Я говорю вам спасибо, — продолжал Квадри, — за то, что вы не согласились отвезти письмо в Италию. Если бы вы выполняли свой долг, то взяли бы письмо и передали его своему начальству, чтобы расшифровать его и арестовать тех, кому оно предназначалось… Вы этого не сделали, и повторяю еще раз: спасибо.
Марчелло сделал было движение, чтобы ответить, но Квадри, выпустив наконец его пиджак, прикрыл ему рукою рот:
Нет, не говорите мне, что вы не согласились только для того, чтобы не вызвать у меня подозрений, чтобы остаться верным своей роли молодожена, совершающего свадебное путешествие… Не говорите так, потому что я знаю, это неправда… В действительности вы сделали первый шаг к спасению… Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность помочь вам сделать этот шаг… Вы в самом деле сможете возродиться к новой жизни.
Квадри вернулся на свое место и сделал вид, что утоляет жажду, отпив большой глоток из своего бокала.
А вот и дамы, — сказал он, поднимаясь. Удивленный Марчелло тоже встал.
Он заметил, что Лина была, кажется, в плохом настроении. Едва сев, она раздраженно и торопливо открыла пудреницу и начала быстрыми, частыми и яростными движениями пудрить нос и щеки. Напротив, спокойная и равнодушная Джулия уселась рядом с мужем и под столом ласково взяла его за руку, как бы уверяя в своем отвращении к Лине. Хозяйка с моноклем подошла к их столику и, сморщив гладкие бледные щеки в медоточивой улыбке, манерным голосом осведомилась, все ли в порядке.
Лина сухо ответила, что все как нельзя лучше. Хозяйка наклонилась к Джулии и сказала:
— Вы здесь впервые… Могу я подарить вам цветок?
— Да, спасибо, — удивленно ответила Джулия.
— Кристина! — позвала хозяйка.
Подошла девушка, тоже в мужском костюме, не похожая на смазливых цветочниц, которых обычно можно встретить в танцевальном зале: бледная, тощая, без косметики, восточного типа, с большими толстыми губами, открытым костистым лбом, очень короткими и плохо стриженными волосами, словно поредевшими после болезни. Она протянула корзину, полную гардений. Хозяйка выбрала одну и приколола ее к груди Джулии со словами:
— Подарок дирекции.
— Спасибо, — поблагодарила Джулия.
Не за что, — ответила хозяйка. — Держу пари, что синьора — испанка… верно?
— Итальянка, — сказала Лина.
Ах, итальянка… я должна была догадаться… такие черные глаза, — воскликнула хозяйка и удалилась вместе с Кристиной.
Оркестр заиграл снова. Лина повернулась к Марчелло и сказала почти сердито:
— Почему вы не пригласите меня? Я хочу танцевать!
Не говоря ни слова, он поднялся и пошел за ней к танцевальной площадке.
Они начали танцевать, и вдруг Лина сказала с яростью, в которой вымышленная влюбленность окрашивалась подлинным гневом и неприязнью:
Вместо того, чтобы целовать меня в автомобиле, рискуя, что нас увидит мой муж, ты мог бы убедить свою жену насчет поездки в Версаль.
Марчелло был поражен той естественностью, с которой она связывала свой истинный гнев с их якобы любовными отношениями, был шокирован этим резким и циничным "ты", которое действительно могла бы употребить женщина, готовая без зазрения совести обмануть мужа, и ответил не сразу. Лина, истолковав по-своему его молчание, продолжала настаивать:
— Что же ты молчишь?.. Это и есть твоя любовь? Ты даже неспособен заставить слушаться эту дурочку, твою жену!
Моя жена — не дурочка, — мягко возразил он; этот странный гнев вызвал у него скорее любопытство, нежели оскорбил.
Она тут же воспользовалась его ответом и устремилась вперед.
Как это "не дурочка"? — воскликнула она возмущенно и почти удивленно. — Но, дорогой мой, это видно даже слепому. Она красива, это верно, но абсолютно глупа. Это красивое животное, как ты можешь не замечать этого?
— Она нравится мне такая, какая она есть, — парировал он.
Гусыня, тупица… Лазурный берег! Маленькая провинциалка без единой капли ума. А почему не Монте-Карло или Довиль… или уж попросту Эйфелева башня?
Казалось, она была вне себя от ярости, это был знак того, что во время танца между ней и Джулией состоялся неприятный разговор. Он мягко сказал:
Пусть моя жена тебя не волнует… завтра утром приходи в гостиницу — Джулия вынуждена будет смириться с твоим присутствием, — и мы втроем отправимся в Версаль.
Она посмотрела на него почти с надеждой. Потом гнев взял верх, и она сказала:
Что за абсурдная идея! Ведь твоя жена ясно сказала, что мое присутствие ей нежелательно. У меня нет привычки бывать там, где меня не хотят видеть.
Марчелло ответил просто:
— Но я хочу, чтобы ты пришла.
— Ты-то хочешь, а твоя жена — нет.
— Какое тебе дело до моей жены? Разве тебе недостаточно того, что мы любим друг друга?
С беспокойством и недоверием она смотрела на него, откинув назад голову, прижавшись к нему пышной, мягкой грудью.
В самом деле… Ты так говоришь о нашей любви, словно мы уже давным-давно любовники… Ты считаешь, что мы по-настоящему любим друг друга?
