нистр обороны — даун, и целая гвардия мам-опекунш, похожих на Папу Римского в основном. В основном это — постменопаузные коблы. Никого не преследуют, ни с кем не воюют. Питаются божьей росой. Крепко не выражаются. Некого и некому оскорблять. Материнство — норма жизни.
Haunted House по улице Чекиста. Безумие, слабоумие и оголтелая живучесть его обитателей. Ради какой цели им не дают загнуться?
И весь день тлел на морозе, выгорая, пень — последнее, что оставалось от любимой акации через дорогу. Время от времени порывы ветра раздували тлеющую сердцевину дупла, и оттуда цветами на клумбе взмывали языки пламени….
Забыл обратить внимание приятеля (это по поводу странностей со временем), что старый альбом Джейсона Бонэма называется «Disregard of Timekeeping«— «Пренебрежение Времядержанием», или проще — недостаток внимания к часам. Постеснялся — вдруг он решит, что я таким образом хочу избавиться от ненужной пластинки. На самом деле, я ее еле отыскал. Расскажу в следующий раз. А пальма за стеклом обреченного кафе — грустный знак.
Опять поздно вечером в честь каких-то побед гремят салюты, полыхает фейерверк — между прочим, в двух шагах от детской больницы. Перевод с немецкого: «Таким образом жиды, продающие пиротехнику богатым бандитам, вовлекают тех в ритуальное истязание больных детей. И наживаются на этих пытках».
Опыт с прослушиванием «Ceremony» принес щедрые плоды. Вчера к вечеру сильно похолодало. Наблюдали в темноте сапожную будку-ларек, по фасаду которого развешены куклы Вуду (их не убирают на ночь), а сзади на двери висит пальто на вешалке. Ветер в свете фар и фонарей гонит целые волны пыли. А в темноте позвякивают колокольчиками куклы. Хотелось бы внимательней рассмотреть это место при свете дня. Расстались, выпив по пятьдесят на ветру, за ушедших из нашей жизни персонажей. «У меня в кармане твоя книга. Хотел, чтобы ты подписал», — по-моему, нормальный финал рассказа.
10:30
Мимо окон прошагал человек с трубочкой а ля Папа Жора. Трубочка-мундштук.
Из-за холодов снился Данченко — я давал ему вязаную шапку от мороза. Звоню — он дома, говорит: «Отхожу» — Я: «Саша! Ты шапку не потерял?» — Он бодро: «Нет! Как можно?»
Сегодня совсем холодно — градусов двенадцать, а воздух — отравленный. Вчера один человек рассказывал мрачнейшую фантастику, сегодня — Ира. И все в их словах — чистая, зловонная правда.
Ну! «Оперный Голос» готов. Сколько лет пролежал, как в могиле. Мне эта штуковина по-своему дорога. В ней мне удалось (насколько мог) прокудахтать несколько горьких шуток на любителя.
Магические подробности от Калоева: Помню ли я «Киберика»? Еще бы, его нам показывала учительница физики. Киберик! Разве такое можно не запомнить? Разве такое забывается? Кстати, у нее сын — «Орнелла Мути»! Тот самый. «Орнелла Мути».
Какой-то ветеран мог часами сидеть на унитазе. Азизян сразу уточняет: Это Марго!
Вчера вечером приходил человек и показывал интересные фото по линии Лавкрафт — Данченко.
Сегодня, как выражается Ди Блязио, — «День Лешего», пятница, 13-е число. Не знаю, какая тут оккультная связь, но это — явный повод для оживления среди питуриков. Лезут на глаза, «скопом прут из-за портьер».
Шапорин жив и здоров. А я подумал, что он сдох — с его точки зрения, он мне должен смертельную сумму. В очередной раз одолевает (от «Хелло, Долли!») дума о людях, не заметивших свою смерть — они как-то по-особому, «не по-нашему» ведут себя противно и вызывающе. Заходят в пустые подсобки, выходят там, где выхода быть не может, и, нырнув под арку дома, где выступал Адольф, исчезают в зеленой стене… Возможно, они еще более настойчиво и сплоченно, объединившись в новое «меньшинство», заявят о себе в недалеком будущем. Следом за питуриками и лишенцами (дауны — то само собой) подойдет их очередь чем-то «украсить» этот мир. Возможно, придется дожить и до такого.
Умер бард Непомнящий. После тяжелой и продолжительной болезни. From Here to Eternity.
С удовольствие слушаю Дана Спатару. Но — один. Совсем один. Дядя Каланга звонил почти с того света — в маленький рыболовный колокольчик, вроде того, что обзванивал кукол на сапожном киоске… И первый холодок последнего древнего одиночества повеял в меня, будто от весенней лужи, затопившей подступы к старой карусели…
Ди Блязио чем-то порадовал, чем-то озадачил.
От другого агента (возможно, она классический double trouble, работает на двоих) целое корыто опрокинуто под ноги, корыто грязнейшей информации: Страшное Лицо в Черной Комнате, метеоризм Страшного Лица… Несмотря на очевидную юдофобию источника, звучит крайне достоверно. Как в романах Ирвинга Шульмана. Вот пусть сами с ним и разбираются.
