не живой человек, а машина из плоти, красивая и привлекательная, но жестокая, созданная для любви и больше не для чего. Словно пробудившись от его безжалостного взгляда, Джулия вдруг зашевелилась, глубоко вздохнув, и произнесла ясным голосом: "Марчелло". Он быстро подошел к ней и ласково ответил: "Я здесь". Она повернулась, вслепую потянулась к нему, обвив руками его бедра. Волосы упали ей на лицо. Зарывшись лицом ему в пах, она медленно и настойчиво терлась об него носом и ртом. Потом поцеловала туда мужа со страстным и смиренным преклонением, на какое-то время застыла неподвижно, обнимая его, и упала на кровать, побежденная сном. Она снова заснула в том же положении, что и прежде, только теперь на другом, левом, боку. Марчелло снял с вешалки пиджак, подошел на цыпочках к двери и вышел в коридор. Он спустился по широкой лестнице, переступил гостиничный порог и оказался на набережной. Солнце, отражаясь в море сверкающими искрами, на мгновение ослепило его. Он закрыл глаза, и тогда, словно явившись из темноты, ему в ноздри ударил резкий запах лошадиной мочи. Экипажи стояли поблизости, за гостиницей, в полоске тени, по три-четыре в ряд, кучера дремали на козлах, сиденья были покрыты белыми чехлами. Марчелло подошел к первому экипажу, сел и громко назвал адрес: "Улица Глициний". Кучер бросил на него быстрый, многозначительный взгляд, а затем, не говоря ни слова, стегнул лошадь кнутом.
Коляска довольно долго катила вдоль набережной, потом въехала в короткую улицу с виллами и садами. В конце улицы возвышался засаженный виноградниками, залитый солнцем холм, помеченный серыми оливами. На самом склоне стояло несколько высоких красных домов с зелеными окнами. Дорога вела прямо к холму. Тротуары и асфальт вдруг кончились, уступив место заросшей травой тропинке. Экипаж остановился, и Марчелло поднял глаза: в глубине сада виднелось серое трехэтажное здание с черной чешуей шифера на крыше и мансардой. Кучер сухо сказал: "Это здесь", взял деньги и поспешно повернул лошадь. Марчелло подумал, что тот, наверное, оскорблен тем, что пришлось ехать в такое место, но, толкая калитку, решил, что, вероятно, приписывает кучеру испытываемое им самим отвращение. Марчелло зашагал по аллейке между двумя рядами пыльных фитосфор, направляясь к двери с цветными стеклами. Он всегда ненавидел эти дома и был там всего два-три раза в юности, всякий раз унося с собой чувство отвращения и раскаяния, словно совершал нечто недостойное, чего не следовало бы делать. Испытывая тошноту, он поднялся на несколько ступенек и толкнул стеклянную дверь; тут же зазвонил колокольчик. Марчелло оказался в вестибюле перед лестницей с деревянными перилами. Он узнал приторный запах пудры, пота и мужской спермы. Дом был погружен в тишину и оцепенение летнего дня. Пока он оглядывался, невесть откуда появилась горничная, одетая в черное, в белом фартучке, завязанном на талии, маленькая, проворная, с острым личиком хорька, оживленными блестящими глазами, и поприветствовала его звонким, радостным голосом.
Мне надо поговорить с хозяйкой, — сказал Марчелло, снимая шляпу, быть может, с излишней вежливостью.
Хорошо, красавчик, ты с ней поговоришь, — ответила девица на деревенском наречии, — а пока иди в залу… хозяйка сейчас придет… заходи.
Марчелло, оскорбленный тыканьем и случившимся недоразумением, тем не менее дал подтолкнуть себя к притворенной двери. Он увидел длинный затененный зал, где никого не было; по стенам стояли диванчики, обитые красной материей. Пол был пыльный, словно в зале ожидания на вокзале. Потрепанная грязная обивка подчеркивала убогий характер общественного заведения, соединенного с интимностью и скрытностью домашней жизни.
Марчелло неуверенно присел на один из диванов. В ту же минуту, подобно тому, как в животе, бывает, заурчит и после долгой неподвижности кишечник вдруг освобождается от переполняющего его груза, во всем доме вдруг началось движение, послышались шум, стук, стремительный топот ног по деревянной лестнице. И то, чего он боялся, случилось. Дверь распахнулась, и нахальный голос горничной объявил:
— А вот и синьорины! Все для тебя.
Лениво, не торопясь, вошли две брюнетки и три блондинки, одни полуголые, другие — более или менее одетые. Трое были среднего роста, одна — крохотная и одна — гигантша. Она как раз села рядом с Марчелло, рухнув на диван и вздохнув с усталым удовлетворением. Сперва он отвернулся, но потом, зачарованный, скосил глаза и посмотрел на нее. Она действительно была огромна, пирамидальной формы, с бедрами шире талии, с талией шире плеч, на могучих плечах покоилась маленькая головка с приплюснутым носом, окрученная черной косой. Желтый шелковый бюстгальтер спеленывал ее надутую низкую грудь. Под пупком красная юбка, словно занавес, широко распахивалась, обнажая черный треугольник лобка и массивные белые ляжки. Увидев, что за ней наблюдают, она с намеком улыбнулась своей подруге, сидевшей у стены напротив, испустила вздох, потом провела рукой между ног, словно раздвигая их, чтобы ей было не так жарко. Марчелло, оскорбленному этим ленивым бесстыдством, так и хотелось схватить ее за руку, которой она почесывала себя внизу живота, но у него не было сил двинуться.
