Не имея пока применения в новогоднюю ночь, капитан Сидорин позвонил на Петровку. Надеялся, что его старый знакомый, такой же подвижник оперативно-розыскной службы, сегодня дежурит. И не ошибся: майор Метелин был на месте.
– Здорово, Толя, это Сидорин, – сказал Сидорин, связавшись с МУРом по городскому номеру. – Поздравляю тебя. Здоровья и удачи в будущем году.
– И тебя с Новым годом, Валера. Как там у вас?
– У нас тихо. А ты тоже без дела?
– Были мелочи какие-то. Драки, угон машин, пострадавшие от взрыва петард. Убийств еще не обнаружено. Отметили праздник? Я чуть-чуть коньячку хлебнул. Но вообще-то воздерживаюсь. Мало ли, проверка неожиданная нагрянет. А ты?
– Да вот с ребятами семисотграммовый флакон виски освободили.
– Молодцы, не стесняетесь. А что за виски?
– Шотландский, с каким-то названием. Забыл. Приволок один наш опер. Небось реквизировал где-нибудь, сукин сын. Так что мы действительно хорошо отметили. Зато вам зарплату дают вовремя. И звания присваивают быстрее.
– Ничего, и ты вот-вот майора получишь. Думаю, после праздников сразу. Как только начальство очухается, рассола попьет…
– Юморист ты, Толя. А я вот что хотел… Ты по делу директора филиала феминистского клуба Илляшевской в курсе?
– «Золотая лилия»? Так Илляшевскую же освободили. Прокуратура ее причастность к нахождению в клубе наркоты сочло недоказанным. Передали в суд дела непосредственных участников наркотрафика.
– Это-то мне известно. Я про второе задержание Илляшевской. В связи с похищением старшего лейтенанта Михайловой и перестрелкой, устроенной ее охранником…
– А, ну конечно, конечно. Было второе задержание. Слушай, чем кончилось с Михайловой?
– Умерла Галя. Она была наш молодой опер. Толковая, красивая. Очень жалко ее.
– Тяжелое ранение? Пытали, били?
– Да нет. Она оказалась сильно простуженной. Плеврит, что ли… Держали ее в подмосковной больничке, а помочь не смогли. В Москве, может, спасли бы… Я виноват, не проследил, сам маялся с плечом. Зацепили у Илляшевской, когда я примчался выручать Галю. Пальбу затеял один тамошний… – Сидорин нагромоздил несколько общеизвестных выражений, которые, тем не менее, совсем не обязательно здесь представлять.
– Как плечо-то? – Метелин из МУРа интересовался деловым тоном.
– Побаливает… А Галю похоронили.
– Н-да. Так ты спрашиваешь про Илляшевскую? Насколько мне известно, предварительное следствие и прокуратура не нашли в ее действиях преступных фактов.
– Как! А похищение людей с корыстными целями!
– У нее два адвоката. Борзые, наглые, знаменитые. Со связями, с мохнатыми лапами. Адвокаты утверждают, будто директриса пожелала срочно увидеть Михайлову из-за безнадежной любви. И как бы никаких корыстных целей, ни желания отомстить не имела. Только любовь, мол. Объясниться хотела. Короче, Илляшевскую освободили под подписку о невыезде. До суда дело это не допустят, несмотря на смерть Михайловой. Тем более, ты говоришь, умерла она от простуды…
– А наводчик Белкин? Барабанщик? Галин друг по муз-училищу?
– Его вроде бы запугал охранник из «Золотой лилии». Сейчас, подожди. Найду папку, посмотрю. – После паузы, в течение которой Сидорин нетерпеливо дышал в трубку, майор Метелин продолжил: – Тут написано, что знакомый Михайловой Белкин якобы не знал о готовящемся похищении. Ему сказали: с ней желают поговорить без последствий. Потому он и согласился. Вообще на допросе Белкин заявил, что у него были особые чувства к Михайловой, так как он находился с ней в близких отношениях.
– В близких? – помедлив, повторил Сидорин. – В каких близких?
– Ну… в каких, каких… Любовных, сексуальных…
– Ишь ты, я и не знал, – пробормотал капитан, внезапно ощутив внутри себя угловатую неловкость, граничащую с обидой. «А я думал…» – «А ты думал, она святая невинность и ждет не дождется твоего предложения…» – издевательски прервал другой, его же собственный голос.
– Вообще при дознании Илляшевская заявила… Это, учитывая ее, так сказать любовь к Михайловой… Значит, заявила… Вот…
– Что заявила? – с внезапным раздражением подогнал майора Сидорин.
– Зачитываю. «Проведя подробный поминутный анализ дня, в который произошло мероприятие милиции с целью обнаружения наркотиков в клубе “Золотая лилия”, я предполагаю, что убийство старшего охранника Екумовича совершила Михайлова прибывшая как музыкант к началу представления…»
– Ты гляди-ка! – саркастически воскликнул Сидорин, стряхивая с поверхности потемневшей души гниловатую блажь бессмысленной и глупой обиды. – Все «любящие» предали Галю! Дурочка, дурочка… Не предупредила меня. Потащилась одна, больная… К стукачу, подонку, известившему Илляшевскую с ее волкодавом. Эх, ма! Я бы им встречу там устроил… Да, ну что теперь, не вернешь. Спасибо, Толя, за информацию. Все-таки, кроме своих непосредственных дел, полезно знать: где, чего… Еще раз с праздником. Будь здоров.
– Бывай, брат. Берегись вражьей пули.
