Подъехав на милицейских «Жигулях», старший лейтенант Рытьков увидел электрическую надпись при входе в замкнутое пространство автодрома. Между искусственными препятствиями, по серпантинистой трассе носились, ссутулясь, как крабы, пучеглазые от специальных очков юнцы в шлемах.
Рядом отсвечивало стеклянной дверью довольно замызганное кафе. Перед мигающей в вечернем сумраке афишкой с указанием предлагаемых аттракционов, спиной к подъехавшему оперу стояла высокая девушка в клетчатом пальто с накинутым капюшоном. По-видимому, она читала афишу и ждала Сидорина.
Рытьков тихо приблизился, приготовив на лице любезно-улыбчивое выражение. Постарался найти в своем голосе наиболее бархатистые ноты и обратился к девушке:
– Здравствуйте, Таня. Извините, что я вместо…
Девушка обернулась. На него весело глянули смешливые голубые глазки, и предъявился курносый тип великорусского личика с льняными прядями из-под капюшона.
– А я как раз Ирина, молодой человек.
– Простите, пожалуйста. А как же… Значит, вас зовут не Таня?
– Представьте себе, – хихикнула блондинка.
– Эй, профессионалка! Ты чего моего мужчину сманиваешь? – раздался бесцеремонный голос.
Рытькова и беленькую Ирину встретили горящие негодованием антрацитовые глазищи Тани Бештлам. Она оказалась почти в таком, как у неожиданной Ирины, клетчатом пальто с капюшоном.
– Ошибка вышла… – пролепетал смущенный Рытьков, если такое определение можно употребить для характеристики его уверенного баска Не без сожаления он покивал презрительно фыркнувшей и быстро удалившейся Ирине. Потом, виновато прижимая ладони к груди, предстал перед Таней.
– А где Валерий Фомич? – она внимательно, с достаточным интересом и уже исключая мгновенный гнев, рассматривала неудачного кавалера.
– Его послали на срочное задание. Он попросил меня….
– Я вас узнала, – полные губы девушки разомкнулись в улыбке; словно отшлифованная, эмаль крупных зубов отразила цветные блики лампочек. – Вы тот опер, который грохнул холуя Илляшевской.
– Так получилось, – немного смущенно пояснил Рытьков. – Он начал первый, ранил Сидорина…
– Вы молодчина, нечего с бандитьем рассусоливать. Вас как зовут?
– Александр. Так вот…
– Я бывшая коллега бедной Галки Михайловой. Коллега по «Лилии».
– Знаю, знаю, – Рытьков неожиданно почувствовал увлечение своеобразным очарованием этого темнокожего лица: безупречная линия скул и нежная впадинка под ними, соболиные брови, точеный носик («Никаких расплющенных ноздрей», – оценил он, – и круглый маленький подбородок… А глаза и зубы… Ну, это у нее вне конкуренции».) – Вы простите, Таня. Просто удивительное совпадение: капюшон, клетка и рост…
– Да, мы с белобрысой, видно, покупали одежку в одном шопе. Она, как и я, худоба, дылда. Только окрас контрастно другой.
– Зачем вы утрируете, Танюша? Вы совсем не производите того впечатления… Вы очень стройная и хорошенькая. Позвольте пригласить вас в кафе. Выпьем чего-нибудь, поедим.
– Ну, есть и пить тут нечего. Разве что кофейку на дорогу.
Они зашли в кафе, сели, не раздеваясь, за столик. Вразвалку подошел скучный официант.
– Виски? Джин с тоником? Горячее?
– Только два кофе.
– Есть водка. Закусон соответственно…
– Ты что, плохо понимаешь по-русски? – рассердилась Таня. – Кофе неси…
– «Нескафе»? «Пеле»? «Якобс»? «Чибо»? – Официант еще больше соскучился.
– Мне «Пеле», – сказала Таня, усмехнувшись. – И рулет какой-нибудь, что ли.
– А мне все равно. – Рытьков с простоватой улыбкой пожал плечами.
– Коктейль из креветок будете? – опять взялся за своё официант. – Не будете? Ходят тут без денег… Обслуживай их за так…
В ту же секунду Рытьков ощутил злобное возмущение, приближенное к бешенству. Привстав, он вцепился левой рукой в мятый лацкан официантской «спецовки» и притянул нахала к столу. Правой показал милицейское удостоверение.
– Еще раз нахамишь, – сказал он отчетливо ледяным тоном, – посажу до утра в обезьянник за хулиганство.
– Простите… Я виноват, простите…
Дожидаясь «Пеле», Таня поглядывала на Рытькова.
– Чуть настроение не испортил, хмырь потертый, – весело проговорила она. – Обнаглели, вымогальщики. А небось дозу спросить – запросто героина притащит. Или кокаина. И вообще может плюнуть в кофе.
– Я ему плюну, – Рытьков произнес угрожающе и так, чтобы было далеко слышно. – Выведу на улицу, он у меня зубы выплюнет.
По углам маячили местные подозрительные типы. Но вмешаться, приблизиться не решались. Подошел старший официант, извинился за подчиненного.
– У него мать тяжело болеет, сестра инвалид. Он один всех обеспечивает.
– Это не повод, чтобы навязывать меню посетителям. Между прочим, я из местного УВД. В любое время зайти могу, учтите.
– Пожалуйста, заходите, – фальшиво ощерил металлические коронки старший официант. – Будем рады. Для вас бесплатно, из симпатии.
Рытьков и Таня вышли на улицу. Таня решительно взяла Александра под руку.
– Я выше на полголовы. Не противно? Наполеон однажды поправил своего офицера. Тот сказал, не помню уж почему: «Я ведь выше вас, государь». А Наполеон ему: «Не выше, а длиннее». Вот и я тоже длиннее. Давай перейдем на «ты», надоело «выкать», – предложила она. – Я долго не выдерживаю интеллигентного поведения.
– С удовольствием, Танечка. Мне приятно говорить с тобой по-дружески, как будто мы давно знакомы.
– Мы знакомы с декабря. А теперь март. Ты на машине, это здорово. Не надо тащиться автобусами в мой Красногорск.
– В любом случае остановили бы «бомбиста».
– Я после гастролей, деньги есть, – загадочно и вкрадчиво сказала Таня, когда они оказались в машине. – Еда всякая дома приготовлена. И выпить найдется. Погудим сутки-другие?
– Это надо согласовать с начальством. Сказаться больным, а то… так просто не выгорит. – Рытьков смутился, но постепенно влечение к девушке и бесшабашный раж начинали кружить голову.
– Саша, тебе не давит на психику, что я чернокожая?
– Во-первых, ты не чернокожая, а как бы сильно загорелая. Или вроде бы смуглая. Идет к твоим глазам, губам, волосам. Ты, конечно, женщина… как это… экзотическая. Но я быстро привыкаю к разным людям. В смысле – к людям разных наций. Как говорится: лишь бы человек был хороший.
– Скажи, я тебе нравлюсь?
– Еще как нравишься, Танечка. А я тебе?
– Ты такой милый, с такими ясными глазами. У тебя широкие плечи, крепкая рука. Как может не понравиться бедной чернокожей девчонке классический ариец. Тебе сколько лет?
– Двадцать шесть.
– Мне двадцать четыре, почти ровесники. Ты москвич?
– Нет – Тут Рытьков объяснил, что после армии окончил милицейское училище, случайно перевелся в Москву. Сложилось удачно.
– А я из Тамбова. Мама у меня Дарья Корнеевна Трещалина, старшая швея-мотористка. Водила меня заниматься музыкой в районную школу. Ну а дальше – я переехала сюда, поступила в «Ипполитовку»…
– Что это?
– Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова. Теперь «колледж» назвали зачем-то. Поступила по конкурсу на кларнет. Вообще, считается, неграм надо играть на трубе. Для трубы хорошо, когда толстые губы.
– А для поцелуев?
– Проверь, давно пора.
Рытьков съехал на грунтовую полосу. И были первые поцелуи. Сначала познавательно-робкий. Еще один, пылкий и долгий. Затем жадная затянувшаяся серия. Тут Саша начал проявлять нетерпение.
– Нет, не сейчас, прошу тебя! – взмолилась Таня, переводя дыхание. – Только дома, Сашенька. Сделаем все по порядку. Ужин, душ, потом остальное. Хочу тебя предупредить вот о чем… Если ты рассчитываешь на бурю страсти с моей стороны, то… По-моему, я самая обыкновенная тамбовская баба.
– Не зацикливайся, Танюша, – подбодрил ее самоуверенный Александр. – Надо будет, меня хватит и на бурю. А кто твой отец? Это не закрытая тема?
– Да нет, почему же закрытая. Приехал из Эфиопии, окончил технологический институт. С мамой познакомился на вечере молодежи. Тогда были модны такие тусовки. «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем…» – спела Таня и продолжала: – Мама у меня темноволосая, смуглая. Из уральских казаков. Отец и она влюбились друг в друга с первого взгляда. Когда я наметилась, стали снимать комнату на окраине, в деревянном домишке. Потом он собрался на родину, беспокоился за своих родителей, братьев, сестер. У них там гражданская война началась вроде бы. Резня, голод. Отец хотел вернуться, но не вернулся. Погиб, наверно. Там все мужчины воины, все сражаются, когда приперает. Короче, отец пропал, а мы с мамой переехали к бабушке с дедушкой.
– Не ругали?
– Нет. Мама, чуть что, говорила знакомым и незнакомым: «А Пушкин? Он тоже вам не годится?» И все сразу поджимали хвосты. Пушкин – понятие святое.
– На улице проблемы возникали?
– Не часто. Раньше в Тамбове люди были не злые. Иногда, правда, посмеивались: «Где ты так загорела-то, дочка?» Встречались, конечно, бабки свирепые: «У, чертово отродье, черномазая!» Вообще-то подружки у меня подобрались добрые. Жалели меня, угощали, защищали. А я росла колючая, дерзкая. Все-таки приходилось отстаивать себя. Дралась даже. Сейчас опасней стало. Много бандюков и всяких маньяков. Дураков хватает, подлых провокаторов. К вечеру стараюсь одна не ходить, особенно в безлюдных местах.
– А что за гастроли у тебя кончились? – продолжал предварительное дознание оперуполномоченный, втайне воспламеняясь все сильнее по мере приближения к дому Тани.
– С севера на юг по Уралу. Значит, так: Челябинск, Екатеринбург, Уфа, Ижевск, Магнитогорск и много небольших городков. Афиша: «Несравненное шоу: цирк лилипутов и эротические танцы».
– Почему же лилипуты? – искренне удивился бывалый Рытьков. – И причем тут кларнетистка…
– Больше саксофонистка, – поправила Таня.
– …саксофонистка Татьяна… Как по батюшке?
– Ешуповна. То есть, Осиповна. Кстати, мой отец был верующий, православный христианин. Эфиопы, как правило, православные.