Если слова даны политикам и дипломатам не только для сокрытия своих мыслей, то записка какой-то след в сознании М. Горбачева оставила. Утверждаю это на основании разговоров с ним перед визитом и во время визита советского президента в США. В ходе пленарной встречи сторон в Белом доме он не случайно предложил именно мне разъяснять Дж. Бушу, Дж. Бейкеру, другим официальным американским лицам подход СССР к членству объединенной Германии в НАТО. И после того, как это было сделано, – в приличествующих выражениях и, понятно, в духе записки, – М. Горбачев сказал мне: «Мы оба были правы, что не послушались Эдуарда [Шеварднадзе. – В. Ф.]. Конечно, трудно рассчитать, что конкретно выйдет, но у американцев есть резервные варианты или также варианты по членству Германии в НАТО».
Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, что заставило М. Горбачева несколькими часами позднее поддаться на увещевания Дж. Буша. По-видимому, не пьянящий воздух Кэмп-Дэвида был тому причиной.
Версий на сей счет гуляло по кремлевским коридорам несколько. Одни толковали про обещания США обеспечить Советскому Союзу длительную передышку, необходимую для реструктуризации Организации Варшавского договора после выбытия из нее ГДР и приведения в норму отношений с остававшимися союзниками, а также предоставить обширную помощь для стабилизации домашнего положения. Другие приписывали американцам нажим: если СССР останется на антинатовской позиции, то соглашения четырех не получится. Между тем процесс объединения Германии обрел собственную динамику и ничто и никто не может помешать присоединению ГДР к ФРГ. Применение силы исключается, ибо это было бы катастрофой. Советский Союз должен решить для себя, что ему выгодней – почетный уход из Германии на основе договоренностей, дающих ему некоторое удовлетворение, или болезненная для престижа сдача позиций без всякой компенсации.
Для доведения обеих версий или их разновидностей до М. Горбачева имелись различные каналы. Дж. Бушу и Дж. Бейкеру не обязательно было самим покидать дипломатический паркет. Кулак можно облечь в лайковую перчатку, после чего любезно поинтересоваться, отчего гость впал в задумчивость и нельзя ли ему чем-то просветлить настроение.
Что сильнее повлияло на советского лидера – пряник (обещание зажечь зеленый свет сотрудничеству с СССР «во всех областях») или кнут (угроза реорганизовать ситуацию в Европе вопреки Советскому Союзу, поскольку «никто не в состоянии сдержать процесс объединения»)? Ответ за М. Горбачевым. Очевидно пока одно – в Кэмп-Дэвиде Дж. Буш отвел все его попытки увязать вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО с вопросом о превращении военных союзов в политические союзы и налаживании между ними конструктивных отношений[23].
Президент США не откликнулся на идею интегрирования НАТО и ОВД в общеевропейский процесс и венские переговоры о сокращении вооруженных сил и вооружений на континенте. М. Горбачев, как истинный утопающий, ухватился за соломинку – за риторическое замечание американского президента: «Если Германия не захочет остаться в НАТО, она вольна избрать для себя другой путь».
Кто ищет, тот найдет, записано в Библии. М. Горбачев выдал за «развязку» заявление: «США выступают однозначно за членство объединенной Германии в НАТО, но если Германия примет иное решение, США не станут возражать и будут его уважать». А в разговоре со мной поутру на следующий день советский президент, извиняя себя, посетовал: удовольствие не из дешевых – быть демократом, но назвался груздем – полезай в кузов. И еще перепроверил, верно ли, что к заключительному акту в Хельсинки прилагалось письмо с оговоркой, что немцы после объединения сами решат вопрос о своем присоединении к союзам? Что толку было разъяснять, что оговорка ФРГ не отличалась юридической безупречностью: ведь накануне президент СССР уже признал ее на пресс-конференции.
Решение «внешних аспектов» окончательного послевоенного урегулирования свелось практически к распространению сферы деятельности НАТО за Эльбу. Вырвав у М. Горбачева согласие на «добровольный уход из Германии» – здесь термин «добровольный» заменял менее приятный – «безоговорочный», – Дж. Буш прикидывал, какое вознаграждение Запад мог бы выцедить перестройщикам за их скорбные труды. Заимствуя выражение Х. Д. Геншера, «что-то предложить», чтобы подстраховать советского президента и его министра иностранных дел, коих дома ждали не одни лавровые венки.
Весенняя сессия совета НАТО («Тернберри», 8.6.90) просигнализировала Организации Варшавского договора готовность к предсказуемости в действиях, к взаимному доверию и к повышенной безопасности. В официальном коммюнике было записано высоким слогом:
«Мы, министры иностранных дел союза, выражаем нашу решимость использовать исторический шанс, который проистекает из коренных перемен в Европе, чтобы создать новый европейский мирный порядок, основывающийся на свободе, праве и демократии. В этом духе мы протягиваем Советскому Союзу и всем другим европейским странам руку дружбы и сотрудничества».
Странно, что аналогичные сигналы, оформленные столь же красочно, годами направлявшиеся Организацией Варшавского договора в адрес НАТО, как правило, не удостаивались хотя бы формального подтверждения в получении. Даже новая доктрина ОВД 1987 года была принята лишь к размышлению. Оно, это размышление, продлилось до исчезновения Организации Варшавского договора и Советского Союза.
Так уж ведется, что босс вынужден принимать на себя ответственность также и за чужие грехи. С переиначиванием формулы переговоров на «два + четыре» и сошедшими ему «вольностями» при обращении с директивами к диалогам с Дж. Бейкером глава советского дипломатического ведомства вкусил сладость собственного ариозо в большой политике. На встрече с коллегами из США, Англии, Франции, ФРГ и ГДР в Бонне он заявил 5 мая 1990 года: «На наш взгляд, урегулирование внутренних и внешних аспектов немецкого объединения не обязательно должно совпадать по времени, оно также не обязательно должно быть осуществлено в течение одного и того же переходного периода. Даже после создания единого парламента и одного правительства будут оставаться в силе определенные меры, связанные с решением внешних аспектов урегулирования».
Двусмысленность налицо. Вторая часть тирады насторожила Г. Коля. Первая порадовала Х. Д. Геншера. Он интерпретировал смысл сказанного Э. Шеварднадзе прямолинейно: «Имеется взаимопонимание [в том, что] процесс объединения должен протекать без задержек». Позвольте обратить внимание на нюанс: западногерманская сторона давала понять, что «урегулирование внутренних аспектов объединения» уже состоялось и теперь оставалось лишь в отменном темпе претворить его в жизнь.
Советский Союз не озаботился определиться, по каким признакам различные аспекты объединения следует относить к внутренним или внешним, где внешние пересекаются с внутренними и наоборот. Москва отказалась ассистировать Англии и Франции, когда они проявили желание показать здесь свой флаг. Стоило советской стороне чуть заупрямиться, и вопрос участия или неучастия Германии в военных союзах тотчас превратили во внутреннее дело немцев, в признак государственного суверенитета и равноправия. Но где военные союзы, там и участие в их военных операциях под тем или иным флагом. А если бы кто-либо догадался поинтересоваться, в чем превеликий смысл «ничем не ограниченного суверенитета», если на немцах лежит обязательство по получении немедля сдать его НАТО в долгосрочную аренду, ему бы, видимо, ответили: как в римском кодексе всеперекрывающим признаком собственности является право уничтожения своей собственности, так и «неограниченность» суверенитета характеризуется правом суверена его ограничивать по своему усмотрению.
Правовые болота бездонны. Лучше, пока нас не засосало в глубину, податься к ближайшему берегу. Так и поступим, затронув еще один вопрос.
Это хорошо, что Германия вновь обретала суверенитет, потерянный ею вместе с проигранной войной. Но как быть с суверенитетом Советского Союза, частью которого являлось право распоряжаться собственными правами? Должен ли он был за здорово живешь уступить эту часть своего суверенитета или согласиться, чтобы ее у него отобрали? Время погасило, развитие обогнало и так далее, – в общем, отговорок хоть отбавляй. Однако попробуйте-ка сделать нечто подобное нормой для прореживания правовых позиций США, Англии, Франции, самой ФРГ! Не сосчитаешь выражений, труднопереводимых на литературный язык. А М. Горбачев терпел, не возмущался, не лез на рожон. Не увяз бы в самом начале коготок, может быть, вся птичка и не пропала бы.
Продолжим тему внутренних и внешних аспектов преодоления раскола Германии. Аншлюс тождественен понятию «объединение» или?.. Поглощение большим меньшего, погашение суверенитета одного государства через распространение на него суверенитета другого – что сие есть в правовом смысле? Было ли бы внутренним делом ФРГ включение в нее, к примеру, Восточной Пруссии? Боннская конституция содержала не только статью 23, но и претензию на границы 1937 года.
Х. Д. Геншер понимал, как легко здесь можно поскользнуться. Поэтому наряду с констатацией – препятствий для «процесса объединения» Германии нет и не должно быть – он подчеркивал: «Все придерживаются мнения, что нынешняя западная граница Польши является окончательной». Можно было придраться: новое Локарно. Почему только западная граница и лишь Польши? Или припомнить, что «все» не охватывало тогда федерального канцлера.
Поставим себя на место М. Горбачева: многое ли он мог сделать, если с весны 1990 года его точка зрения, как он излагал ее на Политбюро или в контактах с советниками, с искажениями воспроизводилась на встречах шестерки? Что был он в состоянии противопоставить утверждению Дж. Буша «объединение не остановить», когда не кто иной, как Э. Шеварднадзе, вывел из строя последние тормоза? Советский президент не отметил даже, что речи нет о приостановке процесса объединения, что задача решалась другая – как обеспечить, чтобы в выигрыше от перемен были как немцы, так и их соседи, вся Европа и не только Европа.