динамическая; она меняется со временем. Я вернусь к этому позже.
Наконец, секретность против прозрачности. По общему признанию, члены правящего класса часто пытаются скрыть свои действия от посторонних глаз. Они живут в закрытых сообществах и общаются в эксклюзивных клубах, куда простые люди не имеют доступа. Но данные, которые социологи используют для изучения внутреннего устройства правящего класса, являются достоянием общественности. Такие организации, как «Опенсикретс» (OpenSecrets), накопили значительное количество сведений о влиянии денег на политику и действия США147. Социологи тщательно реконструировали сеть американской правящей элиты – вы можете просмотреть ее на сайте whorulesamerica.net, веб-ресурсе Домхоффа 148.
Важнейшее, пожалуй, принципиальное отличие теории заговора от научной теории заключается в том, что последняя выдает предсказания, которые можно проверить с помощью достоверных данных. Теория классового господства была впервые выдвинута Домхоффом пятьдесят лет назад, и с тех пор у социологов было достаточно времени на ее проверку.
Изобилие и влияние
Теория о том, как функционирует американское государство, которую преподают в школе, четко определяется словами Авраама Линкольна – управление «от имени народа, посредством народа, на благо народа». Социологи называют эту идею управления «мажоритарной избирательной демократией». В теории предполагается, что политика правительства формируется коллективной волей простых граждан, которая передается через процесс демократических выборов. Теория предсказывает, что изменения в политике, скажем, новое законодательство, принятое Конгрессом, в первую очередь будут отражать предпочтения типичных граждан («средних избирателей»). Но теория классового господства предсказывает, что изменения в политике призваны отражать только предпочтения экономической элиты. Так кто же прав?
Политолог Мартин Гиленс с помощью небольшой армии помощников-исследователей собрал немало данных – почти две тысячи опросов за период с 1981 по 2002 год. В каждом случае предлагаемое изменение сопоставлялось с опросом общественного мнения по поводу конкретной инициативы. Необработанные данные исследования предоставили информацию, которая позволила Гиленсу отделить предпочтения бедных (в нижнем дециле распределения доходов) и типичных (медиана распределения) от предпочтений богачей (верхние 10 процентов)149.
Статистический анализ этого замечательного набора данных показал, что предпочтения бедных не оказывают влияния на изменения в политике. Это не то чтобы неожиданное открытие, зато удивительно полное отсутствие – пшик – эффекта «среднего избирателя». Основное влияние на политические изменения оказывают предпочтения богатых. Налицо также дополнительное воздействие групп интересов, наиболее влиятельными из которых являются бизнес-ориентированные лоббисты. Стоит включить в статистическую модель предпочтения 10 процентов самых богатых людей и групп интересов, влияние «простолюдинов» делается статистически неотличимым от нуля.
Это не означает, что рядовые граждане всегда проигрывают. Есть ряд вопросов, по которым они согласны с богатыми, и эти изменения политики, как правило, реализуются. Но, как показывает практика, вопросы, по которым мнения простых людей и экономической элиты расходятся, всегда – всегда – решаются в пользу элиты. Такова плутократия.
Вот и все лозунги в пользу теории мажоритарной электоральной демократии! Позвольте добавить, что у этого анализа было несколько особенностей, которые на самом деле противоречили результатам теории классового господства. Нам очень бы хотелось отличить влияние предпочтений 10 процентов богачей от влияния предпочтений 1 процента верхушки (а того лучше, от влияния предпочтений 0,01 процента «топов»). В конце концов, члены сети власти, выявленной Домхоффом, составляют ничтожную часть населения. Но провести столь тонкие различия попросту невозможно, учитывая те данные, к которым Гиленс и его команда имели доступ. Еще одно соображение заключается в том, что этот анализ касался только «лицевой», как говорят политологи, стороны власти: речь о способности граждан определять политику по оспариваемым вопросам. «Теневое лицо власти», когда формируется общая политическая повестка вопросов для рассмотрения, – это неявный, но чрезвычайно мощный способ элиты добиваться желаемого. Наконец, «третье лицо власти» – это способность идеологических элит формировать предпочтения населения.
Третье лицо – поистине дьявольская, чрезвычайно коварная сила. Мой любимый пример ее эффективности – мем «налог на смерть», придуманный каким-то ушлым злодеем-пропагандистом в одном из аналитических центров, чтобы избавить богатейшие состояния от налога на наследство. Простые люди призывают правительство «убрать свои грязные лапы от денег, которые я оставлю своим детям», явно не понимая, что предлагаемый налог затронет лишь сверхбогатых 150.
