– Ты же сам говорил, не надо ее демонизировать. Не знаю, Леша. Девчонка непростая. Она тоже видела, кто взял шнур, которым Алису… Лариса видела его у Эллы Николаевны, а вот у кого Лика…
– Она сказала?
– Не успела. Я погрузил ее в транс, но нам помешали – вернулась Юлия.
Он вспомнил, как Лика спросила, хихикнув: «Ну что, расколол меня? Узнал, кто убийца?».
– В транс? – повторил Добродеев. – Ты можешь погрузить в транс?
– Запросто. Хочешь, погружу тебя? Может, на подсознательном уровне ты уже знаешь, кто убийца.
Добродеев поежился, вспомнив, как Монах однажды разложил по полочкам его жизнь и характер.
– Не надо! Я не знаю, честное слово.
– Боишься, что я проникну в твои тайны? – хмыкнул Монах. – Ладно, живи пока. Кстати, Лика отдала фотографию с Леонидом и Алисой следователю. По ее словам, он очень обрадовался. Так что его вот-вот арестуют. Ревновал любовницу к отцу… убедительный мотив.
– Он же платил ей за молчание! – возмутился Добродеев. – У современного поколения совершенно отсутствует всякое понятие о морали.
– Именно. Он перестал платить после смерти отца. А Ирина и так знала. Лариса говорит, это была шведская семья.
– Ленька, Ирина и Алиса?! – Журналист был потрясен. – Амур де труа? Это ничтожество?
– Да. Ты хочешь сказать, это ничтожество и две красивые женщины? Я сам удивился, Леша. На безрыбье, как говорят… Кстати, ты на машине? Я безлошадный, Жорик забрал свою тачку. Надо бы смотаться в одно местечко. Как?
– На машине. Сейчас?
– Сейчас, Леша. Некая тайна сводит меня с ума. По коням!
…Машина выскочила из города и помчалась вдоль бесконечных заснеженных полей, голых рощиц, поселков с домиками, из труб которых вился дымок. Машину облаивали бдительные шарики и жучки и потом долго бежали следом; нагруженные сумками крестьяне голосовали по обочинам; по краю дороги неспешно тащили телеги с мешками и ящиками небольшие рыжие лошадки с красными розочками и бубенчиками на дугах.
– Тут даже воздух другой, – ностальгически произнес Добродеев.
– Откуда ты знаешь? – отозвался Монах. – Окна закрыты.
– Я чувствую, Христофорыч. Деревня. Земля, вечная тайна природы… мы перед ней в вечном долгу.
Монах фыркнул.
– Напиши об этом философское эссе, ты же писатель. И переселяйся. Купи дом, заведи огород, козу, индюков…
– Почему индюков? – удивился Добродеев.
– Красивая птица. Обстоятельная, сильная, знает себе цену. Жаль, не летает. Представляешь, летящий индюк!
– А если нагадит на голову? Может, потому и не летает.
– Может.
– По-моему, индюк – глупая птица. Вернее, у него глупый вид. Лучше жемчужные цесарки.
– Тоже красиво, – не стал спорить Монах.
– Куда мы едем, Христофорыч?
– Мы едем в городок Горячий Ключ, где почти восемнадцать лет назад родилась Лика Левицкая. Кстати, у нее через неделю день рождения, пятнадцатого декабря. Хочешь со мной? Будет вся семейка плюс друзья дома. Увидишь весь выводок Левицких.
– Хочу. А что это нам даст?
– Посмотришь на них свежим глазом.
– Я имею в виду, этот городок. Зачем?
– Мучают меня смутные подозрения, Леша. На всякий случай. Как тебе должно быть известно из программы средней школы, согласно закону диалектики, количество рано или поздно переходит в качество. Всякие повисшие фразы, куски бессвязной информации и отдельные слова вдруг собираются в кучу и образуют фигуру, в которой проступает некий скрытый смысл. Даже гримасы, ужимки, жесты, внезапные заминки… язык жестов и мимики – все, одним словом, – лепится вместе и вдруг – бац! Прекрасный новый смысл. Для начала навестим больницу, где родилась наша героиня.
– Христофорыч, можно в загс, все есть в архивах.
– Мысль дельная, Леша, но мне нужен живой свидетель.
– Свидетель мог помереть.
– Тогда пойдем в загс.
Попетляв по центру, они увидели наконец районную больничку, и Монах, кряхтя, полез из машины.
– Мне с тобой? – спросил Добродеев.
– Не нужно, Леша, я справлюсь. Сходи куда-нибудь, выпей кофе. Я скоро. – Он зашагал неторопливо к дверям больнички.
Когда Добродеев вернулся с бумажным стаканчиком кофе, Монах уже ожидал у машины. Светило солнце, в прозрачном воздухе пролетал легкий невесомый снег, и небо било синевой. Монах зажмурился и подставил лицо солнцу – загорал. И столько покоя, основательности и какой-то нездешней безмятежности было в его облике – в победительно торчащей рыжей бороде, в расстегнутой, видавшей виды дубленке и громадных лохматых унтах, в непокрытой голове – свою вязаную шапочку он оставил в машине, – даже в пучке волос, перехваченных кожаным шнурком, что у несентиментального Добродеева аж слеза навернулась, и он подумал, а может, и правда, волхв? Или на худой конец подросший домовой.
– Ну что? – спросил он, передавая Монаху кофе.
– Путем, Леша. Нужно заехать по одному адресу. Сказали, недалеко. – Он отпил кофе, крякнул, но промолчал.
