– Вряд ли ради Нины Филипповны они установили бы ежедневное дежурство, хотя… Ты поступил правильно. Пока лучше быть осторожнее. Не желаешь к нам в контору? Ну, поучишься сначала… а?
– Да нет, спасибо. Рассчитываю стать офицером спецназа. А по поводу «Лилии» у меня есть план. Хочу вот… попробовать.
– Ничего не делай, не поставив меня в известность, – строго сказал Маслаченко. – Мало ли что случится, один не выберешься. Звони, если что. Предположительно, и «Лилию», и «Аргентинские танцы», где тоже работала Зинаида Гавриловна Слепакова, крышуют очень опасные акулы теневого шоу-бизнеса. Плюс наркота. Дело нешуточное, учти, Дмитрий.
– Выпейте все-таки чашку чая, Андрей Андреевич. И надо вам перекусить, наверно, целый день на ногах, – стала уговаривать Ряузова.
Маслаченко вежливо отказался. Убрав в карман карточку с указанием местоположения «Золотой лилии», паролем «Люба» и фамилией директрисы, он надел пальто, попрощался и вышел во двор.
Маслаченко направился через детскую площадку и затоптанный газон к проходу на улицу. В этом месте двумя рядами, друг против друга, выстроились старые железные гаражи. Между ними, как угольная, чернела тьма. Подмерзшая скомканная земля под ногами прикрылась, будто пленкой, тонким слоем мелкого снега. Капитан шел, слегка оскальзываясь, с усилием удерживая равновесие.
Вдруг он заметил, как сплошная тьма между гаражами шевельнулась, заколебалась. Из нее выдвинулись под маркий фонарный свет три нарочито раскоряченные фигуры. Две были довольно высокие, одна пониже. «Так, – сказал себе опер, – хулиганье или чего похуже». Инстинктивно сунул руку в карман, но ничего там не обнаружил. Внутренне изругал себя, что, будто нарочно, следует сегодня расслабленному поведению Рытькова, закончившему срывом задания и койкой в реанимации. Решил попробовать обойти. Не тут-то было: три фигуры заняли растопыренными локтями возможный проход.
Маслаченко прикидывал в уме, как поступить: сбить с ног того, что поближе, и убежать? Или все-таки заговорить, попробовать «отбрехаться»? Может быть, припугнуть? Чем? «Не взял “макарова”, раздолбай! Забыл, что не в балете работаешь?» – запоздало упрекал он себя. Возвращаться обратно к дому было бессмысленно, не успеть. И время для внезапного удара он упустил. Трое стояли теперь вокруг него, как бы закрепив невидимые вершины агрессивного треугольника.
– Не торопись, лох, – сипло, пропойно-прокуренным басом сказал один из рослых, – твой поезд ушел.
– О чем базар, мужики? – Маслаченко заговорил на привычном, давно надоевшем блатном говоре. – Надо чего?
– Гляди-ка, шамкает, как крутой, распальцованный, – издевательски хмыкнул другой, пониже ростом, широкий, с круг лой непокрытой, щетинистой головой.
– Помоги, братан, материально, – подхватил первый общий глумливый тон. – Отстегни мне на кило водяры, ему – на дозу. Ну а Сукачу что останется. Только гляди: он обидчивый. Если не хватит, может рассердиться.
Опер понял, что мирно не разойтись. Надо смотреть внимательно: ножи, газовые баллончики, а то и…
– Ладно, кончайте. Мне пора идти, – он подобрался, готовясь, незаметно выглядывая ближайшего врага.
– Грубишь, паскуда?.. – с врожденной или натренированной лютой злобой прорычал первый рослый и протянул к лицу капитана распяленную ладонь. Маслаченко перехватил ее выше кисти, вывернул сустав и, подцепив хулигана ногой под щиколотку, кинул. Тот с воем грохнулся на мостовую.
Кулак круглоголового сильно, но неточно саданул вдоль щеки. Маслаченко в ответ ударил его слева в ухо, бросая тяжесть руки от плеча. Широкий пошатнулся и отступил, видимо, оглушенный.
Третий оказался рядом, держал правую руку в кармане. Это опасно, понимал опытный опер, – постарался тоже приготовиться для перехвата и носком ботинка ударил третьего в середину голени. Не совсем получилось, потому что у самого нога поскользнулась и потеряла устойчивость. В ту же секунду очухавшийся круглоголовый бросился сзади, обхватил за шею, начал душить.
Маслаченко резко махнул головой назад и услышал противный хруст. Круглоголовый малость обмяк, почти разжал пальцы. Тогда третий нанес милиционеру сильный удар в грудь кас тетом. От боли перехватило дыхание, на короткое время всё в глазах почернело. «Если успеет еще раз врезать, конец, не выдержу…» – мелькнуло в голове. Собрав оставшуюся энергию, рванулся в сторону, таща на себе круглоголового, задыхаясь и видя, что третий заносит кулак.
Вдруг в глазах капитана стало светлее, исчез какой-то слепящий вихрь и ощущение обреченности. Он увидел, как третий, высоко подбросив обе ноги, стремительно полетел на истоптанную снежную плоскость мостовой. Боль в середине груди ослабла, а мир кругом перестал шарахаться и вертеться. Маслаченко различил, как Дмитрий в одних джинсах и рубашке с расстегнутым воротником четко провел хук справа по челюсти круглоголового. Тот сначала упал на колени, а потом лег лицом вниз.
– Как… ты увидел? – еле выговорил капитан, начиная полностью дышать.
– В окно. Только снял свитер, хотел на кухню уйти.
