Выслушав слова самоубийцы, Конфуций сказал:
– Как бы ни были велики ваши ошибки, они ничтожны в сравнении с малодушием. Всякая ошибка – дело поправимое, но самоубийство – преступление непоправимое. Вы заблудились с первых же ваших шагов по житейскому пути и пошли ложным путем, думая идти к мудрости. Вы должны были начать с того, чтобы сделаться человеком прежде, чем мудрецом; последнее возможно только при точном исполнении человеческих обязанностей, налагаемых на нас самой природой. Первой же вашей обязанностью было любить родителей и угождать им, но вы ее не исполнили, и эта небрежность была причиною всех ваших несчастий. Не думайте, однако, что для вас все невозвратно погибло, приободритесь и не падайте духом; верьте одной великой истине, неопровержимость которой подтверждается опытом всех веков. Вот эта истина, постарайтесь навсегда запечатлеть ее в вашей памяти: покуда человек жив, он не должен ни в чем отчаиваться. От величайшего горя он может перейти к величайшей радости, от ужаснейшего бедствия – к полнейшему блаженству. Мужайтесь, идите к себе домой и примитесь за труды с тою же охотою, как бы сегодня вы снова начали жить, узнав настоящую цену жизни. Вы еще можете сделаться мудрым!
Затем Конфуций, обратясь к сопровождавшим его, сказал:
– То, что вы слышали, может послужить для вас хорошим уроком!.. Пусть каждый хорошенько поразмыслит над этим.
Сказав это, Конфуций сел на колесницу и не успел отъехать полуверсты, как несколько учеников подошли к нему и просили у него позволения вернуться домой – служить своим родителям и заботиться о них.
Принцип, изложенный Конфуцием в его беседе с самоубийцей, есть основное правило философии Конфуция. На этом принципе зиждется вся общественная, политическая и семейная жизнь Китая – с идеей сыновней почтительности тесно связано учение о почтении к старшим, на чем и основан весь строй общественной жизни китайцев.
Молодой князь Ци принял мудреца с большим почетом, но этим и ограничился. Ни советов, ни наставлений князь, весь отдавшийся забавам и разного рода удовольствиям, у него не спрашивал. Конфуций прожил при дворе Ци целый год, но его пребывание не принесло княжеству никакой пользы.
Князь осыпал мудреца ласками из тщеславия, желая, чтобы народ говорил о нем, что он умеет чествовать и награждать великих людей. Он предложил Конфуцию в обладание город. Конфуций отказался, сказав, что ничем не заслужил подобного дара.
Тем временем число учеников и слушателей Конфуция возросло до такой степени, что князь отдал ему для его собраний один из своих дворцов.
Князь часто приглашал к себе на дружеские беседы Конфуция. Во время одной из подобных бесед философ имел случай показать необыкновенную прозорливость своего ума и высказать свой взгляд на правителей и правление. Летописи передают этот случай так: однажды, беседуя с философом, князь получил известие из княжества Чжоу, что молния сожгла в императорском дворце один из храмов, посвященных памяти предков.
– Храм Лин-Вана, по всей вероятности, – заметил Конфуций.
– Почему вы так думаете? – спросил князь.
Философ отвечал:
– Покуда властители земли живы, плохо понимаемое уважение или раболепный страх замыкают уста окружающим их, но небо нелицеприятно – оно рано или поздно ниспосылает знамения своего гнева на нарушителей его законов. Лин-Ван был злой государь. Он отменил многие мудрые постановления Вен-Вана. Он первый осмелился носить желтые, богато убранные одежды, строить пышные дворцы, щеголять лошадьми и колесницами, – словом, он первый из царей ввел при дворе ту безумную роскошь, которая заставила бы краснеть государей древности. Гнев небесный, уничтожив храм, посвященный памяти Лин-Вана, возвещает людям, что они воздавали почести недостойному, и вместе с тем предостерегает князей, чтобы они не подражали Лин-Вану!
Князь, узнав через нарочно посланного, что молния действительно сожгла храм Лин-Вана, сказал, после долгого размышления, окружающим:
– Порадуйтесь со мною. В Конфуции я приобрел неоцененное сокровище. Он – величайший муж во всей империи… Это мудрец, достигший вершины премудрости… Это воистину святой человек. Он видит происходящее далеко так же ясно, как и происходящее у него перед глазами!
Вскоре после этой беседы Конфуцию представился удобный случай посетить княжество Чжоу. На родине мудреца, в княжестве Лу, умер один из первых княжеских сановников, при жизни много слышавший о Конфуции и уважавший его за его мудрость. На смертном одре он завещал своим сыновьям сделаться учениками Конфуция. После смерти отца и траура сыновья вельможи прибыли к Конфуцию и стали его учениками. Благодаря знатному роду и влиянию новых учеников положение Конфуция сильно изменилось.
Новые его ученики, узнав о желании учителя посетить столицу империи, чтобы на месте ознакомиться с принятыми там церемониями, поспешили помочь ему в этом намерении. Они сообщили князю Лу о желании Конфуция посетить двор императора. Князь обещал оказать философу всевозможное содействие и для удобства прислать ему собственную колесницу, пару лошадей и одного из офицеров своей свиты.