У Джека Лондона в «Потере лица» — Тебеньков. Так зовут и Вицина в «Опекуне».
«Оно» — юношеский рассказ Теодора Стерджена придуман в 1940 году, но проливает свет на происхождение и внешность достаточно многих теперешних существ.
Калоев утверждает, будто десять лет назад в районе Зеленого Яра был предварительно оскоплен, лишен рук и ног и оставлен в таком виде умирать какой-то «троюродный брат Азизяна». Впервые слышу, но история в самом деле жуткая.
Главная фраза, точнее, слово этой субботы: Ди Блязио произнес: «ПАНАС».
И, покорные слову, распахнулись неучтенные врата, опрокинув корыто информации. И она оказалась правдивой, но отвратительной. И в ней плавали фрагменты, необходимые для планомерного проведения ранее задуманных мероприятий, достижения поставленных целей. Будем ждать. Не слишком долго. Не слишком.
Солнечно. Солнце вчера на закате было как в конце сентября. И листва деревьев будто бы начинает желтеть, едва распустившись. Опять происходят странные вещи, уже не просто со временем, а с временами года (недаром лишенцы так любили петь «под музыку Вивальди»). В одном месяце могут уместиться и зима, и лето, и осень и весна. (Какой-то советский песенник-текстовик накаркал: «… и вечная ве-е-есна-а-а!») Но на улицах в моей округе царило (оно именно воцарилось) поразительное, какое-то уже невообразимое безлюдье. Совершенно пустой пригородный вокзал. И тут же тревожная мысль — значит, их можно куда-то увести всех до одного, объединив какими-то общими, коллективными приманками.
Ощущение удаленного (вырезан кусок ленты) лета — апрель заканчивается, и сразу попадаешь в конец сентября, когда набирает силу, разгорается листопад.
Показалась сирень. Дубы выпускают листочки — как и должно быть, но вокруг дубов, птиц и собак клубится неправильное и безнаказанное безобразие. По ночам воздух особенно ядовит, представляю, какого цвета он был бы при свете дня. Интересная новость: уже нельзя говорить «больной» или «шизофреник», а нужно — «тип личности». Героизм гиперактивного идиота — руку оторвало, он продолжает «гонять шкурку» другой рукой. Триумф воли! Может быть, в ту ночь на Зелике неизвестные хирурги пытались превратить «троюродного брата Азизяна» в супермена грядущих дней?
Еще одно новейшее правило — никто не опровергает вранье: ты мне про репрессированного дедушку, а я тебе — про газированную тётю. Так убежденность, не встречая отпора, перерастает в веру. Висит плакат «Первый в городе кабак — Поплавок». Брехня — первый был открыт еще в 1968 году, когда бесстыжий, самый успешный лжец-стихоплет психовал в Коктебеле: «Танки идут по Праге, танки идут по… правде!»
Танки идут куда надо. А тем временем нормальные люди идут и посещают «Поплавок».
В общем, они таки добились для себя самого приятного — о живых или хорошо, или ничего. Как говорил кто-то из олигархов: «Отца расстреляли в 37-м, а я родился в Москве, в 1951-м».
Вот и получается: пальцем деланый младенец — «первенец». Анальный денщик — «штурмовал Грозный», карлик — покоритель вершин, эпидемия минета — «манна небесная».
Жаба (Костя Жаба, московский паразит) поведал о своем видении «конца света» в начале 80-х годов: Стеклянное холодное солнце, но асфальт плавится и пузырится. Жабу демонстрировали целому залу психиатров (узнать подробнее).
Во время стоянки поезда в Туле (около полуночи) наблюдал под фонарями вдоль всего перрона жуткое скопление майских жуков.
Меня беспокоит, что кое-кто, не выдержав жары, сойдет с ума, и так или иначе об этом заявит. Слушаю Ozzy, «Just say Ozzy»). Сигналы есть. Посмотрим, на какой ноте они оборвутся.
Сюжет рассказа без развязки — большое и дружное семейство фриков; проживают в отдельных квартирах. Будний день, жарища — под 40˚. Старшему фрику за восемьдесят, младшему — два «годика». Звоним. Оба номера молчат. Ни там, ни там никого нет дома. Загадка — куда это они могли «всем кагалом» выдвинуться в такую погоду?
Вчера был день рождения Доси Шендеровича. Давид Григорич пьет. А я не то чтобы боюсь в такую погоду, просто все труднее найти повод без обмана. Так — пиво от жары, но оно моментально выветривается.
Читал про оборотней. Джеймс Блиш, далее этот английский священник… Интересно, но все портит проклятая жара. Почему они до сих пор не гниют и не разлагаются от нее заживо? Вот оно — откровение. Хочешь выжить — покупай у лишенца холодильник, как те эскимосы.
Сны детективные: машины, автобусы, горка из пластика — спуск. Джимми Смит шпарит на электрооргане. Дашуник в роли классического монстра «мальчика Алексы». Живая кукла прилипла к буферу автомобиля. Олег Табаков с дохлой невестой. Все из-за духоты.
Жара такая, что чувствуешь, как испаряются и отравляют тебя чернила в шариковой ручке.