– Беги, вызывай машину. Телефон есть? Объясни. Сам не возвращайся.
– Почему?
– Не светись. Ни к чему тебе. Я их подержу на земле. А ну, не шевелиться! – рявкнул Маслаченко приспособленным для подобных случаев зверски-свирепым голосом. – Руки на голову! Я кому сказал, мрази? Счас башку распечатаю… Лежать! Милиция! – Хулиганы покорно ткнулись носами в грязь.
Дмитрий давно умчался звонить. Минут через десять подкатила милицейская машина. Из нее вылез заспанного вида упитанный и, кажется, слегка подвыпивший старший лейтенант. У него, похоже, было юмористическое настроение. Вышли еще два милиционера – офицер и сержант с автоматом.
– Это что здесь, пляж открыли? Кто так приятно загорает? – шутил подвыпивший милиционер. – А вы откуда? – обратился он к Маслаченко.
– Уголовный розыск. Старший оперуполномоченный капитан Маслаченко. – Он предъявил документ. – Нападение с целью грабежа. Нанесение телесных повреждений. Пришлось успокаивать.
Маслаченко дотронулся до щеки. Ссадина на скуле кровоточила. Кровь была и на шее от ногтей круглоголового.
Старший лейтенант вызвал по сотовому телефону микроавтобус. Трое задержанных все-таки. Достал наручники.
– Кто это? – наклоняясь к лежавшим, заинтересовался второй офицер. – Ну-ка, поверни личико… О, Сукач, собственной персоной! Как же ты, красавец, вляпался по такой мелочи? Вставай, я тебе браслеты одолжу. Это, капитан, не простые хулиганы. Это известные здешние братки. Ого, Плохоня, и ты здесь?! Есть у нас, что вам предъявить плюс к сегодняшнему нападению.
– Мы ничего не делали, – пробурчал круглоголовый Плохоня. – Он сам пристал…
Заурчал милицейский микроавтобус, вышли два автоматчика.
– Забирайте, будем с ними ночью беседовать, – тоном, не обещающим задержанным ничего хорошего, сказал старший лейтенант, меняя свое юмористическое настроение на довольно мрачное. – А вы, капитан, может, тоже к нам съездите? Подлатаете свои ссадины.
– Да я в метро зайду в милицейскую комнату. Там аптечка, заклеюсь. Остальное дома. Если что – звоните завтра.
– Я телефон запомнил. Молодец, капитан! Троих амбалов положил… Без ствола задерживал?
– Одной хитростью, – засмеялся Маслаченко.
– Позвоним твоему начальству, – пообещал второй офицер, тоже капитан. – Пусть благодарность тебе объявят за таких фруктов.
– Лучше бы премию, – вздохнул Маслаченко.
– Такого трудно дождаться за нашу работенку, – махнул рукой упитанный старший лейтенант. – Ну, удачи!
– Удачи и вам, – пожелал милиционерам строгинский опер и пошел к «Чертановской» станции метрополитена.
Часть третья
Галя Михайлова ехала из Барыбино вместе с рыженькой Шурой Козыревой. Так же, как Белкин, «ударник» Шура возила свои барабанные палочки и метелочки в кожаном продолговатом мешке. Галя держала на коленях ненужный ей здесь, но «обязательный» аккордеон. Девушки чувствовали притяжение взаимной симпатии, располагающей к откровенности.
– А что же Таня не села с нами на электричку? – интересовалась Галя, уставшая не столько от работы (в «аргентинских танцах» музыкальная нагрузка была куда напряженнее), сколько после бессонной ночи.
– Танька из-за своей черноты берет машину до дома, чтобы не привлекать внимания. На это у нее денег уходит – жуть.
– Может быть, нам ездить всем вместе и расход на троих?
– Она живет в Красногорске. Сразу, как выезжает на окружную, шпарит в западном направлении. А мне надо в Марьино, совсем не по пути.
– Понятно. – Галя несколько помедлила, будто преодолевая простодушную робость. – Вот не думала, что придется играть в таком… заведении. Да, тошнит иной раз. – Рыженькая барабанщица с досадой поморщилась. – Надоели голые девки и клиентки – наглые бабищи с их пристрастиями. Меня сюда затащила Танька Бештлам. Мы вместе учились. Вообще-то я параллельно с «Лилией» в ресторане работаю по вечерам.
– Аккордеонистка не нужна?
– Нет, там у нас пианист. Так сказать, классический состав. Лабаем джаз, легонькую попсу, всякие дешевый песенки. А в «Лилии» я уже год. Неохота, конечно, целую ночь без бюстгальтера барабанить, но ничего не поделаешь, платят мощно. Я замужем, терплю.
– Муж не знает, какие особенности в барыбинском шоу? Ты ему говорила?
– Без подробностей.
– И что же?
– Смеется, чертов кобель. «Жаль, – говорит, – мне посмотреть нельзя». А сам зарабатывает гроши, бледный научный сотрудник. Я всех кормлю.
– Кто у тебя дома-то?
– Мама без пенсии и без работы. Дочка Света, три годика.
– У тебя дочь? Счастливая. Я тоже была замужем, разошлась. Детей не осталось.
– Ну, и тем лучше. Ты молоденькая, успеешь еще. А почему разошлась?
– Не хотела затеряться в толпе любовниц.
– Если муж не изменяет, значит, болезненный или сомневающийся психопат. А уверенные в себе жеребцы обязательно бабники. И возникает дилемма: хочешь спать с сильным мужчиной, терпи. Знай, что его ловят бабы на каждом углу.