Так как главной целью Конфуция было ознакомление с церемониями и постановлениями династии Чжоу, то он по прибытии в Чжоу посещал главным образом различные места, где мог достигнуть своей цели. По прибытии в Лу он встретил Чанхуна, музыканта-философа. Чанхун с радостью приветствовал Конфуция и предложил ему поселиться у него в доме. Он же представил Конфуция первому министру при дворе Чжоу. Министр, ласково приняв философа, стал расспрашивать его о его учении. Философ ответил:
– Мое учение есть то самое, которому должен следовать каждый человек, – это учение Яо и Шуня. Что же касается до моего способа преподавания этого учения, то он очень прост: я указываю на поведение древних, как на образец, советую читать священные книги и требую, чтобы размышляли над прочитанным.
– Но как приобрести мудрость? Научите меня чему-нибудь.
– Вы требуете от меня слишком многого. Постарайтесь запомнить четыре следующих предложения, которые могут вам пригодиться: сталь ломается, как бы ни была она крепка; нередко кажется несокрушимым то, что, в сущности, легко уничтожить; гордый, ставя себя выше других, воображает, что все ему поклоняются; другие же, считая его ниже себя, не обращают на него никакого внимания; излишне снисходительный, со всеми соглашаясь, чтобы всего достигнуть, делается всегда игралищем собственного легковерия. Эти правила, как ни кажутся они просты, могут довести до высочайшей степени мудрости того, кто, проникнув в их смысл, согласно им будет вести себя.
Услышав о прибытии Конфуция в столицу, один из первых вельмож стал расспрашивать о нем Чанхуна.
Чанхун, с восторгом отзываясь о госте, сказал, что это человек, которому нет в свете подобного, что он настолько скромен, что не стыдится учиться у людей менее мудрых и менее просвещенных, что он будет служить удивлением всего мира и всех веков, что он – совершеннейший образец человека, какой только можно представить себе, и затем прибавил, что память о нем исчезнет только тогда, когда исчезнет учение Яо и Шуня и забудутся наставления мудрых основателей империи.
Конфуцию был передан этот восторженный отзыв. Выслушав его, он сказал:
– Все это незаслуженно и преувеличенно. Достаточно было бы сказать, что я кое-что смыслю в музыке и стараюсь соблюдать все обряды.
Во время одной из своих прогулок по столице, когда Конфуций осматривал столичные храмы и дворцы, он зашел, между прочим, в храм Света (Минтанг). Здесь он обратил особенное внимание на живописные изображения древних правителей. Рассматривая их, он увидел, что эти изображения размещены без всякого порядка, не сообразуясь с деяниями этих правителей. Глубоко вздохнув, он сказал:
– Портреты Яо и Шуня помещены рядом с изображениями Ки и Шу. Между тем их единственное сходство только в том, что как те, так и другие были императорами. Первые считались любимцами неба и народа, вторые, напротив, были ненавистны небу и внушали страх людям. А почему? Потому что первые почитали небо и умели сделать людей счастливыми, вторые же презирали небо и причиняли людям зло, какое только были в состоянии.
В храме предка царской династии Чжоу он заметил золотую статую на пьедестале, изображавшую человека, губы которого были заколоты тремя иглами. Позади статуи было написано:
«В древности люди были осмотрительны в своих речах: им следует подражать…
Не говорите много, потому что при многословии всегда скажется что-нибудь, чего говорить не следовало…
Не беритесь разом за много дел – множество дел ведет за собою и множество скорбей или, по крайней мере, забот…
Трудитесь и работайте, насколько требует этого ваш долг…
Не ищите ни великих радостей, ни излишнего спокойствия: поиски тех и других сами по себе – труд и помеха спокойствию…
Никогда не делайте того, что рано или поздно может повлечь за собою раскаяние…
Не пренебрегайте исправлением зла, как бы ничтожно оно ни было, – запущенное малое зло разрастется и сделается большим…
Если не будете избегать малой несправедливости к себе со стороны других людей, вскоре придется употреблять все усилия к отражению жесточайших нападок…
Говоря или действуя наедине, не воображайте, что вас никто не видит и не слышит: духи – свидетели всех ваших деяний…
Долго скрытый огонь разгорается в непреодолимый пожар; огонь обнаружившийся легче тушится…
Многие ручьи дают реку; многие нитки, свитые вместе, образуют канат, который трудно порвать…
Легко вырвать из земли молодое неукоренившееся дерево; дайте ему вырасти – понадобится топор…
Из уст наших могут исторгаться и стрелы язвящие, и пламя пожирающее; осторожность предохраняет и от стрел и от огня…
Не думайте, чтобы человек, одаренный силой, мог безопасно подвергать себя всяким опасностям, – сильный всегда может встретить сильнейшего, который его одолеет…
Ненавидеть законных властителей – значит уподобляться разбойникам; роптать на справедливое правительство – значит становиться в уровень с низкой чернью…