Блестящее исследование, проведенное Гиленсом, – отличный пример того, как работает наука. Ученые берут две соперничающие теории (или более; в данном случае это теории классового господства и мажоритарной избирательной демократии), делают на их основе конкретные прогнозы, а затем собирают данные, чтобы определить, какая из теорий верна. Мажоритарная электоральная демократия – красивая теория, но, к сожалению, ее убивают уродливые факты 151.
Иммиграция
Теперь, когда мы лучше понимаем, как работает власть в Америке, давайте воспользуемся нашими открытиями для того, чтобы поразмыслить над загадкой американской демократии – над спорной иммиграционной политикой. Согласно многочисленным опросам, американцы решительно выступают против нелегальной иммиграции 152. Существует E-Verify, веб-сайт министерства внутренней безопасности, который позволяет предприятиям устанавливать рабочий статус потенциальных сотрудников, но ни один федеральный мандат не требует от работодателей непременно использовать этот сетевой ресурс. При этом многие считают, что такой мандат был бы гораздо более эффективным и гуманным способом сокращения нелегальной иммиграции, чем нынешняя система. Очевидно, что в данном сложном явлении много сторон. Тем не менее у общества возникают вопросы, когда реализуется решение, предполагающее трату миллиардов долларов на обеспечение безопасности границ и задержание мигрантов (а результаты, мягко говоря, далеки от идеала), тогда как решение, предполагающее перекрытие финансовых поступлений, привлекающих мигрантов, упорно не принимается. Qui bono[46], как говорили римляне.
«В повышенных эмоциях общественных дебатов о миграции в Америке преобладает простая моральная и политическая дихотомия, – пишет Анджела Нэгл в книге «Левые аргументы против открытых границ». – Правые будто бы должны быть против иммиграции, а левые, соответственно – за иммиграцию. Но экономика миграции рассказывает иную историю». Конечно, экономика – всего лишь одно соображение, призванное определять государственную политику в отношении иммиграции. Последняя же вызывает массу противоречивых чувств. Как добавляет Нэгл:
«На фоне множества изображений низкооплачиваемых мигрантов, преследуемых иммиграционной полицией, на фоне множеств репортажей о других иммигрантах, тонущих в Средиземном море, и на фоне тревожного роста антииммигрантских настроений во всем мире легко понять, почему левые хотят защищать нелегальных мигрантов от того, чтобы они становились мишенями и жертвами. Так и должно быть. Но, руководствуясь верным моральным побуждением защищать человеческое достоинство мигрантов, левые в конечном счете отодвигают линию фронта слишком далеко назад, по сути, защищая эксплуататорскую систему миграции как таковую».
Давайте вслед за Нэгл заглянем глубже в структурные вопросы – в вопросы экономики, и даже глубже, в вопросы власти.
Экономические доводы вполне однозначны. Массовая иммиграция увеличивает предложение рабочей силы, что, в свою очередь, снижает ее стоимость – иными словами, заработную плату работников. Ясно, что такое развитие событий выгодно потребителям труда (работодателям, или «капиталистам») и невыгодно работникам.
Конечно, как мы видели в главе 3, иммиграция – лишь одна из многих сил, влияющих на заработную плату. Мой статистический анализ тенденций по долгосрочным данным показывает, что иммиграция внесла значительный вклад в стагнацию/падение заработной платы в Соединенных Штатах Америки за последние несколько десятилетий, особенно среди работников без высшего образования; но это далеко не единственная причина 153154. Имеется основание, по которому самый большой всплеск иммиграции в американской истории в конце девятнадцатого столетия совпал с первым «позолоченным веком», или периодом крайнего неравенства доходов и обнищания масс, сопоставимого с современным. Любой внешний вклад в социальную систему чреват, конечно же, множественными последствиями. Иммигранты «золотого века» существенно обогатили Америку, как обогащают ее и сегодняшние иммигранты. Но они заодно сместили баланс сил от работников к собственникам и ускорили приток богатства. В отсутствие сильных институтов, защищающих заработную плату работников, избыток рабочей силы ведет к снижению заработной платы – просто закон спроса и предложения в действии. В своей книге 2016 года «Нам нужны работники: раскрывая нарратив иммиграции» экономист из Гарварда Джордж Борхас (сам иммигрант) разъясняет, что основной эффект иммиграции заключается не в том, приносит она пользу экономике или является обузой. (К слову, она оказывает небольшой положительный эффект.) Скорее, она разделяет общество на победителей и проигравших. Массовый приток неквалифицированных иммигрантов снижает заработную плату менее образованных местных работников. Особенно сильно страдают и без того обездоленные сообщества, скажем, чернокожие американцы без высшего образования. Но более низкая заработная плата означает более высокую прибыль для тех, кто нанимает иммигрантов, – для владельцев бизнеса и менеджеров 155.