Марчелло хотел сказать ей: "Почему ты не любишь меня? Я бы тебя так любил!" — но слова замерли у него на губах, словно эхо, приглушенное непреодолимым расстоянием. Никогда ему не казалось, что он так любит ее, как в эту минуту, когда, доведя притворство почти до пародии, она лицемерно спрашивала, уверен ли он в своей любви. Наконец он сказал печально:
— Ты же знаешь, я хотел бы, чтобы мы любили друг друга.
— Я тоже, — рассеянно ответила она, и было ясно, что она думает о Джулии. Потом, словно возвращаясь к реальности, она добавила с внезапной яростью: — В любом случае, я прошу тебя больше не целовать меня в машине и других аналогичных местах… я всегда терпеть не могла подобные излияния чувств… они говорят о недостатке уважения и воспитания.
Ты, однако, — процедил он сквозь зубы, — еще не сказала мне, поедешь ли завтра в Версаль.
Он увидел, что она заколебалась, а потом спросила потерянно:
Ты в самом деле думаешь, что твоя жена не рассердится, увидев меня завтра?.. Она не станет оскорблять меня, как сегодня в ресторане?
Уверен, что нет. Может быть, она будет немного удивлена… вот и все… но до твоего прихода я постараюсь ее убедить.
— Ты это сделаешь?
— Да.
У меня такое впечатление, что твоя жена терпеть меня не может, — сказала она вопросительным тоном, словно желая, чтобы ее разуверили.
Ты ошибаешься, — ответил он, идя навстречу этому ее столь ясному желанию. — Она, напротив, очень тебе симпатизирует.
— В самом деле?
— Да, в самом деле, она мне сегодня об этом говорила.
— А что она говорила?
О господи, ничего особенного: что ты красива, что кажешься умной… В общем, правду.
Тогда я приду, — вдруг решилась она, — приду сразу после отъезда мужа… около девяти… так, чтобы сесть на поезд в десять… приду к вам в гостиницу.
Для Марчелло эта поспешность и это облегчение были еще одним оскорблением его чувств. И внезапно зажегшись желанием любви во что бы то ни стало, даже любви притворной и двусмысленной, он сказал:
— Я так рад, что ты согласилась прийти.
Да?
Да, потому что я думаю, ты не сделала бы этого, если бы не любила меня.
Я могла бы поступить так по какой-нибудь другой причине, — зло ответила она.
— По какой?
Мы, женщины, часто поступаем назло… например, мне захотелось бы досадить твоей жене.
Итак, она думала только о Джулии. Марчелло ничего не сказал, но, танцуя, повел ее к выходу. Еще два поворота, и они очутились перед раздевалкой, в двух шагах от двери.
— Куда ты меня ведешь? — спросила она.
Послушай, — умоляющим тихим голосом заговорил Марчелло, так, чтобы гардеробщица за стойкой ничего не услышала, — выйдем на минутку на улицу.
— Зачем?
Там никого нет… я хочу, чтобы ты поцеловала меня… вот так, вдруг… чтобы показать мне, что ты действительно любишь меня.
— И не подумаю, — сказала она, сразу раздражаясь.
— Но почему же?.. На улице пустынно, темно.
— Я уже сказала тебе, что терпеть не могу публичных излияний чувств.
— Прошу тебя.
Оставь меня, — сказала она резким, громким голосом и, высвободившись, сразу удалилась в направлении зала.
Поддавшись охватившему его порыву, он шагнул за порог и оказался на улице.
Как он и сказал Лине, улица была темна и пустынна, на скудно освещенных фонарями тротуарах не было прохожих. По другую сторону улицы, вдоль стены, ограждавшей сад, стояло несколько машин. Марчелло вытащил из кармана платок и вытер потный лоб, глядя на густые деревья, выглядывавшие из-за стены. Он был оглушен, словно получил по голове резкий, сильный удар. Он не помнил, чтобы когда- нибудь так уговаривал женщину, и ему было стыдно. В то же время он понимал, что всякая надежда уговорить Лину если не полюбить его, то хотя бы понять, теперь исчезла навсегда. В этот момент он услышал за спиной шум мотора автомобиля, затем машина скользнула рядом и остановилась. Она была освещена внутри, и за рулем Марчелло увидел агента Орландо, выглядевшего прямо как семейный шофер. Приятель Орландо, с длинным, худым лицом хищной птицы, сидел с ним рядом.
— Доктор, — тихо позвал Орландо.
Марчелло машинально подошел.
Доктор, мы поедем за ним… однако, возможно, мы не станем дожидаться прибытия в Савойю.
— Почему? — спросил Марчелло, почти не отдавая себе отчета в том, что говорит.
Долго ехать. Зачем ждать Савойи, если все можно провернуть по дороге? До свидания, доктор. Увидимся в Италии.
Орландо сделал приветственный жест, а его напарник едва кивнул головой. Машина тронулась, углубилась в улицу, свернула за угол и исчезла.
Марчелло вернулся на тротуар, перешагнул порог и вошел в зал. Тем временем музыка заиграла вновь, и за столом он обнаружил одного Квадри. Лина и Джулия снова танцевали вместе, теряясь в толпе танцующих, становившихся все многочисленнее. Марчелло сел, взял стакан, наполненный ледяным лимонадом, и медленно выпил, глядя на дно на кусочки льда. Внезапно Квадри сказал: