Огонь взрыва взлетел багровым веером, в дыму падали ошметки разорванного тела. И к досаде преследователей сразу грохнул взорвавшийся бак. Жадное пламя от разлившегося бензина мгновенно охватило машину. Только спустя четверть часа преследовавшие подошли ближе.
– Ну, вот тебе и товар, – угрюмо сказал, глядя на догоравшую «Ниву», рослый мужчина лет сорока.
– Пошуровать бы кочергой… Может, чего осталось… – словно шутя, предложил другой, в брезентовке, хромовых сапогах и кепке на затылке, открывавшей вспотевший лоб.
– Да чего там осталось, ты что, Моргун… Вон железо от жары скукожилось… Всё сгорело, ядрена корень… тьфу!
– Глядите, глядите-ка… Голова… – Молодой парень в расстегнутом бушлате отошел на несколько шагов в сторону, пнул что-то носком ботинка. Это была голова Илляшевской с частью шеи. Взрывом сорвало парик и бороду. Черные волосы оттеняли белый, удивительно чистый лоб. Вообще лицо директрисы не пострадало. Остекленевшие глаза смотрели в небо, из приоткрытого рта белели крупные зубы. Один ус отклеился, по нему стекала дождевая вода.
– Да это баба!.. – приблизившись следом за парнем, удивился бандит в брезентовке и сапогах.
– Ну-ка? – заинтересовался рослый. – Это, кажись, и есть сама Маринка, директор женского бардака. Пошли посмотрим, кто из наших убит. Так, забираем раненых и катим. Скоро менты примчатся. Садись, Моргун, за руль в черную тачку. Егорке пуля в пузо попала. Пристрели, все равно лечить бесполезно. Стволы собери у наших, и у того…
На шоссе остались дожидаться рассвета «Нива» с кремированным Артемом внутри, четыре распростертых трупа и немного в стороне – голова Илляшевской.
А в Строгино, к элитному дому с декоративной железной оградой, подъехали перед рассветом два легковых автомобиля и милицейский микроавтобус. Из легковых вышли подполковник Полимеев, Сидорин и местные – Рытьков, Гороховский, Минаков. Из микроавтобуса упруго повыпрыгивали бойцы с автоматами, в касках и бронежилетах. Автоматчики окружили дом. Двое с офицерами вошли в подъезд, неохотно открытый дежурным охранником.
– Уголовный розыск, – сказал Полимеев, показывая документ, хотя был в форме. Остальные тоже заполнили небольшой вестибюль угрожающе-торжественным видом шинелей и поблескиванием металлических атрибутов. Охранник, сам бывший комитетчик, понял, что дело нешуточное. – В какой квартире находится гражданин Парамиди?
– Парамиди здесь не проживает, – ответил охранник.
– Я спрашиваю, в какой квартире он находится.
Неприветливый страж подумал, прикинул долю своей ответственности и вразумительно ответил на вопрос подполковника, добавив уклончивое «кажется».
– Покажется тебе в другом месте, если у нас будут неприятности, – грубо обратился к нему Сидорин. – Сколько их там?
– Хозяин, гость и два телохранителя, – более охотно сообщил заспанный страж. – Хозяин Чепраков Семен Витальевич.
– Телефон, – Полимеев снял трубку телефона, стоявшего на лакированном столике. – Гражданин Чепраков? Уголовный розыск, подполковник Полимеев. Сейчас мы поднимемся в вашу квартиру. Советую не оказывать сопротивления. Дом окружен, нейтрализуйте своих наемников.
– Я в курсе. Пожалуйста, поднимайтесь.
Хозяин, суховатый и лысоватый, в домашнем халате, предупредительно открыл дверь.
– Прокурорские санкции, я надеюсь…
– В наличии, – спокойно сказал Полимеев и пропустил вперед бойцов с автоматами.
– Все лицом к стене, руки на голову! – страшным голосом закричал Иван Гороховский и, расставив присутствующих у стены, стал вместе с Рытьковым проводить обыск задержанных.
– Боже мой, но зачем же так… – ноюще проговорил Чепраков, раскоряченный и упертый лбом в стену.
– Ваши телохранители подозреваются в содействии побегу из суда обвиняемой Илляшевской, а также в нанесении телесных повреждений военнослужащим охраны, – официальным текстом сообщил хозяину Полимеев. – Обоим наручники. Выводите, старший лейтенант.
Гороховский с Минаковым и автоматчики повели людей Парамиди к лифту.
– Окружение вокруг дома снять, – приказал в мобильный телефон подполковник.
Стефан Георгиевич Парамиди, изжелта-бледный, стоял напротив милиционеров, сверля их черными ненавидящими глазами. Сидорин встретил это «зеркало души» криминального дельца обычным беспощадно-ледяным взглядом. Он никогда не скрывал личного отношения к преступникам, не в пример операм, подчеркивавшим корректное исполнение закона.
– Предъявите ваши документы, господа, – учтиво сказал Полимеев, проходя с Сидориным и Рытьковым в глубину роскошно меблированной квартиры следом за Чепраковым и Парамиди.