…Открыла им тощая седая старуха в свитере и шароварах. На груди ее болтались очки на цепочке с разно-цветными бусинами. Она посмотрела на них с любопытством, задержала взгляд на бороде Монаха. – Вы наш новый батюшка? – спросила.
– Похож? – прогудел Монах и огладил бороду. – Нет, мы по мирским делам. Поговорить надо, Раиса Михайловна. Примете?
Старуха посторонилась, и они вошли.
– Вы работали сестрой-акушеркой в родильном отделении больницы, Раиса Михайловна…
– Работала. Почти сорок лет, два года как на пенсии. На дому не работаю.
Монах усмехнулся.
– Мы по другому вопросу. Восемнадцать лет назад, пятнадцатого декабря, вы принимали ребенка, девочку…
– Восемнадцать? – старуха всплеснула руками. – Эка хватил! Когда это было. Разве ж всех упомнишь?
– У вас как раз поменялось начальство, ушел заведующий Иван Ильич и из области прислали новую заведующую, Галину Павловну. Помните?
– А как же! Прекрасно помню. Так бы и сказал. Помню тот декабрь, снегу еще навалило под крыши. А как звали мать-то? В тот декабрь народилося шестеро деток – четыре девочки и два мальчика.
– Она была не из вашего города, приезжая.
– Точно! Была одна чужая, припоминаю. Ее еще оформлять не хотели. Имени не припомню. Девочка родилась крохотная, и трех кило не было, слабенькая. Побыли у нас неделю, а потом забрали ее. А что случилось? Зачем вам?
– И что это нам дало? Каролина Левицкая родила здесь дочку, Левицкий не смог уйти к любовнице, что дальше? – спросил Добродеев у Монаха, когда они распрощались со старой женщиной и не спеша направлялись к машине. – Что нового мы узнали?
– Ну, как тебе… – Монах вытянув губы трубочкой. – Мы узнали, что Лика не призрак и действительно родилась в данном населенном пункте восемнадцать лет назад, пятнадцатого декабря.
– Не призрак?! – Добродеев до того поразился странному заявлению Монаха, что даже остановился, уставившись на друга.
– Не призрак, а установленный факт, – подтвердил Монах. – А теперь, Леша, будем думать дальше.
Глава 23Еще один визит к старой даме, на сей раз тайный
…Погода в тот день не радовала с самого утра. Вчерашний мороз сменился оттепелью, в воздухе стыла сизая туманная морось, под ногами чавкало растаявшее месиво. Кладбище было печально и пустынно; густая мгла ощутимо затягивала в белесые водовороты сужающееся пространство, и черные обелиски, кресты и кипарисы покачивались, уплывали куда-то вдаль.
Высокий мужчина стоял у свежего могильного холма с полинявшими венками. На самом верху все еще лежал букет скукоженных белых с багровыми подпалинами роз в блестящей упаковке. Голова его была непокрыта, свое кожаное кепи он держал в руках. Казалось, он не замечает ни промозглости ненастного дня, ни пронизывающего до костей холода, ни угрюмости печального места. Это был Сергей Ермак, друг Андрея…
– Эх, Андрейка, как же ты так п-прокололся, дружище? – говорил негромко Сергей. – И меня не дождался, а ведь обещал, что свидимся. Если уж сердце отказывает у такого лося, как ты, то п-плохи наши дела. Дурная история, как ни п-поверни! Пуля пощадила, а мирной жизни, получается, не выдержал…
Он говорил еще что-то, какие-то важные слова. Губы его шевелились, обветренное лицо с жесткими складками вокруг рта было мрачно. Стороннему наблюдателю могло показаться, что мужчина молится. Но сторонних наблюдателей в скорбном месте не наблюдалось; слабый ветер шевелил черные ленты; с едва слышным шорохом все наползал туман…
…Мужчина не торопясь шел к арке ворот. У кургана из венков и свежих цветов он приостановился. Усмехнулся про себя, вспомнив, как хозяйка Андрея назвала эту часть кладбища местом упокоения крутых, и пробормотал: «Вип-зона». «Режиссер», вспомнил он. Тот человек сказал, известный режиссер, и провожали его, видимо, коллеги и собратья-актеры. Он вспомнил немногочисленную толпу странно одетых людей, идущих им навстречу. Наклонился и прочитал размытую надпись на временном деревянном кресте: «Роман Левицкий. Мир праху твоему…», и далее неразборчиво. Цветы прекрасно сохранились в нехолодной влажной мороси, они казались только что срезанными – девственно-белые лилии, восковые белые каллы, белые и красные розы…
…Монах позвонил в дверь напротив нужной ему, надеясь, что никого нет дома. Выждав пару минут, он позвонил в соседнюю дверь. Дребезжащий звонок прокатился по квартире и замер в глубинах. Похоже, там тоже никого не было. После этого Монах осторожно поддел мизинцем узкую полоску бумаги с лиловой печатью на третьей двери и достал из кармана пилку для ногтей. Мельком подумав, что умелец Жорик справился бы на счет раз-два, он ткнул пилку в замок. Чувствуя, как взмокла и зачесались спина и затылок, приговаривая «Ч-ч-черт! Зар-р-раза!» и другие слова, еще более выразительные, он дергал в замке пилкой, попутно пихая дверь кулаком в надежде, что замок откроется. Звонкий щелчок прозвучал неожиданно, и Монах перевел дух. Он протиснулся в щель и бесшумно закрыл за собой дверь.