Недели через три после Нового года Маслаченко позвонил Ряузовым и попросил Дмитрия явиться к нему.
Дмитрий приехал, припарковал свои темненькие «Жигули». Предъявив дежурному офицеру паспорт, поднялся на второй этаж.
Привстав, Маслаченко пожал Дмитрию руку, указал на стул. Он сказал, что чернявого молодца, подозреваемого в покушении на жизнь Кульковой, пока не нашли. И зацепок никаких, просто поразительно бесследное преступление.
Выйдя из комнаты Маслаченко, куда впорхнула худенькая девушка с погонами лейтенанта и очень выразительными карими глазками, Дмитрий Ряузов слегка недоумевал. Ему казалось не вполне понятным, зачем симпатичный Андрей Андреевич вызывал его к себе на этот раз.
Однако главный разговор для Дмитрия не закончился. В коридоре он встретил высокого мужчину с седеющими висками. Левую руку он держал в кармане потертого пиджака. Серый свитер подпирал воротом костистую челюсть. В голове Дмитрия сразу возникла неуверенная догадка.
– Вы от Маслаченко? – спросил высокий в потертом пиджаке. Взгляд его был внимателен и суров. На лице как бы невольно возникала по временам гримаса сдержанного раздражения. – Ряузов? Сын покойного пенсионера Слепакова? Вы не спешите? Свободны?
– Да, – оптом ответил на все вопросы Дмитрий. – А вы капи…
– Майор Сидорин. Пройдемте ко мне. Нужно поговорить.
Спустя час они вышли из милицейского управления, сели каждый в свою машину и поехали – «Жигули» следом за сидоринской «Волгой».
Приехали к какому-то человеку, жившему на Кутузовском проспекте в роскошной квартире с множеством картин, висевших по стенам в золоченых рамах. Хозяин квартиры был стар, лыс, крючконос, с умными, проницательными глазами. После длительных переговоров, в процессе которых Сидорин то упрашивал о чем-то лысого, то злился и угрожал ему, пришли к соглашению. Дмитрий просто при сём присутствовал, почти не вмешиваясь. Иногда осторожно поддакивал Сидорину.
– Ну, Самсон Галактионович, чтобы не дай бог кому стало известно. Ты знаешь, Карепанов расправится без пощады. Получится тогда, что картины зря собирал.
– О чем речь, Валера! – скорчил морщинистую физиономию хозяин антиквариата. – Раз договорились, всё шито-крыто. Мне этот Макар вот где, клянусь… – он постукал ребром ладони себе по шее. – Нашей корпорации Макар что кость поперек горла. Портит отрегулированные, нормальные отношения с властями. Пришла пора действовать. Начнем с «Золотой лилии»? Наши интересы в России, дорогой мой, а не… в третьих странах. И эта наглая дылда Маринка Илляшевская… Хватит!
– Вот я и говорю, – повеселел угрюмый Сидорин, – у меня к ней тоже… претензии…
– Но у Маринки кто-то есть в МУРе, учти, – сказал Самсон Галактионович.
– Учли. Того, кто ее вытаскивал, вчера арестовали за «крышевание» ряда развлекательных объектов. И за «общак» с наркодилерами. Не выкрутится.
– Ага! Вовремя, хорошо… А молодой человек справится?
– Должен, – майор Сидорин хлопнул Дмитрия по плечу. – У него во всем этом тоже есть свой интерес. Да и школа хорошая.
– Сколько ему? – спросил лысый майора, словно Дмитрий сам не мог ответить на этот вопрос.
– Двадцать, – холодно констатировал Сидорин. – Ничего, сойдет. Парень способный.
– Ладно, начинайте. Я свое дело сделаю четко, как в аптеке.
– Мы поехали, Самсон Галактионович.
Спустя неделю, по рекомендации одного из охранников, Илляшевская решила взять еще стража, молодого, рослого, плечистого парня с приятным мужественным лицом. Проверила паспорт, поговорила о новом кадре по мобильному телефону. С кем – непонятно. Но показалась удовлетворенной полученными сведениями.
– Где служил? – спросила рослого парня Марина Петровна.
– В горячих точках.
– Род войск?
– Спецназ.
– Лёля, выдай ему камуфляжную форму, – приказала директриса шатеночке с детским личиком, бывшей певичке в ночном шоу, а теперь администратору «Золотой лилии» вместо Любы Коковой.
Шатеночка поморгала невинными глазками, покивала головкой. Но лишь Марина Петровна отвернулась, жадно зыркнула на вновь принятого и поджала ротик, с трудом удерживая распутную ухмылку. Тут же Илляшевская сказала Дмитрию Ряузову:
– С девушками не крутить. Никакого общения. Свои дела устраивай в другом месте.
– Понял.
– Григорий, – она указала на рекомендовавшего охранника, – разъяснит по поводу средств защиты. Получишь помповое ружье. Боевое оружие есть? Только правду.
– Есть.
– Сюда пока не приноси. Я скажу, если понадобится. Завтра выходишь к девяти утра. Через два дня на третий – в ночь.
Дмитрий Ряузов дисциплинированно приходил на службу, вовремя уходил. Всегда чисто выбритый, вежливый и спокойный. С остальными охранниками не матерился, водку не пил. На служащих женщин и артисток, иногда сталкиваясь случайно, старался не обращать внимания. Да и не на кого было заглядываться. Размалеванные, фальшивые; глаза у всех холодные, жадные, равнодушные. Впрочем, сложены многие девушки были великолепно. По роду службы видел их редко, издалека.