– Я гражданин Латвии, – Парамиди презрительно скривил рот под серповидными усами, выкладывая на бархатное покрытие круглого стола заграничный паспорт. – Нахожусь в Москве на законных основаниях, с целью заключения ряда коммерческих договоров. Могу предъявить все оформленные документы моей и дочерних фирм…
– Ваш официальный бизнес, господин Парамиди, меня не интересует. По этим вопросам вас будут проверять другие сотрудники уголовного розыска или ФСБ. Моя компетенция: тяжкие преступления. Вы подозреваетесь в убийстве артиста московского театра Половчука. Причем в убийстве при отягчающих обстоятельствах, произошедшем полтора года тому назад на Новом Арбате, в квартире потерпевшего, – Полимеев говорил почти любезным тоном, спокойно и ровно. – Капитан Рытьков, наденьте подозреваемому наручники.
– Но с какой стати! – возмутился Парамиди, сменяя желтоватую бледность на крупную пятнистость побагровевшего лица. – Разве меня взяли на месте преступления? Или я оказал сопротивление милиции? Я пожилой человек…
– Вы не женщина, – отрезал, вмешавшись, Сидорин. – Полтора года находитесь в розыске. Имеем право одолжить вам браслеты. – Он по-прежнему смотрел на Стефана Георгиевича тяжелым взглядом, содержащим и некое издевательское торжество.
– Что вы так на меня смотрите! – После звонкого отягощения наручниками у Стефана Георгиевича, видимо, не выдержали нервы. – Я никого не убивал. Я пока только подозреваемый. А вы, майор… вы странный тип. Наверно, если бы могли, приговорили бы меня к высшей мере…
– Не спорю, сделал бы это с удовольствием, – совершенно серьезно заявил Сидорин и поиграл желваками на скулах.
– Валерий Фомич, исключи пререкания с подозреваемым. В данном случае это не дает практической пользы, – остановил Сидорина «правильный» Полимеев.
В открытую входную дверь шумно вошли еще двое сотрудников МУРа с бежевым бультерьером на поводке.
– Ну, вот и Банан, – удовлетворенно приветствовал появление бультерьера подполковник. – Акимов, начинайте обыск помещения.
Полимеев показал хозяину санкцию прокуратуры.
– Уведи Парамиди, Рытьков. Сдай его нашим и возвращайся.
– А как же со мной? – почти плаксиво вопросил Чепраков. – Мне переодеваться и… тоже?
– Если тщательный обыск вашей квартиры не обнаружит оружия, взрывчатых и отравляющих веществ, а также наркотиков… к вам будет применена такая мера пресечения, как подписка о невыезде.
– Но меня с Парамиди связывал только бизнес. Поставки лекарств и цветных металлов. Совершенно законные поставки, – повторил Чепраков, почему-то приглушив голос.
– Поэтому вам и придется не покидать столицу до конца следствия по делу Парамиди. Когда будет доказано, что вы не имеете отношения к его деяниям…
– Конечно, не имею, господин подполковник! Повторяю: у нас с ним были чисто формальные связи, не более того. Я честный бизнесмен.
– Что-то не верится у нас в честный бизнес, – хамовато встрял неисправимый Сидорин. – Как говорилось в старину: «От трудов праведных – не наживешь палат каменных». А сейчас тем более, сажать надо каждого второго.
Находившиеся в квартире милиционеры не осудили (хотя бы мимически) некорректное высказывание Сидорина, наоборот – сочувственно ухмыльнулись.
На другой день в комнате управления, где сидел капитан Рытьков, бодро прозвенел телефон.
– Привет, Саня, – услышал Рытьков непривычно веселый голос Сидорина. – У меня новости из областного УВД. Я уже подъезжаю. Сейчас зайду к тебе, расскажу.
Войдя, Сидорин снял небрежно старую куртку, повесил на крючок, сел напротив.
– Где твой лейтенант женского пола? – спросил майор, потягиваясь и озираясь, как будто был здесь впервые. – Нету? Тем лучше.
– Таисия уехала с Гороховским на опознание, – ответил Рытьков, выжидающе поглядывая на Сидорина, с которым он, несмотря на разницу в возрасте, придерживался самых приятельских отношений. И строптивый, временами даже неприятно заносчивый, Сидорин не возражал. – Кстати, толковая девчонка, сообразительная, шустрая. Хорошо работает, – распространялся капитан. – Единственно, с мужчинами слишком сговорчивая, без комплексов. Так что, гляди, Фомич, как бы она тебя не подцепила.
– Я для нее стар. А как твоя африканская страсть? Встречаешься?
– Живем, если она не на гастролях. А что за известия у тебя из области? – перевел разговор с интимно-бытовой темы Рытьков.
– Да смотрю вот, понимаешь ли… На твоем стуле сидел не так давно Андрей Маслаченко в модном пиджаке, в новом галстуке. За компьютером, вместо этой кнопки-давалки, трудилась Галя Михайлова, красивая, скромная…
– Ты же узнал, что не такая она оказалась и скромница. С барабанщиком, который ее выдал Илляшевской, что-то у нее было.
– Ну, было – не было, чего теперь толковать. А с Белкиным мы малость поквитались, – скорчив преувеличенно кровожадную гримасу, проворчал Сидорин. – На память о Гале ему внушение сделали, помнишь? Тут я получил сведения, что позавчера, под утро, как раз когда мы приехали с Полимеевым за этим…
– Греком, – сказал Рытьков, – с латвийским паспортом.
– Ну да, с латвийским. Так вот в двадцати пяти километрах от поселка «Липовая аллея» произошла перестрелка.
– Кого с кем? – оживился молодой капитан и навострил уши.
Сидорин подробно изложил результаты предварительного следствия. А потом добавил:
– Возле подорванной «Нивы» нашли разбросанные фрагменты тела и совершенно целую голову…