В этом животном женского пола его особенно поразил непоправимый характер деградации, тот же самый, что заставлял Марчелло трепетать от ужаса перед наготой матери и безумием отца, именно он лежал в основе его почти истерической любви к порядку, покою, ясности, размеренности. Наконец толстуха спросила шутливо и благожелательно, повернувшись к нему:
— Ну, как тебе нравится твой гарем? Ты решился?
Тогда, охваченный неистовым отвращением, он вскочил и выбежал из зала, сопровождаемый, как ему показалось, смешками и непристойностями, сказанными на деревенском наречии. В ярости он бросился к лестнице, решив подняться на верхний этаж в поисках хозяйки, как в этот момент за его плечами рассыпался звон колокольчика и, обернувшись, он увидел показавшегося ему в данных обстоятельствах почти родным агента Орландо.
— Здравствуйте, доктор. Куда вы идете? — воскликнул агент. — Вам надо совсем не наверх. В самом деле, — сказал Марчелло, остановившись и сразу успокоившись, — я думаю, они приняли меня за клиента.
— Глупые бабы, — покачал головою агент. — Пойдемте со мной, доктор… я вас отведу… вас.
Агент первым вышел через стеклянную дверь в сад. Идя гуськом, они прошли аллею фитосфор, обогнули виллу. Солнце палило нещадно, и в этой части сада стоял сухой, резкий запах пыли и одичавшей растительности. Марчелло заметил, что все жалюзи закрыты, словно вилла необитаема, да и сад, заросший сорняками, казался заброшенным. Агент направился к низкой белой постройке, располагавшейся в глубине сада. Марчелло вспомнил, что похожие домишки в саду за такими же виллами он видел на морских курортах: летом, сдавая виллу в наем, хозяева удалялись туда, теснясь из-за любви к наживе в двух комнатах. Агент, не стучась, открыл дверь, заглянул внутрь и объявил:
— Доктор Клеричи.
Марчелло прошел вперед и оказался в маленькой комнате, обставленной как кабинет. Воздух был насыщен дымом, за столом, скрестив руки, лицом к Марчелло, сидел человек. Он был альбиносом. Лицо его светилось прозрачной розовостью алебастра и было усеяно веснушками. Ярко-голубые, отдающие краснотой глаза в белесых ресницах были похожи на глаза зверей, живущих в снегах на полюсе. Привыкнув к разительному контрасту между подчеркнуто бюрократическими замашками и жестокими занятиями большинства своих коллег по секретной службе, Марчелло не мог не отметить, что уж альбинос-то был на своем месте. В его лице, похожем на лицо призрака, сквозила не просто жестокость, это была безжалостная ярость, сдерживаемая, однако, безукоризненной армейской выправкой. Поначалу смутив Марчелло своей неподвижностью, человек вдруг резко встал, и оказалось, что он маленького роста.
— Габрио, — представился он. Потом тут же сел и проговорил с иронией: — Вот наконец и вы, доктор Клеричи.
Голос у него был металлический, неприятный. Марчелло, не дожидаясь приглашения, тоже сел и сказал:
— Я приехал сегодня утром.
— Я вас и ждал сегодня утром.
Марчелло заколебался: напомнить ли ему, что он в свадебном путешествии? Решил, что не стоит, и сказал миролюбиво:
— Я никак не мог прийти раньше.
Вижу, — сказал человек. Он пододвинул Марчелло коробку сигарет, бросив нелюбезное: "Курите?", потом, склонив голову, принялся читать лежавший на столе листок. — Они держат меня здесь, в этом доме, быть может, гостеприимном, но никак не секретном, без информации, без директив, почти без денег… вот как. — Он еще долго читал, затем, подняв голову, спросил: — В Риме вам было сказано найти меня, не так ли?
— Да, агент, который привел меня сюда, предупредил, что я должен прервать путешествие и явиться к вам.
Именно так. — Габрио вынул сигарету изо рта и осторожно положил ее на край пепельницы. — В последний момент, кажется, у них там все поменялось, они изменили программу.
Марчелло и глазом не моргнул, но почувствовал, как его захлестнула неведомо откуда пришедшая волна облегчения и надежды, заполняя душу: возможно, ему позволят свести путешествие к его видимой причине: свадьба, Париж. Тем не менее он спросил звонко:
— То есть?
То есть план изменен и, следовательно, ваша миссия тоже, — продолжал Габрио. — За Квадри должны были следить, вам надлежало завязать с ним отношения, внушить ему доверие к себе, добиться от него какого-нибудь поручения. В последней же депеше из Рима Квадри назван персоной, причиняющей неудобства, его предстоит убрать. — Габрио взял сигарету, затянулся, снова положил ее на пепельницу. — В сущности, — объяснил он менее официальным тоном, — ваша миссия почти сводится к нулю, вы ограничитесь тем, что войдете с ним в контакт, ссылаясь на ваше прежнее знакомство, и покажете его агенту Орландо, который тоже отправляется в Париж. Вы можете просто пригласить Квадри в какое-нибудь общественное место, где будет находиться и Орландо: в кафе, в ресторан — достаточно, чтобы Орландо увидел вас с ним в удостоверился в его личности — это все, что от вас требуется. Потом вы можете посвятить себя свадебному путешествию и делать, что вам заблагорассудится.