Как указывает Нэгл, эта идея была ясна еще Карлу Марксу, который утверждал, что «ввоз низкооплачиваемых ирландских иммигрантов в Англию вынуждает к враждебной конкуренции с английскими рабочими. Он видел здесь часть системы эксплуатации, которая разделяла рабочий класс и представляла собой продолжение колониальной системы». Представление Маркса находило отклик у тех, кого происходящее затрагивало непосредственно, то есть у рабочих и их организаций:
«С первого закона по ограничению иммиграции 1882 года до Сесара Чавеса и его знаменитой многоэтнической организации “Юнайтед фарм воркерс”[47], протестовавшей против использования работодателями нелегальной миграции и ее поощрения в 1969 году, профсоюзы часто выступали против массовой миграции. Они считали преднамеренный ввоз нелегальных низкооплачиваемых рабочих способом ослабления позиций рабочих на переговорах и формой эксплуатации. Нельзя не отметить тот факт, что власть профсоюзов по определению зависит от их способности ограничивать и сокращать предложение рабочей силы, что становится невозможным, если можно легко и дешево заменить всю рабочую силу целиком. Открытые границы и массовая иммиграция – это победа начальства».
Неудивительно, что американская экономическая элита прекрасно понимала: непрерывный приток иммигрантов позволяет снижать заработную плату и увеличивать прибыль от вложений капитала. В 1886 году Эндрю Карнеги сравнил иммиграцию с «золотым потоком, который каждый год течет в страну». В девятнадцатом столетии корпоративное сообщество часто привлекало американское государство к поддержке усилий для того, чтобы этот «золотой поток» продолжал течь. Вспомним, что в 1864 году (при администрации Линкольна) Конгресс принял закон о поощрении иммиграции. В том числе закон предполагал создание Федерального бюро иммиграции с целью «предложения избыточной [!!!] рабочей силы». Руководители бизнеса сегодня ведут себя гораздо осмотрительнее.
Чтобы раскрыть суть основного довода Нэгл, можно сказать, что глобализация используется правящими элитами для усиления своей власти за счет остальных. Это еще один «насос богатства», который забирает средства у работников и отдает «боссам». Глобальный «насос богатства» перекачивает доходы из развивающегося мира в денежные регионы. Часть дополнительного богатства затем превращается в большую политическую власть для крупного бизнеса. Кроме того, антагонизм между коренными жителями и рабочими-иммигрантами подрывает способность местных к самоорганизации. В результате, как утверждает Нэгл, «нынешние благонамеренные активисты оказываются полезными идиотами для большого бизнеса. Ратуя за открытые границы и отстаивая крайний моральный абсолютизм, который рассматривает любое ограничение миграции как откровенное зло, они отвергают любую критику эксплуататорской системы массовой миграции фактически как богохульство».
«Что есть» и «что должно быть»
Отходя от конкретного вопроса о том, кто правит Америкой, в науке – и в жизни – важно отличать «то, что есть» от «того, что должно быть» и не позволять второму омрачать первое. Социологи, те же Домхофф и Гиленс, доказавшие, что наша демократия не совсем демократична, вопреки урокам гражданского воспитания, отнюдь не являются антидемократами. Наоборот. Они движимы желанием заставить наше общество работать лучше. А единственный способ это сделать – понять, как устроено общество на самом деле, не навязывая никому предвзятое представление о том, как все должно быть. Это же очевидно, не так ли? Но приходится повторять это снова и снова, потому что ученые, совершавшие неугодные открытия, нередко подвергались и подвергаются гонениям. Галилею пришлось отречься от своих доказательств, а Джордано Бруно и вовсе сожгли на костре. Сегодня ученый, выявив некую малоприятную истину, рискует быть заклейменным как поставщик «фактов ненависти». Если вернуться к нашей теме, то скажем так: те, кто раскрывает принципы деятельности нашего правящего класса, рискуют быть обвиненными в «классовой вражде».